Нас позвали высокие широты - Владислав Корякин

— За анекдоты не сажают?

— Анекдотов много, и за них не сажают. Вы–то как?

— Пока ни шагу назад, а через год домой. Хотя уже не все…

На несколько дней аврал заслонил нас, потеснив даже тяжесть недавней трагедии. Как обычно, при выгрузке множество проблем. Кто–то не учел, что выгрузка будет проходить у нас и на полярке. Какие–то необыкновенной тяжести контейнеры, от которых гнутся грузовые стрелы на судне: в них оказался кирпич, в котором мы не нуждались. Как бы пораньше извлечь из судового чрева табачные изделия для озверевших курильщиков, которые с марта сидят на голодном пайке? И так далее, и тому подобное до бесконечности…

Среди прочего получили дозиметр, вызвавший такой комментарий:

— Вот спасибо! Лучше позже, чем никогда…

— Не каркай! Накличешь еще…

Специально для меня прислали несколько солидных пачек аэрофотосъемки: вот это воистину подарок, лучше некуда! Правда, в ближайшее время я не могу приступить к полевому дешифрированию из–за занятости геодезией, зато позднее смогу развернуться по полной. Хотя это здорово усложнит мою программу, но зато поможет мне по другим направлениям, включая те, где дела идут ни шатко не валко…

Определенно, год назад мы многому научились при разгрузке. Пока на высшем уровне (капитан и старпом от моряков, Чижов с Бажевым с нашей стороны) определялся порядок подачи грузов на берег, мы также не теряли времени даром. Что значит опыт — оставалось только следить за маркировкой, и когда четверо суток спустя груз был доставлен на берег, мы уже имели полную картину, что к чему, тем более, что потерь не было. Как обычно на подобных авралах, день смешался с ночью, и вскоре желание отоспаться стало доминирующим. Однако позволить подобное мы смогли только в последний день июля, когда весь груз оказался на берегу. Пока мы предавались заслуженному отдыху, за завесой дождевой дымки «Сухуми» осторожно покинул Русскую Гавань, увозя бывшего начальника экспедиции. Человек немало вложил собственных сил, больше в его жизни чего–либо подобного уже не будет, но пожать плодов своей деятельности на Новой Земле ему не было суждено…

Первый день августа выдался пасмурным, один вид тяжелого свинцового моря за струями дождя снова возвращал нас к мрачной действительности. Все вместе мы олицетворяли модель человеческого общества на каком–то важном переломе, от которого зависела наша дальнейшая судьба Одни уже предвкушают будущее, вскрывая ящики с продовольствием и аппаратурой, радуясь пополнению наших запасов и строя планы на будущее. Другие никак не оправятся от пережитого.

Дядя Саша уже сделал массивный и прочный гроб, механики готовят к нему цинковую оболочку. Сменяясь по очереди, рубим кирками могилу в неподатливой скале у Воронинского створа, откуда открывается вид на всю Русскую Гавань. Доктор для вскрытия тела привлек в качестве ассистента Перова, и они трудятся на морском берегу, где–то в укромном уголке за баней. Потом врач рассказывал, что в легких покойника почти не оказалось воды. Само собой, надо подготовить массу бумаг для законников, объясняя им очевидные для нас вещи, а также приказы про экспедиции и многое, многое другое. После ужина гроб с телом покойного устанавливается в кают–компании.

К полудню 2 августа мы прощаемся с погибшим, молчаливо, с непокрытыми головами выстроившись у гроба, установленного в кают–компании. Далеко не все: отсутствуют наши товарищи, продолжающие свою научную вахту на Ледораздельной (Зингер, Бажева, Генин, Энгельгардт) и на Барьере Сомнений (Давидович и Каневский). Последнюю дань уважения к покойному пришли отдать сотрудники полярной станции во главе с Щетининым. Среди гостей — новый гидролог Анатолий Афанасьев, зимовавший на Северной Земле, очевидно, полярник с опытом, не зеленый новичок.

От базы к могиле тяжеленный гроб несут, сменяясь, восемь человек. Сзади громыхает трактор с огромным лиственничным бревном–обелиском Гроб плывет над плечами людей, головы которых, несмотря на резкий ветер с запада и косые струи снега, остаются непокрытыми на протяжении всего печального обряда. Холодно и на сердце, и, словно в унисон настроению, на глазах суровеет окрестный ландшафт, все более и более покрываясь снежным саваном Что–то слишком рано в этом году…

Вот и кончается последний маршрут для Олега, не понадобятся ему больше рюкзак и карабин, а верный ледоруб уже украсил бревно–обелиск. Все заменил деревянный бушлат. У могилы устанавливают бревно–обелиск, приваливая его основание огромными камнями. С трудом удерживая на веревках, опускают в каменистую могилу гроб. Отдаваясь дальними раскатами эха, разрывает тишину троекратный залп траурного салюта. Под выстрелы радист с полярки успевает сказать мне на ухо:

— Мы–то думали, что это случится с тобой…

Глухо стучат камни о крышку гроба, постепенно растет могильная груда. Сгорбившиеся от пережитого и просто от холода хмурые люди у свежей могилы. С уходом судна для нас начиналась вторая зимовка, принесшая очередные испытания.

Глава 3

1958–1959. ВТОРАЯ ЗИМОВКА В РУССКОЙ ГАВАНИ

Не давай ты, боже,Зимовые службы:Зимова службаМолодцу кручинаДа сердцу надсадно!Старинная солдатская песняТот мир стал нашею судьбою.В том мире нам бывало круто,Но не было такой минуты,Когда б мыкались с тобой…

И. Тауфер (перевод К. Симонова)

В Арктике свой календарь: не от января до января, а от навигации до навигации, время между ними — зимовка. Начало нашей второй зимовки трудное и невеселое. Большая часть народа оказалась на базе, обнажив поле деятельности на леднике. Со мной предстоит возвращаться Перову и Хмелевскому. Потеря Олега невосполнима: в полевой части его в чем–то заменит Сева Энгельгардт, при обработке наблюдений — Зингер, часть снегомерной сети придется оставить из–за нехватки сил. На совете экспедиции решено Второй Барьер впредь именовать Барьером Яблонского. Выход нашей группы назначен на 7 августа.

В оставшиеся дни завершаю топографическую съемку окрестностей нашей базы, в которой без помощи реечника не обойтись. Не работа, а сплошной психологический этюд: Романов–старший с выражением скуки на лице явно демонстрирует презрение к недостойной его работе, тогда как Романов–младший в роли реечника великолепно чувствовал рельеф и всегда становился куда надо. С мензулой на Новой Земле работать непросто: при ветре она начинает парусить, от повышенной влажности бумаги графит карандаша продавливает бумагу, не оставляя другого следа, и т. д. Погода не радует, на леднике снег, видимо, уже не растает, радиосвязи даже с Барьером Сомнений нет. Посетив по пути эту станцию, где непогода задержала нас на двое суток, поведали Каневским о постигшей нас беде.

Очередная ночевка в балке Анахорет, от которого место гибели Олега в полусотне метров. Никаких новых находок, зато все больше ужасающих деталей. Раньше думали, что глубина потока, в который провалился Олег, около двух метров, оказалось — почти шесть. С завершением таяния стала видна система подснежных русел, частично забитых мокрым снегом и фирном. Во многих местах сохранились снежные мосты толщиной до метра. Поставь мы балок в другом месте, можно было бы избежать гибели товарища. Еще одно неприятное открытие: мои вехи, которые я не успел забурить, вытаяли и теперь похоронены под выпавшим снегом. Рискованный труд в значительной степени обесценен, вот она, цена опыта! Пока мы тащились к Ледораздельной, мрачные мысли одолевали нас, и даже крайняя усталость не могла их заглушить.

Даже односторонняя связь Ледораздельной с Русской Гаванью благодаря Зингеру, принимавшему «морзянку» на слух (бывших радистов не бывает), позволила остававшейся здесь четверке вовремя узнать о гибели Олега и о нашем предстоящем прибытии. Когда 11 августа вдали показались три силуэта, волочившие за собой сани, никто не удивился нашему появлению.

Обмен новостями из эфира, которых оказалось немало. С опозданием на несколько лет заработала Куйбышевская ГЭС, первая из строек коммунизма. В Брюсселе состоится Всемирная выставка, Международный Геофизический год будет продлен по 1959 год включительно, и таким образом наша вторая зимовка становится реальностью. В Большом мире неспокойно. Мао рвется на Тайвань, в самом Китае бурлит какая–то культурная революция, американцы высадились в Ливане. Политики с Ледораздельной считают, что нас эти события не обойдут стороной. Наше радио поносит Бориса Пастернака за публикацию на Западе клеветнического романа «Доктор Живаго», каким его считает сам Хрущев. Насколько это так, нам понять невозможно.

— С ближайшим сбросом почты узнаем, — прокомментировал кто–то не без иронии. Тем не менее приговор общественного мнения Ледораздельной был таков: скорее всего, антисоветского там не больше, чем в «Не хлебом единым» Дудинцева, а вся официальная критика — обычная пропагандистская склока в верхах, не первая и не последняя. Жене пришлось выслушать немало вопросов на литературные темы, поскольку его отец, известный корреспондент–известинец, был членом Союза писателей. Вместо ответа Зингер процитировал чью–то старую эпиграмму: