Война с Ганнибалом - Ливий Тит

Консул Павел еще в самом начале был тяжело ранен камнем из пращи, но продолжал сражаться – сперва на коне, а после, когда не стало сил держать поводья, пеший. Его окружал и прикрывал отряд римских всадников. По примеру консула спешились и они, и кто-то, не зная толком, что происходит, доложил Ганнибалу, будто Павел велел конникам бросить своих коней. Тогда Ганнибал заметил:

– Он закрывает им единственный путь к спасению. Уж лучше бы прямо связал их всех да выдал мне!

Спешившиеся между тем бились так, как бьются, уже не сомневаясь во вражеской победе и бегству предпочтя смерть. А победители, разъяренные этой последней помехою, рубили и рубили тех, кого не могли потеснить.

Консул сидел на камне, весь залитый кровью. Мимо проезжал верхом военный трибун Гней Корнелий Лентул.

– Луций Эмилий, – крикнул он, – если боги и должны о ком-нибудь позаботиться, так только о тебе! Из всего войска ты один неповинен в сегодняшнем поражении. Возьми моего коня, а я пойду рядом и буду тебя охранять. Не омрачай смертью консула и без того черный для Рима день!

– Слава твоей доблести, Гней Корнелий, – отвечал ему Павел. – Но не теряй времени попусту – как бы ненужная жалость не погубила тебя самого. Скачи в Рим. Скажи в сенате, чтобы поскорее, пока Ганнибал еще не совсем рядом, укрепляли стены и усилили караулы. А Квинту Фабию передай, что Луций Эмилий Павел и жил, и теперь умирает, помня его советы. Да, позволь мне испустить дух здесь, среди моих мертвых солдат. Я не хочу ни снова оказаться в обвиняемых, ни выступать в суде с обвинениями против своего товарища по должности.

В этот миг нахлынула толпа беглецов, а следом за нею – враги. Консула, не догадываясь, кто это такой, засыпали стрелами, Лентула же конь благополучно унес прочь.

Семь тысяч бежали в меньший лагерь, десять тысяч – в больший; еще около двух тысяч пытались укрыться в деревне Канны, но безуспешно. Второго консула среди них не было: то ли случайно, то ли умышленно он покинул поле сражения один, в сопровождении всего пятидесяти верховых, и ускакал в город Венусию.

Всего убито было сорок пять тысяч пятьсот пехотинцев и две тысячи семьсот конников, из них половина римские граждане и половина союзники. Погибло много сенаторов, в прошлом занимавших высшие должности в государстве, – они добровольно записывались простыми воинами в легионы, – погиб и Гней Сервилий, консул минувшего года, и Марк Минуций, начальник конницы у диктатора Фабия.

В плен на поле сражения попало три тысячи пехотинцев и полторы тысячи конников.

Римляне после поражения.

Из большего лагеря в меньший явился гонец. – Враги изнурены битвою, – сказал он, – а теперь еще пьют и пируют на радостях, так что ночью, вернее всего, крепко уснут. Вы сможете перейти к нам, и мы все вместе уйдем в Канусий[23].

Одни отвечали решительным отказом – почему, в самом деле, они должны рисковать своею жизнью? Пусть лучше люди из большого лагеря рискуют своей и пробираются к ним! – другим самый план нравился, но принять его не хватало мужества. Тогда вышел вперед военный трибун Публий Семпрбний Тудитан и произнес короткую гневную речь:

– Вы что же, предпочитаете попасться в лапы самого жестокого и самого алчного из врагов, чтобы он назначил цены за ваши головы – за римского гражданина столько-то, за союзника поменьше? Не может этого быть – ведь вы все-таки сограждане консула Луция Эмилия, который достойную смерть предпочел позорной жизни, сограждане стольких храбрецов, которые полегли вокруг консула! Пока враги не закрыли нам дорогу наглухо, размечем тех, кто толпится у наших ворот, размечем их и пробьемся! Следуйте за мною все, кто желает спасения себе и Риму!

Те, кто откликнулся на его призыв, построились плотной колонною, обнажили мечи и ворвались в самую гущу неприятеля. Справа показались нумидийцы и полетели дротики, но римляне и тут не остановились: они только переложили щиты из левой руки в правую. Так около шестисот человек достигнули большего лагеря, а оттуда, соединившись с товарищами, невредимо добрались до Канусия.

Карфагеняне после победы.

Карфагенские начальники наперебой поздравляли Ганнибала и в один голос советовали, чтобы он дал отдых себе и воинам – война уже закончена, спешить больше некуда.

И только один Магарбал, командовавший конницей, упорно твердил, что нельзя терять ни минуты.

– Ты даже сам еще не понимаешь, – говорил он Ганнибалу, – что значит сегодняшняя победа. Через четыре дня ты можешь пировать на Капитолии – только немедленно в путь! А я со своими конниками помчусь вперед. Рим и испугаться не успеет, как мы уже схватим его за горло.

Но Ганнибалу предложение это показалось слишком заманчивым и потому неисполнимым. Он похвалил Магарбала за усердие и добрые намерения и обещал все обдумать на досуге. А Магарбал воскликнул:

– Вот уж поистине не всё разом дают боги одному человеку! Побеждать ты умеешь, Ганнибал, но пользоваться победою не умеешь!

И правда, все соглашаются, что как раз этот день, который карфагеняне промешкали под Каннами после победы, спас и город Рим, и всю Римскую державу.

Наутро, едва рассвело, карфагеняне вышли на поле битвы собирать добычу. Чудовищна была картина, открывшаяся их взору, чудовищна и страшна даже им, победителям. Тысячи и тысячи римлян, пехотинцы и конники вперемешку лежали повсюду, где кого уложила злая участь. То там, то здесь над грудою мертвых тел приподнимались раненые – их привел в чувство утренний холод, – и враги тут же их добивали.

Добивали и других, которые тоже были еще живы, но подняться уже не могли и только вытягивали шеи, моля об еще одном, последнем ударе. А иные сами покончили с собой – рыли ногтями ямку, опускали туда голову и, засыпав сверху землею, задыхались.

После полудня Ганнибал осадил малый римский лагерь, который, однако же, сдался почти без сопротивления, гораздо быстрее, чем ожидал пунийский главнокомандующий. Пленные выдали оружие и лошадей, но получили обещание, что будут беспрепятственно отпущены за выкуп. На тех же условиях сдался и большой лагерь, где оставались только раненые или же трусы, побоявшиеся уйти в Канусий.

Наконец, уже к вечеру, Ганнибал распорядился снести в одно место и похоронить трупы своих павших. Их было примерно восемь тысяч – всё лучшие, самые храбрые воины. По некоторым сведениям, тело римского консула тоже разыскали и предали погребению.

Остатки римского войска в Канусии. Заговор.

Отряд, прибывший в Канусий, насчитывал около пяти тысяч человек, но каждый день добавлялись новые, и всем оказывала помощь и хлебом, и одеждою, и даже деньгами знатная женщина, по имени Буса. Среди спасшихся было четверо военных трибунов. Вместе с немногими другими они собрались на совет и долго толковали, что делать дальше, как вдруг один юноша поднялся и объявил:

– Напрасно раздумываете вы о будущем. Наше государство уже мертво, мы можем только плакать о нем, воскресить же его не можем. Молодые люди из лучших семей во главе с Марком Цецилием Метеллом решили покинуть Италию и искать пристанища у кого-нибудь из заморских царей.

Все присутствующие оцепенели и сперва не могли вымолвить ни звука, а потом раздались голоса, что надо бы обсудить это внезапное и ужасное сообщение, но Публий Корнелий Сципион[24] (несмотря на молодость, он был уже военным трибуном) воскликнул:

– Теперь не время обсуждать и совещаться – время действовать, и как можно решительнее. К оружию – и за мной!

Там, где созрел этот неслыханный замысел, там и только там – главный лагерь наших врагов!

С немногими спутниками он поспешил к квартире Метелла и как раз застал сборище заговорщиков. Тогда, простерши меч над их головами, он произнес слова грозной и нерушимой клятвы: