Сластена - Иэн Макьюэн

Однажды вечером в начале мая, больше чем через неделю после наших первых поцелуев, мы с Максом дольше обычного задержалась на Беркли-сквер. Он был в тот день очень общителен и рассказал о каких-то часах XVIII века, о которых подумывал как-нибудь написать. К тому времени, как я вернулась на Сент-Огастинс-роуд, дом был погружен в темноту. Мне вспомнилось, что это был второй день какого-то официального праздника. Полина, Бриджет и Трисия, несмотря на все инвективы в адрес родного города, отбыли в Сток на длинные выходные. Я зажгла свет в коридоре и проходе на кухню, заперла на засов входную дверь и пошла к себе в комнату. Внезапно мне стало тоскливо и тревожно без трио здравомыслящих северянок и без клинышков света, выбивавшихся из-под дверей их комнат. Но я всегда прислушиваюсь к голосу здравого смысла, у меня нет страхов перед сверхъестественным, я презираю разговоры об интуитивном знании и шестом чувстве. Учащенный пульс, сердцебиение, говорила я себе, происходят от того, что я быстро взбежала по ступенькам. Все же, когда я подошла к своей двери, то прежде, чем зажечь свет, замерла на пороге; наверное, меня остановило легкое беспокойство, чувство, что я одна в большом старом доме. За месяц до того на Камден-сквер тридцатилетний шизофреник напал на человека с ножом. Я была уверена, что в доме нет посторонних, но слухи о подобных убийствах действуют на рассудок, и мы даже не отдаем себе в этом отчета. Чувства обостряются. Я стояла молча, прислушиваясь к темноте, так что сквозь звенящую тишину до меня доносился приглушенный шум города и, ближе, потрескивание стен, остывающих в прохладном ночном воздухе.

Я дотянулась до бакелитового выключателя и тотчас увидела при свете лампы, что все вещи на своих местах, или так мне показалось. Я вошла и положила на пол сумку. Книга, которую я читала накануне вечером — «Есть людей нехорошо» Малькольма Брэдбери, — лежала на полу у кресла. Однако закладка теперь оказалась на сиденье кресла, а с тех пор, как я утром ушла на работу, в доме никого не должно было быть.

Естественно, мне подумалось, что накануне вечером я изменила привычке, такое случается, если вы устали. Я могла встать и случайно выронить закладку, когда направлялась в ванную. Однако я все отлично помнила. Роман был достаточно коротким, и я намеревалась одолеть его за два вечера. Но глаза у меня слипались, я не дочитала и до половины, а потом поцеловала клочок кожи и заложила его между страницей 98-й и 99-й. Я даже помнила последнюю фразу, потому что прочла ее дважды, прежде чем закрыть книгу. Это была строчка из диалога. «По своим взглядам интеллигенты вовсе не обязательно либералы».

Обыскивая комнату, я попыталась определить другие признаки вторжения. Так как жила я без книжных полок, книги лежали в стопках, прислоненные к стене: в одной стопке были прочитанные книги, а в другой — непрочитанные. На самом верху второй стопки лежал роман А. С. Байетт «Игра». Все в порядке. Я исследовала комод, сумку с бельем, ощупала кровать, посмотрела под кроватью — ничто не пропало и не было сдвинуто с места. Я вернулась к креслу и довольно долго пялилась на него, будто это могло способствовать отгадке. Я знала, что мне нужно сходить вниз и попытаться обнаружить следы взлома, но не хотелось этого делать. Название романа Брэдбери, попавшееся мне на глаза, казалось теперь бесплодным протестом против установившейся в мире этики. Я взяла книгу в руки и быстро пролистала до страницы, на которой остановилась. На лестничной площадке я перегнулась через перила, не услышала ничего подозрительного, но все же не осмелилась спуститься вниз.

На моей двери не было замка или щеколды. Я подвинула к двери комод и легла в постель с включенным светом. Большую часть ночи я пролежала на спине, укрывшись одеялом до подбородка, прислушиваясь, думая об одном и том же, ожидая, что рассвет, как ласковая мать, принесет мне утешение. Так и случилось. При первых признаках рассвета я убедила себя, что это усталость затуманила мне память, что намерения я путала с действием и что книгу я отложила без закладки. Я пугала себя собственной тенью. Дневной свет показался мне физическим отображением здравого смысла. Мне нужно было отдохнуть, потому что наутро нам предстояло присутствовать на важной лекции, во всяком случае, загадка с закладкой достаточно меня утомила, так что я заснула и проспала два с половиной часа до звонка будильника.

На следующий день я получила от МИ-5 двойку или, точнее, я получила ее стараниями Шерли Шиллинг. Характер у меня такой, что иногда я могу высказать все, что у меня на уме, и все же основным моим стимулом было стремление заслужить одобрение начальства. В Шерли, напротив, было что-то драчливое, даже безрассудное. Черта, совершенно мне чуждая. Но, в конце концов, мы были дуэтом, Лорелом и Харди, так что вполне объяснимо то, что я попала в орбиту ее петушиного характера, а значит, вполне могла нести с ней солидарную ответственность за проступки.

Все случилось в тот день, когда в Леконфилд-хаусе мы слушали лекцию под названием «Экономическая анархия, гражданское неповиновение». Зал заседаний был полон. По негласному правилу, когда к нам приезжал именитый лектор, сотрудники рассаживались согласно должностному положению. В первом ряду сидели гранды с пятого этажа, через три ряда виднелись Гарри Тапп и сидевшая рядом с ним Милли Тримменгем, еще через два ряда сидел Макс, беседовавший с человеком, которого я не знала. Затем стройными рядами располагались дамы рангом ниже помощника референта, и, наконец, на последней скамье сидели двоечницы, Шерли и я. У меня, по крайней мере, на коленях был блокнот.

Директор выступил на шаг вперед и представил приглашенного лектора — бригадира, обладавшего большим опытом противоповстанческих действий, а в настоящее время выступавшего в роли консультанта нашей службы. Военному похлопали. Лектор говорил в несколько отрывистой манере, которую сегодня мы отождествляем со старыми британскими кинофильмами и радиокомментаторами сороковых годов. У нас в ведомстве тоже еще работали пожилые сотрудники, излучавшие суровую серьезность, происходившую из опыта длительной тотальной войны.

Впрочем, бригадир питал слабость к цветистым фразам. Ему было известно, что в зале присутствует немало армейских офицеров в отставке; он попросил у них прощения за то, что будет излагать факты, хорошо известные им, но, возможно, не другим сотрудникам. А первый из этих фактов состоял в том, что наши солдаты вели войну, но ни один политик не смел ее так назвать. Военнослужащие, отправленные в Северную Ирландию для разделения враждующих фракций, объятых темной и древней межконфессиональной ненавистью, — наши военнослужащие подвергались нападению с обеих сторон. Правила применения оружия были таковы, что подготовленные солдаты не могли реагировать на насилие соответствующим образом. Девятнадцатилетние солдатики из Нортумберленда или Суррея, которые некогда думали, что их миссия состоит в защите католического меньшинства от протестантов, лежали, истекая кровью, лишенные будущего, лишенные жизни, в водосточных канавах Белфаста и Дерри, тогда как дети и подростки, подонки из католических семей, измывались над ними и ликовали. Британские военнослужащие погибали под снайперским огнем, часто исходившим из многоквартирных высотных домов — причем снайперы ИРА не раз работали под прикрытием скоординированных уличных беспорядков. Что касается прошлогоднего «Кровавого воскресенья» [14], то нужно сказать, что десантники Королевского парашютного полка находились под чудовищным давлением в результате испытанной тактики повстанцев — нападения деррийских хулиганов, прикрываемых снайперами. В отчете комиссии Уиджери, опубликованном с похвальной скоростью в апреле прошлого года, эти факты подтверждались. При этом следует признать, что направлять на гражданский марш мотивированных к бою десантников парашютного полка было оперативной ошибкой. Полицейские функции должна была выполнять, к примеру, королевская полиция Ольстера. Даже королевский английский полк не разъярил бы толпу в такой степени.

Однако сделанного не воротишь, и одним из следствий убийства тринадцати демонстрантов стал невиданный рост симпатий к обоим флангам ИРА в мире.

Деньги, оружие и рекруты потекли к ним рекой. Сентиментальные невежественные американцы, причем многие протестантского, а не католического вероисповедания, разжигали костер бунта дурацкими долларами, пожертвованными на республиканское дело посредством разнообразных фондов, таких как Комитет помощи Северной Ирландии. Соединенные Штаты не опомнятся, пока сами не столкнутся с терактами. В качестве акции возмездия за трагедию в Дерри официальная Ирландская революционная армия убила пятерых уборщиц, садовника и католического священника в Олдершоте, а «Временная ИРА» убила матерей с детьми в белфастском ресторане «Аберкорн», причем некоторые погибшие были католиками. Наконец, во время общенациональной забастовки наши мальчики столкнулись с протестантским сбродом, которого подстрекал Ольстерский авангард, и встреча эта была не из приятных. Затем последовало перемирие, и когда оно окончилось провалом, в Ольстере воцарились дикость и беззаконие — безумные нападения на людей, стрелки и бомбометатели обоих вероисповеданий, тысячи вооруженных ограблений, бомбы, начиненные гвоздями, разрывающие всех подряд, пытки и переломанные конечности, избиения, пять тысяч серьезно раненных, несколько сотен убитых — как лоялистами, так и республиканскими ополченцами, а также жертвы британской армии. Эти последние, конечно, невольные. Таковы неутешительные результаты 1972 года.