Цыганка (сборник) - Дина Рубина

– Послушайте моего совета, – сказала я, накрыв ладонью ее крапчатую старческую руку. – Здешний грибной суп, да еще в такой ливень, может поистине украсить жизнь двум бродяжкам, вроде нас с вами.

Она засмеялась, захлопнула меню и откинулась к высокой спинке стула:

– Идет! Но и выпить что-нибудь, непременно... Некоторое время при участии заинтересованной Ольги мы выбирали между изабеллой и киндзмараули... трижды склонялись в ту и дважды в другую сторону. В конце концов остановились на хванчкаре.

– Я раскрою ваш зонт на кухне, чтобы высох, – сказала Ольга. Затем принесла чайник и две чашки, разложила салфетки... Когда она ушла, я выждала несколько мгновений, несколько тактов мужественно звучащего хорала, чтобы не обнаружить так скоро мой гончий интерес к новому собеседнику, жадный голый интерес, которого я вечно стыжусь и не могу преодолеть...

– О каком гетто вы упомянули? – осторожно спросила я.

– О Гродненском, – ответила она и потянулась налить себе чаю из чайника.

Прозрачная пунцовая струя заполнила ее высокий стакан, который мгновенно запотел, вытолкнув на поверхность сушеные мячики ежевики, смородины и голубики...

– О-о... какой интересный букет... – Она с удовольствием вдохнула пар над стаканом. – Все ароматы леса – как в рекламе!

Нам принесли по бокалу хванчкары – вина чуть более терпкого, чем мне нравится, из тех, что длятся долгим шершавым эхом после глотка где-то в глубине нёба.

Мирьям попробовала, одобрительно кивнула:

– Недурно... немного похоже на кьянти... – И приподняла бокал: – За очарование случайных встреч!

Я пригубила вино и благоразумно отставила бокал в сторону. Все же за рулем, да еще первый день, одна...

– И ваш муж... выжил в гетто, потому что играл на разных инструментах?

Она усмехнулась, ее морщинистое лицо под седым ежиком волос засветилось каким-то клоунским лукавством.

– О, нет... Адам был не из тех, кто стал бы полагаться на немецкую страсть к музыке... Если б вы знали Адама, вы бы не задали такого идиотского вопроса... К тому же, он тогда не был мне никаким мужем. Нам вообще было едва по шестнадцать лет... Такие местечковые Ромео и Джульетта, влюбленные до судорог и не смеющие прижаться друг к другу поосновательней...

– Как! Значит, и вы в то время были в гетто?

– О боже, – вздохнула она, – что вас так удивляет? В то время все евреи в тех местах были если не в армии, то в гетто, в лагерях, либо уже гнили в ямах...

Я вспомнила ее странное заявление о могиле мужа и решила на всякий случай промолчать.

– Но эти музыкальные экзерсисы с герром Менцелем дали ему время. Время, понимаете? Самое важное, самое драгоценное: время. Потому что музыкантов тогда еще не увозили. Днем он музицировал на скрипке, а ночью рыл подкоп из заброшенной кузни... Она была очень удачно расположена – впритык к забору, на отшибе... И знаете, что было самым трудным?

Она усмешливо глянула на меня, словно ожидая вопроса. И сразу же ответила:

– Самым трудным было перед репетициями отчистить ногти. У музыканта руки на виду и не должны вызывать подозрений...

Явилась Ольга с подносом традиционных бесплатных салатов «от дома», принялась расставлять керамические мисочки с зеленью, лобио, баклажанами с чесноком... Положила на угол стола деревянную доску с лавашем.

– Осторожно, только из печки! – предупредила она. Но мы обе немедленно потянулись к источнику благоуханного горячего воздуха и, обжигаясь и дуя на пальцы, оторвали по хорошему куску... Несколько мгновений моя гостья только охала, широко раскрывая рот и ладонью загоняя туда воздух.

– Не увлекайтесь, – предупредила я. – Помните о главном!.. Минут через двадцать грядет божественный суп в окружении грибных ангелов...

– У нас под Гродно были роскошные грибные леса... А что это они поют все время одну и ту же песню?

– Ну что вы... Это уже другая, «Гапринди, шаво мерцхало»... Слышите? Они замирают, сходят на pianissimo... и вдруг тоска вспыхивает, как пламя в очаге...

– Вот и Адам всегда называл меня глухарем и не понимал, как это можно одну мелодию спутать с другой...

– Вы бежали вместе с ним через подкоп, – сказала я утвердительно.

Она покачала головой, опять таинственно усмехнулась, погрозила мне пальцем:

– Вы хотите пролистнуть половину моей жизни и заглянуть в конец... Нет. Я не бежала с ним... Да, Адам пришел за мной ночью и просил, чтобы я ничего не брала с собой, ничего, шла так, как стояла, – в одной рубашке. Там, на другой стороне, нас должен был ждать с какими-то вещами Федя, сын кузнеца, дружок Адама... Но... мама сказала папе: как так, он еще не просил ее руки, не сватался, не говорил с нами! Нет, Мирьям – девушка из хорошей семьи, а не шлюха какая-нибудь! Она не побежит за ним в одной рубашке!.. Мама всегда была у нас очень... как это сейчас говорят... авторитарной. Это она настояла, чтобы папа согласился войти в юденрат... ей казалось, что так она спасет всю семью... Я видела по папиному лицу, что он не прочь меня отпустить, и я рыдала и билась, как связанная овца... Но ничего мне не помогло... Сейчас даже странно – как это я не убежала с ним... Так просто: повернуться, схватить его за руку и убежать... Иногда просыпаюсь ночами и представляю, как отворачиваюсь от мамы, хватаю Адама за руку и мы бежим, бежим, бежим!.. Я отворачиваюсь, и мы бежим!.. Отворачиваюсь... и – бежим!.. Но тогда я и вправду была хорошей дочерью. Я только плакала, горько плакала... И Адам стоял бледный как смерть и смотрел на меня такими глазами, будто хотел этими глазами унести меня с собой. А мама была – кремень. К тому же она боялась, что мой плач разбудит всех вокруг, и велела Адаму убираться... Он повернулся, ударил кулаком по двери и ушел... И все... И больше я не видела его... До самой смерти.

Из кухни показалась Ольга с подносом, на котором курились две маленькие Фудзиямы...

Я обескураженно глядела в рассеянное лицо старой, явно безумной женщины, перепутавшей все нити своей судьбы: гетто, смерть мальчика, которого она упорно называла мужем, но никогда не была на его могиле, их, очевидно, загробную жизнь в Иерусалиме и даже этот полуподвал со старым музыкальным мастером, возможно, придуманным ею по ходу дела...

Полная чехарда в ее голове с ежиком серебристых волос и меня привела в смятение. Сейчас я уже не знала, как пристойней завершить это случайное знакомство. Да и смирная ли она? А вдруг она подвержена приступам?

Мирьям блаженно склонилась над горшочком, окунула лицо в жемчужный пар, замерла с прикрытыми глазами...

– Боже... – проговорила она. – Что за упоительный запах... Настоящий грибной суп!

Вздохнула и взялась за ложку...

Вновь с крутых беленых небес грянул хорал запредельной любовью, тенор вился, ласкался к басам – то ли прощение вымаливал, то ли пытался удержать ускользающую радость: «Добрый, прекрасный, юный... Благоуханный плод, взращенный в раю...»

– И больше я его не видела до самой своей могилы, – проговорила она вполне деловым тоном.

Я окоченела. Подумала, не попросить ли Ольгу сменить хорал на что-нибудь легкое, из европейской эстрады... Мягко и сочувственно проговорила:

– Понимаю вас...

– Ни черта вы не понимаете, конечно, – спокойно отозвалась она, прихлебывая с ложки с таким аппетитом, таким здоровым удовольствием на морщинистом лице, что вся эта картина показалась мне ошибкой звукооператора, записавшего на бытовой зрительный ряд текст из совсем другой, трагической и безумной киноленты...

– Главное, я сама не понимаю, к чему вам вся эта история. – Она подняла брови, когда-то наверняка длинные и густые, ныне тщательно реставрированные черным карандашом. – И с чего это меня сегодня так развезло... Не с бокала же вина... Если б вы знали, сколько я могу выпить без всякого ущерба госдепартаменту! – И постучала согнутым пальцем по собственному черепу. Ее морщинистая щека смешно, по-детски оттопыривалась справа непрожеванным куском лаваша. – Видели бы вы, сколько выпивали мы с Адамом за вечер в одном ресторанчике в Бергамо... Мы любили там бывать, у синьора Марчелло... Раз восемь приезжали. Если уж есть рай на земле, доложу я вам, то он расположен как раз в Бергамо, на вершине холма, в Старом городе... Здесь можно курить, как вы думаете?

Вот этого еще моей астме не хватало – чтобы меня обкурила до приступа старая сумасшедшая приблуда... Я выразительно замялась, как делаю всегда – чуткий курильщик понимает и смущается, – но она уже достала пачку сигарет, зажигалку... Закурила...

– Ладно. – Она длинно выдохнула, разгоняя ладонью дым. – Вот вам история Адама... Он не любил ее рассказывать, о многом, как понимаю сейчас, умолчал. Никогда не отвечал на мои прямые вопросы, а я сразу умолкала, когда видела на его лице это выражение... знаете, бесконечной усталости... безысходности... не знаю, как сказать точнее, но чувствовала этот миг печенками! А потом... после... ну, когда он исчез окончательно, я обнаружила, что его история похожа на брюссельские кружева – дырки, дырки и сплетения множества нитей... Так вот, он ушел через подкоп и с Федей бежал к партизанам. Но сначала его не принимали в отряд, прогоняли – на черта ты нам, говорили, сопля жидовская, даже оружия у тебя нет... И вот дальше – дырка, очередной узор в кружеве... Как он добыл оружие – не знаю. Вроде бы выследил немца... С полгода сражался в отряде и никогда не знал, с какой стороны следует больше бояться пули...