Злополучный скиталец, или Жизнь Джека Уилтона - Томас Нэш

Лишь один граф Суррей, мой господин, не посрамил своей чести и заставил всех своих противников отчищать доспехи от пыли; в тот день он стяжал великую славу и навеки прославил Джеральдину. Еще никогда герольды не трубили в честь столь расточительного победителя (не то чтобы он обогатил соперников, по-царски одарив их деньгами, нет, он наносил им такие страшные удары, что их мантии, шляпы и доспехи были прямо искрошены, и он мигом расточил все доходы с их имений за последние десять лет).

Что же еще вам поведать? Трубачи провозгласили графа победителем на турнире, трубачи провозгласили Джеральдину несравненной красавицей, прекраснейшей из женщин. Все наперебой восхваляли его. Герцог Флорентийский, чье имя было (если память мне не изменяет) Паскуале де Медичи, с невероятным пылом умолял графа остаться у него. Но граф отказался: ему было желательно посетить все знаменитые города Италии и там проделать то же самое. Ежели вы спросите меня, почему он не начал в Венеции, я отвечу, что он захотел получить боевое крещение во Флоренции, на родине своей дамы. Он положил себе вернуться в Венецию и совершить там подвиги, достойные анналов и восхищения потомства, но его намерениям не суждено было осуществиться, ибо когда он пировал и веселился с герцогом Флорентийским, к нему прибыл гонец от короля, его повелителя, с депешей, наказывающей ему как можно скорей возвратиться в Англию. Сие подсекало под корень его честолюбивые замыслы, и ему волей-неволей пришлось отбыть в Англию, а я с моей куртизанкой продолжал путешествие по Италии.

Не ведаю, что приключилось с графом после нашей разлуки, но Флоренцию покинули мы оба, и, возгоревшись желанием увидеть Рим, столицу мира и первый из всех городов, я махнул туда со всеми своими пожитками.

Прибыв в Рим, я остановился в доме некоего Джованни де Имола, знатного дворянина. Тот, будучи знаком с покойным мужем моей куртизанки, столь нежно ее любившим, в память его принял нас с чрезвычайным радушием. Он показал нам все римские достопримечательности, которых там великое множество, все они связаны с именами императоров, консулов, завоевателей, знаменитых художников и актеров. До сего дня ни один римлянин, если только он чистокровный римлянин, не убьет крысы, не записав это свое деяние на память потомству.

В бытность мою в Риме там проживал один бедный малый, который изобрел новый способ травить скнипов и скорпионов, в честь него был вывешен на высоком столбе стяг с хвалебной надписью длиннее лестницы во дворце испанского короля. Мне подумалось, что сии скнипы, подобно кимврам, были каким-то иноземным народом, который он покорил, а на деле они оказались лишь разновидностью вшей, которые обладают чрезвычайно ядовитым жалом, а когда их раздавишь, нестерпимо воняют. Святой Августин сравнивает с ними еретиков. Наибольшее восхищение вызвала у меня церковь Семи сивилл, где собрано немало чудес; там на свитках начертаны все их пророчества и оракулы, а так же перечисленные языческие боги и описаны религиозные обряды. Там находится немало гробниц и статуй императоров и вдобавок несколько идолов, которые должны возбуждать в нас ненависть.

Я посетил дом Понтия Пилата и помочился у его стены. Не могу вспомнить название этой улицы, но она ведет к церкви святого Павла и проходит близ площади Святого Иакова. Там еще стоит теперь уже заброшенная, старая, полуразвалившаяся тюрьма, где сидел один узник, приговоренный к смерти; ему никто не мог принести еды, ибо всех приходящих обыскивали, но он жил долгое время, высасывая молоко из грудей своей дочери.

Но все это лишь жалкие крохи виденных мною диковин, да, по правде сказать, я не осматривал Рим так уж тщательно, чтобы описывать впоследствии, но на минуту услаждал свое зрение и проходил дальше. Если бы я рассказал здесь хоть половину чудес, совершившихся, по рассказам римлян, на могилах мучеников, или поведал о том, какое действие оказывает земля с гроба господня и другие реликвии, привезенные из Иерусалима, то меня сочли бы самым чудовищным лжецом из всех, кто когда-либо печатал свои записки. О развалинах театра Помпеи, почитавшегося одним из девяти чудес света, о гробнице папы Григория Шестого, о решетке Прискиллы и о тысячах колонн, выкопанных из глубины земли, где были заложены основания древнего Рима, было бы неуместно подробно рассказывать, ибо о них распространяется всякий, кому случалось выпивать с путешественником. Позвольте мне быть историографом бесконечных достопримечательностей столь древнего и славного города.

Когда я впервые прибыл в Рим, то, на английский манер, носил длинные волосы и ходил в светлой одежде, подражая в своем наряде сразу четырем или пяти чужеземным народам; это было сразу же замечено, и все мальчишки Рима толпами ходили за мной.

Не успел я пройти и нескольких шагов, как мне преградили путь какие-то стражники и потребовали, чтобы я показал им свою рапиру, обнаружив, что она, а так же и мой кинжал не затуплены, они собирались было потащить меня в застенок, но я ублаготворил их деньгами; мой поступок тем более заслуживает извинения, что я был чужеземцем, не осведомленным о римских обычаях.

Замечу мимоходом, что все до одного мужчины в Риме имеют обыкновение носить коротко подстриженные волосы, они делают это не столько из скромности или из религиозных соображений, но главным образом потому, что здесь бывает ужасающая жара, и если б они не стригли волос, то у них не осталось бы на голове ни волоска и нечему было бы вставать дыбом от ужаса при виде призрака. Здесь не почитают джентльменом того, кто не ходит в черном; у них в яркие цвета одеваются лишь фокусники да шуты; они уверяют, что разноцветная одежда свидетельствует о легкомыслии и непостоянстве в любви.

А вот по какой причине им ведено носить затупленное оружие: на пути между Римом и Неаполем засели разбойники, так называемые "бандетто", они нападают решительно на всех проезжих и грабят их. Время от времени их тайком призывают в Рим; получив несколько крон, они совершают убийство и удирают из города. Они являются в город переодетыми, и их невозможно отличить от чужестранцев; порой они облачаются в дорогую одежду и имеют вид самых добропорядочных горожан. По сему ни один горожанин или чужеземец, будь он дворянином, рыцарем или даже маркизом, не имеет права носить отточенного оружия, и нарушители попадают в застенок. Мне пришлось заплатить за незнание этого закона; пусть же мой опыт послужит на пользу другим и избавит их от излишних расходов.

Повествовать о роскошных, полных отрады римских садах, банях, виноградниках и галереях — значило бы написать вторую часть "Сокровищницы чудес". Войдите в дом любого знатного человека — и вы увидите на его плоской кровле бассейн с рыбами и небольшой садик. Если эти бассейны после дождей переполняются водой и необходимо ее спустить, то римляне даже из этого извлекают удовольствие, ибо у них вместо свинцовых водосточных труб установлены мощные духовые инструменты, которые издают гармонические звуки, когда стремительно падает вода.

Я посетил виллу, предназначенную для летних увеселений, принадлежащую одному богатому торговцу, то было подлинное чудо света, с коим ничто не могло сравниться, разве что бог создал бы новый рай. То было круглое здание из зеленоватого мрамора, походившее на театр; войдя туда, вы могли созерцать под его кровлей и небо и землю. Над головой простиралось небо, то бишь прозрачный хрустальный свод, где сияли и двигались солнце, луна и целый сонм звезд, коих невозможно было отличить от настоящих, и уж не знаю, какой скрытый хитрый механизм заставлял эти светила вращаться и совершать круговое движение в орбитах, причем сие вращение сопровождалось мелодичной, точно журчание ручейка, поистине небесной музыкой; такова музыка небесных сфер, о которой повествуют мудрецы, добавляя, что наши грубые чувства не способны ее уловить.

А земля здесь была подобна той, над коей владычествовал Адам до своего падения, что именно в таком зале король Артур ежегодно в день пятидесятницы пировал со своими рыцарями за круглым столом. На полу яркими красками были изображены великолепнейшие в мире цветы; они были выписаны столь тщательно, что если смотреть на них с известного расстояния и не так уж к ним приглядываться, то, ей-ей, они и впрямь казались живыми.

Стены были опоясаны кольцом маслин, пальм и разных благоухающих фруктовых деревьев, в дни празднеств от них веяло ароматами мирры и ладана. Другие деревья, не приносившие плодов, были посажены длинными рядами, образуя множество тенистых аллей; стволы сосен столь тесно примыкали друг к другу, что казалось, будто это одна сосна с широко раскинувшимися ветвями.

На покрытых густой хвоей ветвях сих сросшихся вместе сосен сидело множество звонкоголосых птиц, самых различных пород, какие только услаждают нас летом своим пением в лесных капеллах. Хотя то были неодушевленные фигурки, принявшее прелестную форму вещество, лишенное дыхания жизни, но благодаря хитроумному приспособлению — длинным серебряным трубкам, вставленным внутрь сучьев, на коих сидели птички, и незаметно проведенным сквозь их тельце в горлышко, они свистели и распевали, как крылатые обитательницы лесов и полей. Серебряные, состоявшие из множества колец трубки отнюдь не были прямыми, но многократно изгибались, не разрываясь при этом, извивались в разные стороны, следуя за изгибами ветвей, и проникали в горлышко птичек. Ежели кто-нибудь спросит, каким образом вдувался воздух в эти серебряные трубки и циркулировал в них, то я отвечу вам по всей правде, что трубки проникали в отверстия ручных раздувальных мехов, к коим они были накрепко припаяны и так плотно охвачены железными кольцами, что оставались неподвижными и воздух не мог просочиться в мехи. По мере того как поднимались и опускались свинцовые полосы, намотанные на колесо, мехи раздувались, наполняясь воздухом, который проникал сразу во все извилистые трубки, пронизывающие сучья дерева, и двигался в них взад и вперед. Но эти механические приспособления были так ловко спрятаны в толстых стволах деревьев, что все присутствующие, не подозревая о хитроумном устройстве, помышляли о действии некоего волшебства.