Рацухизация - В. Бирюк

Большинство взрослых мужчин, подобно Потане и Хрысю, обзавелись семьями. Собственные дом, хозяйство, дети… вполне занимали их внимание. Любая новая гримаска новорожденного может сделать день солнечным, а необычное попукивание — наполнить сутки тревогой.

Другие, подобно Трифене или Хритодулу, не имея собственных семей, жили в потоке людей. Новые конвои «на кирпичах» или новые классы в училище, будучи коллекциями разнообразных личностей, давали ощущение интересной, насыщенной жизни.

К Прокую, Фрицу или Горшене новые люди приходили не столь часто, но новизна обеспечивалась моим непрерывным подталкиванием в части «волнующих их души» технологий.

Люди привыкали к ежедневному новому, и когда их рост затормаживался — начинали проявлять обретённую свободу: «хотеть». Хотеть «чего-то новенького». Они не говорили об этом, они сами себя не понимали. Вроде бы всё есть… «И корм, и кров»… Но гложет что-то внутри… Как чувство голода у того, кто всю жизнь был сыт.

Стандартно для хомосапиенсов, непонятная неудовлетворённость приводила к росту беспорядочной сексуальной активности.

Чарджи, чувствуя что его инальское происхождение из единственной уникальной «фенечки» в вотчине, становится «рядовой уникальностью» — одной из ряда других, новых, непрерывно возникающих, «фенечек», активно боролся за звание «главного петуха Пердуновки и окрестностей». Причём, всё чаще хватался за свой столетний клинок в разговорах с крестьянами и слугами. Это — крайняя степень неадекватности для воина. Сказано же: обнажённый клинок — омыть кровью. А резать смердов… как куриц на птичнике из снайперской винтовки стрелять.

Елица, со своим мальчишеским характером, с ножиком под полой, изначально была некоторой неправильностью для «святорусской девицы». Опыт, который она получила у меня, ещё более отдалил её от здешней нормы. Элементы боевых искусств, обучение лекарскому делу, общение с Мараной, опыт «правдоискательства»… Она инстинктивно ощущала, что нет в вотчине человека ей «в плечо». Как нормальная русская женщина, она стремилась к идеалу, воспитанному с детства, с игр с куклами:

«Маленький домикРусская печкаПол деревянныйЛавка и свечкаКотик-мурлыка,Муж работящийВот оно-счастье!Нет его слаще…».

Но уже чувствовала, что такого счастья — ей недостаточно. Что в своей семье она, а не муж — будет «главой семьи», «защитой и обороной». Она одновременно хотела, как было вбито общепринятыми стереотипами с детства, быть слабой женщиной, находящейся под защитой, и сильным лидером, который всё решает.

Два столкнувшихся императива — домашней хозяйки и отмороженной амазонки — внесли раздрай в её душу. Решение пришло в довольно типовом варианте: взрослый мужчина и «заморская жизнь». «За морем житьё не худо…». Она влюбилась в свою иллюзию. Потому что не могла найти объект в реальности.

Я — учил и воспитывал людей. Они вырастали и… и «упирались головой в потолок» — вотчина не давала возможности проявлять и развивать их новые способности, двигаться к их собственным целям… Быть счастливыми.

Дав им толчок, показав прелесть движения, «радость открытия», я не мог дать им достаточного пространства для полёта… Рябиновская вотчина становилась тесной. Не по запросам технологий, не по зерну или серебру, а по психологическим нуждам моей команды. Они требовали новых задач, новых масштабов… Команда толкала меня вверх. Но ни они, ни я сам — этого не понимали.

Вышел во двор усадьбы — Любава стоит. Откуда она здесь? Благодетели, заботники… Позвали девчонку — знают же как я к ней отношусь. Играть меня надумали… Хитрюли доморощенные…

– Ваня, сядь сюда, на завалинку.

Голосок такой… профессорско-паталогоанатомический: «Больной перед смертью потел? — Это хорошо».

– С чего это?

– Ты вона какой вымахал — мне тебя не видать. Глаз твоих не разглядеть. И шапку сними. И платочек свой.

Сел. Снял. Она ладошками своими — мне на виски.

– Ваня, у тебя голова горячая.

Нашла чем удивить. После бессонной ночи… Да ещё с такими приключениями… Диагност малолетний с косичкой… Мозги мне парить пришла? Так они и так кипят… Кипятком крутым во все стороны брыжжат…

Воткнул ей палец под челюсть, отжал голову вверх. Стоит, глазом на меня косит.

– Зачем пришла? Кто позвал? Милосердия у меня просить? В Богородицу играешься? Во всехнюю заступницу?

– Нет. Не во всехнюю. В твою. Отпусти.

Мда… Что-то я и вправду… зверею и беспредельничаю. Бешенство захлёстывает. Пополам с тоской. Тошно мне, тошненько. Ом-мерзит-тельно.

Отпустил, воротничок поправил.

– Чего ты хочешь? Чтоб я её простил? Сделал вид, будто ничего не было? В постель к себе положил? Змею подколодную…

– Ага. В постель. И поцеловал. И она обернётся царевной.

– Любава! Не морочь мне мозги! Царевнами — лягушки оборачиваются, а не гадюки. И целовать их должны Иваны-дураки.

– Ну… Ты и так уже… Иван. А насчёт гадюки… так ты ж «Зверь Лютый»! Лягушку-то в царевны — и каждый дурак обернуть может.

– Охренеть! Совсем голову задурила! Любава, об чём мы с тобой речь ведём?! О каких таких лягушках да гадюках нецелованных?!

– Про что ты — не знаю. А я про то, что не спеши. Утро вечера мудренее. Подожди. Остынь. Охолонь, миленький. Оно, вскорости, само по местам встанет.

Повернулась да пошла. Шагов с десяти обернулась:

– И ещё: меня не зовут — я сама прихожу. Или я тебя не чувствую? У тебя болит — и мне нехорошо. Неужто непонятно? Глупый ты, Ваня.

Вот же ж… пигалица! Обозвала на прощание «дурнем» и ушла. Чувствует она…

Факеншит! Нет, про телепатию с эмпатией я читал. Видел, как женщина за тысячу вёрст места себе не находила, когда у дочки месячные случались. И иные всякие заболевания-проблемы.

Довольно часто близкие родственники, особенно — мать, чувствует состояние дочери или малолетнего сына даже на больших расстояниях. Но мы с Любавой… Она мне точно не мать. Да и я как-то на неполовозрелого мальчика…

Баба — всегда большая загадка. Даже когда сама — маленькая.

Ладно, день уже перевёл — на покос поздно, заседлал Гнедка и — по полям, по лугам, по промыслам…

Три стандартных способа решения мужских душевных проблем: напиться, перепихнуться и делом заняться. Начнём с конца.

Глава 270

Из-за моей тяги к индустриализации, к непрерывной загрузке производственных мощностей, особенно — горячих, у меня много работников-инвалидов. Которые к крестьянскому труду малопригодны. Поэтому с рабочего места уйти не могут. Поэтому мои производства и в покос работают.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});