На белом камне - Анатоль Франс

Джиакомо Бони, который почитал священные книги всех народов, заметил тогда, что ошибка Галлиона, ошибка римских философов и историков состояла в том, что они не знали священных книг иудеев.

— Римляне, будь они осведомленнее, — сказал он, — не сохранили бы несправедливых предубеждений против религии Израиля; и, как говорит ваш Ренан, в этих вопросах, затрагивающих интересы всего человечества, — немного доброй воли и лучшая информация, быть может, предотвратили бы ужасные недоразумения. Не было недостатка в таких образованных евреях, как, например, Филон, которые могли объяснить римлянам закон Моисея, если бы только римский ум обладал большею широтой и более ясным предчувствием будущего. У римлян было отвращение и страх перед азиатской мыслью. Если даже они имели основание ее бояться, они были не в праве ее презирать. Презирать опасность — большая глупость. Относясь к сирийским религиям, как к преступным вымыслам и нечестию, Галлион обнаружил недостаток проницательности.

— Но как могли бы эллинизированные иудеи научить римлян тому, чего они сами не знали? — спросил Ланжелье. — Каким образом, честный, ученый, но ограниченный Филон мог бы раскрыть им темную, смутную и сложную мысль Израиля, которая ему самому была неизвестна? Что сообщил бы он Галлиону о вере иудеев, кроме глупых литературных домыслов? Он сказал бы, что учение Моисея, вполне согласуется с философией Платона. В те времена, так же, как и теперь, образованные люди не имели никакого представления о том, что делается в сознании масс. Невежественные толпы всегда творят себе богов без ведома просвещенных людей.

Одним из самых странных и самых значительных событий истории является завоевание мира богом одного из сирийских племен, — победа Иеговы над богами Рима, Греции, Азии и Египта. Иисус, в конце концов, был не более, чем наби и последний из пророков израильских. О нем ничего не известно. Мы не знаем ни как он жил, ни как он умер, так как евангелисты никоим образом не являются биографами. А приписываемые ему нравственные воззрения в действительности исходят от целой толпы одержимых, пророчествовавших в эпоху Ирода.

То, что зовут победой христианства, точнее было бы назвать победою юдаизма, и именно Израилю досталась особая привилегия даровать миру бога. Нужно признать, что Иегова до многим причинам заслужил честь своего внезапного возвышений. К тому времени, когда он достиг своего самодержавия, он был лучшим из всех ботов. Начал он плохо. Про него можно сказать то же; самое, что историки говорят про Августа: что с годами его нрав смягчился. В ту эпоху, когда израильтяне рассеялись по обетованной земле, Иегова был бестолковым, свирепым и невежественным, жестоким, грубым, косноязычным, самым глупым и самым злым из богов. Однако под влиянием пророков он изменился весь и во всем. Он перестал быть консерватором, формалистом, обратился к миролюбивым мыслям и мечтам о правосудии. Народ его был несчастен. Он ощутил глубокую жалость ко всем несчастным и хотя, в сущности, он попрежнему остался настоящим евреем и подлинным патриотом, он, становясь революционером, силой вещей делался международным. Он превратился в защитника всех униженных и угнетенных. Его посетила одна из тех простых мыслей, которыми приобретают сочувствие всего мира. Он возвестил всеобщее счастие — пришествие Мессии, благодетеля и миротворца. Его пророк Исаия подсказал ему очаровательно поэтические и непобедимо сладостные слова на эту восхитительную тому: «Дом Иеговы воздвигнется на вершине горы и возвысится над холмами. Тогда потекут к нему все народы, и бесчисленные люди посетят его, говоря: взойдем на гору господню, в дом бога Иаковлсва, и научит он нас своим путям, и будем ходить по стезям его, ибо от Сиона изыдет закон, и слово господне — из Иерусалима. И будет он судить народы и обличит многие племена; и перекуют мечи свои на орала и копья свои на серпы. Тогда волк будет жить вместе с ягненком. И телец, и молодой лев, и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их…» В Римской империи бог иудеев обращался ко всем несчастным. А во времена Тиберия и Клавдия в империи было гораздо больше несчастных, чем счастливых. Там было множество рабов. Одному человеку принадлежало иногда десять тысяч их. Рабы эти находились по большей части в крайне несчастном положении. Ни Юпитер, ни Юнона, ни Диоскуры ими не занималась. Латинские боги их не жалели. Это были господские богат. Когда из Иудеи явился бог, который вслушивался в жалобы всех униженных, угнетенные прониклись к нему обожанием. Так религия Израиля сделалась религией всего римского мира. Вот чего ни Павел, ни Филон не могли объяснить проконсулу Ахайи, потому что они и сами в этом не разбирались. Вот чего не мог обнаружить и Галлион. Он чувствовал однако же, что господство Юпитера близится к концу, и возвестил воцарение другого, лучшего бога. По любви к национальным древностям он взял этого бога из греко-латинского Олимпа, а в силу аристократических чувств он выбрал бога, находящегося в кровном родстве с Юпитером. Вот почему он указал не на Иегову, а на Геракла.

— На этот раз, — сказал Жозефин Леклерк, — признайтесь, что Галлион ошибался.

— Менее, чем вы полагаете, — улыбаясь, ответил ему Ланжелье. — Иегова или Геракл — это не важно. Поверьте мне, что сын Алкмены управлял бы миром, не иначе чем отец Иисуса. Какой он ни на есть олимпиец, а не миновать ему было стать богом рабов и воспринять религиозный дух новых времен. Боги очень точно приспосабливаются к чувствам своих поклонников: у них на это есть свои причины. Обратите внимание на это. Не один только народный дух, но и дух философов благоприятствовал воцарению в Риме бога Израиля. Почти все философы тогда были стоиками и верили в того единого бога, над которым поработал Платон и который никакой связью — ни семейной, ни дружеской — не был соединен с человекоподобными богами Греции и Рима. Своей бесконечностью этот бог походил на бога иудеев. Почитатели его, Сенека и Эпиктет, первые изумились бы этому сходству, если бы они были в состоянии сделать это сравнение. Однакоже они сами много содействовали тому, чтобы сделать приемлемым суровые иудейско-христианское единобожие. Конечно, далеко было стоической гордыне до христианского смирения, но своей скорбью и своим презрением к природе мораль Сенеки подготовляла мораль евангельскую. Стоики поссорились с жизнью и с красотой; этот разрыв, приписываемый христианству, был начат уже философами. Два столетия спустя, во времена Константина, язычники и христиане сделаются обладателями в полном смысле слова одной и той же морали, одной и той же философии. Император Юлиан, восстановивший древнюю религию империи, уничтоженную Константином-Отступником, не даром слывет соперником Галилеянина. И когда читаешь маленькие трактаты Юлиана, прямо поражаешься тому множеству общих с христианами идей, которые имел этот враг христианства. Подобно им, он монотеист; подобно им, он верит в заслуги воздержания, поста и умерщвления плоти; подобно им, он презирает плотские удовольствия и думает угодить богам тем, что не приближается к женщинам, и, наконец, он доводит свои христианские чувства до того, что радуется своей грязной бороде и черным ногтям. У императора Юлиана была почти та же мораль, что и у святого Григория-Назианзина. Все это только естественно и обыкновенно. Превращение нравов и идей никогда не совершается внезапно. Наибольшие изменения в общественной жизни происходят нечувствительно и становятся заметными только на расстоянии. Те, кто им подвергается, о них не подозревают. Христианство утвердилось только тогда, когда нравы к нему приспособились, и само оно приспособилось к состоянию нравов. Оно получило возможность заместить язычество лишь тогда, когда язычество стало на него походить, а оно само стало похоже на язычество.

— Согласимся на том, — сказал Жозефин Леклерк, — что ни святой Павел, ни Галлион не читали в будущем. Никто еще не читал. Не сказал ли один из ваших друзей: «Будущее сокрыто даже от тех, которые его делают»?

— Наше знание того, что будет, — возразил Ланжелье, — находится в зависимости от того, что мы знаем о сущем и бывшем. Наука обладает даром прорицания. Чем наука точнее, тем больше точных пророчеств можно из нее извлечь. Науки математические, которые лишь одни обладают совершенной точностью, сообщают часть своей точности тем наукам, которые вытекают из них. Так с помощью математической астрономии и химии делаются точные предсказания. Вы можете высчитывать затмения на миллионы лет вперед, не боясь, что ваши заключения окажутся ложными, пока солнце, луна и земля находятся в тех же отношениях массы и расстояния. Вы можете также предвидеть и то, что эти отношения изменятся в весьма отдаленном будущем. На небесной механике основывают еще одно пророчество, а именно, что светило с серебряными рогами не вечно будет описывать вокруг нашего земного шара все тот же круг, и что те причины, которые в настоящее время действуют, силой повторности изменят его путь. Вы можете возвестить, что солнце потемнеет и будет возноситься над вашими океанами лишь как съежившийся шар, если только в дальнейшем к нему не начнут присоединяться новые вещества, способные ему дать питание, что очень возможно, так как оно обладает способностью привлекать к себе рои астероидов, как паук — мух. Вы можете, одна-коже, утверждать, что оно погаснет и что распавшиеся фигуры созвездий одна за другой исчезнут в черном пространстве. Но что значит смерть одной звезды? Потухание искры. Пусть все светила неба погаснут подобно тому, как засыхают полевые травы, — какое значение имеет это для жизни вселенной, раз составляющие ее бесконечно малые элементы сохранят в себе ту же силу, которая создает и разрушает миры? Вы можете предсказать и более полную смерть вселенной, смерть атома, распад последних элементов материи, времена, когда протил, бесформенный туман, восстановит свою бесформенную власть на развалинах всех вещей. И это будет лишь паузой божественного дыхания. Все начнется сызнова.