Там, где течет молоко и мед (сборник) - Елена Минкина-Тайчер

– Не кричи, – говорит мама, – тебе вредно волноваться.

* * *

Вы знаете, какая новость? Ни за что не угадаете! У меня будет двойня! Мальчик и девочка. Совершенно точно известно. В папиной больнице есть шведский ультразвуковой аппарат, и мне по большому блату устроили частную консультацию. Чего только не придумает современная медицина!

Еще почти два месяца до родов, а мои дети уже живут совершенно самостоятельной, отдельной от меня жизнью. Они веселятся с утра до вечера, топочут пятками и размахивают кулаками. Откуда я знаю? Еще бы мне не знать, когда эти самые кулаки и пятки так и лупят изнутри по моему животу, да еще и вытарчивают то тут, то там. Вот потеха!

Все бы ничего, но складывать дорожную сумку с таким животом не большое удобство. А мама категорически отказалась помогать. Говорит, она не желает принимать участия в этом безумии. А безумия никакого и нет. Просто шефский концерт в Павловом Посаде. Два часа езды! В принципе, можно взять справку у врача, но за участие в шефском концерте наша ответственная Эмилия Леопольдовна обещает поставить зачет. Три дня, и я буду избавлена от зачета по гармонии!

С именем для девочки все уже решено. Мария. Тут тебе и Мирьям, и Марьяша, и банальная Маша – все подходит. А вот с мальчиком что-то застопорилось.

– Давай все-таки остановимся на Давиде, – предлагает Саша, – прилично звучит.

– А может быть, лучше Славик?

– Нет, нет, Славиком не надо, – торопится мама, – Славиком Янис назвал своего второго сына. Не принято называть тем же именем при живом родственнике!

Янис. Мой прекрасный принц с прекрасным именем.

– Мама, а почему при живом не принято?

– Сама точно не знаю. Предрассудки, конечно. Вроде, у евреев считается, что вместе с именем к человеку переходят непрожитые годы близкого человека, его счастье, удача…

Да, хорошенькие предрассудки. Нет, не хочу я забирать у Яниса удачу и непрожитые годы. Даже для собственного сына.

– Ладно, пусть будет Давид. Тоже ничего, царское имя!

В приемном покое стены серого цвета. И простыни серого цвета. И даже клеенка. Что, у них краски кончились, что ли, в их расписном Павловом Посаде?

Кажется, на этот раз мама оказалась права. У меня преждевременные роды.

Две сердитые тетеньки на «скорой помощи» отвезли меня в местную больницу, а Эмилия побежала звонить папе. Пока она дозвонится, пока папа сможет приехать… Нечего паниковать, по всему свету рожают детей, и даже без помощи родственников! Но почему время тянется так медленно? Почему так страшно тошнит и болит спина?

– Извините, пожалуйста, – зову я акушерку.

У акушерки уютный, совершенно домашний вид. Она вяжет носок сразу на пяти спицах. Надо же. Целая наука.

– Извините, пожалуйста, – зову я, – мне ужасно больно.

– А что ж ты хотела, милая. С мужиком спать – и чтоб было не больно!

Папа любит повторять, что простота хуже воровства.

– Но у меня особый случай. У меня двойня.

– Здесь у всех особый случай. Вон еще одна надрывается, все уши заложило. Нет, я вам одно скажу, избаловались совсем бабы!

На соседней кровати светловолосая женщина кричит, закинув голову и раскачиваясь из стороны в сторону:

– Ой, мамочка, ой, родненькая, ой, не хочу больше!

– Во, вишь, – смеется акушерка, – не хочет она! А с мужиком своим, небось, хотела!

Неожиданно женщина затихает и поворачивается ко мне.

– Меня Валей зовут, – она улыбается искусанными губами. – Третий раз мучаюсь, все надеюсь девочку родить. Ох, крепко берет, наверное, скоро. Ой, мамочка, ой, родненькая!

Уже темнеет. Или это у меня в глазах темно? Разве человек может вынести такую муку?! Где мама, Саша? Почему все оставили меня?! Господи, помоги мне! Да сделайте же что-нибудь!

– Подойдите, подойдите ко мне! Я не могу больше!.. А-а-а!..

– Сегодня день хороший выдался, спокойный, – говорит кому-то акушерка, – только троих приняла. И чайку успела попить, и пообедать. Вот только та рыжая больно капризная. И откуда взялась на мою голову? Приезжая, что ли? О, смотри, из самой Москвы! Каминская Софья Ароновна. Ну интересный народ эти евреи! Как тараканы. Ты их хоть трави, хоть топи, все равно опять выскакивают!

Что-то страшное поворачивается во мне, и на кровати растекается большая черная лужа. Это кровь, вдруг понимаю я. Это кровь моих детей!

– Папа! – я уже не молю, я кричу и вою, я разрываюсь от собственного крика. – Папа-а-а-а!..

И вдруг сквозь ужас и невозможную нестерпимую муку раздается такой родной знакомый голос:

– Варвары! Головотяпы! Я вам покажу, кто здесь посторонний!

Последнее, что я вижу, – папино серое перевернутое лицо.

– Папа, – шепчу я, – они убили нас. Они все-таки нас убили.

* * *

– И что ты так горюешь, – вздыхает Валя, обдергивая на груди широкую бесформенную рубаху, – девочка-то осталась! Совсем хорошая девочка, не задышливая, не синяя, считай, повезло тебе. У меня вон третий раз, и опять парень. Сыновей растить – что улицу топить! Да не закатывайся ты, голубка моя, поешь, поешь лучше. Ой, да что ж это делается!

Открывается дверь, и в палату заходит женщина. Серая женщина в сером халате. Редкие бесцветные волосы затянуты в серый пучок.

– Кто здесь Каминская? Вы? Здравствуйте, мамаша. У меня есть несколько вопросов относительно вашего мальчика.

– Что?!

– Не волнуйтесь, мамаша. Такой порядок. Мы должны заполнить документы на умершего ребенка. Ничего, я вот здесь сяду? Так. От первой беременности. Пол. Вес. А, вот это! Имя. Как вы собирались назвать сына?

Я закрываю глаза. Забыть. Все неправда. Наваждение. Кошмарный сон.

– Мамаша, вы что, не слышите? Я спрашиваю, как вы его собирались назвать? Имя мальчика?

– Отстань от нее! – кричит Валя. – Документы, твою мать! Совсем с ума посходили!

– Зря вы так, мамаша. Есть же порядок. Ну, раз вы молчите, я пишу по имени отца. Александр Александрович. Вы не возражаете?

«Пусть будет так, – думаю я. – Пусть будет Александр. Значит, к Саше перейдут непрожитые годы и удачи его сына. Первый зуб, простуды, подарки, велосипед, коньки, разбитая коленка, футбол, олимпиада по математике, признание в любви, отчаяние, восторг, поминальная молитва. Просто одна непрожитая жизнь одного мальчика. Ой, мама-мамочка!»

Перед выпиской меня осматривает профессор, специально привезенный папой из Москвы.

– Так, температура, лейкоциты… Все в порядке. Можно спокойно ехать домой. Вот только, – он смотрит в окно, смешно сморщив длинный нос, – спаек многовато. Боюсь, многовато спаек. Слишком поздно пошли на кесарево сечение.

– А что, это опасно?

– Опасно? Нет, это совсем не опасно. Для жизни. Но вот детей… детей у вас, возможно, больше не будет.

Глава 18. Старшая сестра, или Соня номер один

Забыть. Все неправда. Наваждение. Кошмарный повторяющийся сон. Стряхнуть и забыть, как она уже сделала однажды.

Холодно. Все никак не кончается мучительная блокадная зима. От холода страдаешь больше, чем от отсутствия еды. Но сейчас все это неважно. Сейчас она должна сосредоточиться и найти решение. Она обязана найти решение!

Сонечка Зак, всеми уважаемая Софья Семёновна, старшая медсестра второго терапевтического отделения, лежит на узкой больничной кушетке, завернувшись с головой в застиранное до бесцветности больничное одеяло и плотно закрыв глаза.

– Нельзя поддаваться обстоятельствам, – сказала Верка-голубка.

Милая родная Верка-Верочка! Как старательно и успешно забыла тебя Сонечка, что ж ты опять явилась, словно живая?

Да, она сумела забыть. Навсегда. Во сне и наяву. Днем и ночью. Забыть гимназию, учителей, девочек из класса, родной город Кишинев, папу, братьев, маму…

Самое страшное – забыть маму. Карие круглые глаза, теплые руки. Милую родную маму, которую любили все, начиная со старой ребецен Блох и кончая непутевой Веркой-голубкой. Хотя что, спрашивается, маме до Верки, позорной девки? Мало того что из пришлых, то ли русских, то ли молдаван, так еще и выпить горазда – чуть не каждый вечер бредет, качаясь, к серому облезлому домишке в конце улицы, косы по ветру, нога за ногу, а она себе песни поет! Но не только за пьянство прозвали Верку «непутевой». Что-то еще постыдное и манящее скрывается в ее жизни, не зря жарко шепчутся соседки, глядя вслед и покачивая туго повязанными головами.

Соня догадывается, она уже не маленькая, в пятом классе гимназии, догадывается, но молчит, конечно. Девочке из хорошей семьи даже думать про такое не положено.

А мама жалеет Верку, подкармливает домашним супом, потихоньку от мужа дарит старые ботинки и платья. Потому что Верка-голубка несчастная, как подбитая птица. Несчастная, но добрая – ни упрека, ни зависти, всем улыбается, всех соседок-обидчиц голубками зовет.