Исключая чувства (СИ) - Ставрогина Диана

Прежняя неловкость исчезла. Убедившись, что все идет своим чередом, что от простой приятной беседы никто не спешит вдруг закатывать сцену ревности или мечтать о частном доме в элитном поселке, детях и собаке на заднем дворе, они — особенно, конечно, Лара — перестали трястись над соблюдением границ.

Темп жизни был таким, что продолжать, например, избегать совместных ужинов после работы, если встреча случалась в будний день, было глупо. Да и молчать, ничего не зная друг о друге, — тоже. Они не говорили о личном, но свободно обсуждали рабочие моменты, интересные судебные процессы, новые изменения в законодательстве, книги, фильмы, новости и прочие безопасные для их ситуации явления этого мира. Лара сначала пыталась держаться совсем уж особняком, но объективно признала, что в этом нет смысла. Никому не станет хуже, если они перекинутся парой слов.

Общаться с ней было здорово. Интересная, умная, вдумчивая женщина. Удивительно, что его первое впечатление о ней оказалось до того точным. С ней действительно было легко, и Дима в который раз порадовался, что в январе решил-таки прогуляться до ее кабинета и получил лучшие не-отношения в жизни. Дело ведь не столько в очерченных условиях, сколько в личности Лары. Она цельная, уверенная, рассудочная. И потрясающе страстная. Поэтому с ней подобные отношения работали и не искажались.

На столе звякнул телефон. Дима потянулся за ним, с усмешкой замечая, как Леха активно строит глазки какой-то девушке за угловым столиком.

Лара Гишар: «Привет! Извини, я не смогу в сб. Спишемся на следующей неделе».

Нахмурившись, Дима смотрел на непогасший экран.

Странно, в прошлых сообщениях Лара всегда указывала причину (он первое время удивлялся, но, наверное, она считала нужным продемонстрировать, что не нарушает свои обязательства просто так); даже про критические дни писала спокойно, не став зря смущаться (хотя о чем он, Лара и смущение? П-ф-ф!), про работу тем более говорила прямо и сразу предлагала другой день. А тут так.

Не могло же ей уже наскучить их соглашение?

Глава 17

В пятницу Лара традиционно просидела в офисе допоздна, заканчивая все, что не успела в течение недели. Заодно, пока работа горела в руках, надеялась добраться до той части дел, что в другие времена всегда планировала на субботу. В своей завтрашней продуктивности она сомневалась.

От тишины вокруг немного звенело в ушах. Наверняка в офисе уже не было ни души, даже она сама обычно уходила пораньше и, уже вернувшись в свои чертоги, снова бралась за документы, но этим вечером смена обстановки точно не пошла бы ей на пользу, а напротив, навевала бы мысли, которых Лара избегала с того дня, как был куплен билет на поезд. И последние лет восемь, если не десять. Меньше вспоминаешь — меньше болит. Золотое правило для всех желающих выжить после купания в бочке с дегтем.

Когда Лара была совсем-совсем юной, не вспоминать было слишком тяжело. Все ее беды и вопросы всегда возвращались: днем, едва выдавались свободные от учебы или других занятий полчаса, ночами вместо сна — и так по кругу. Годами. Потом, очень внезапно стало как будто бы легче, и она опрометчиво подумала, что все. Время прошло, забрало переживания, присыпало их песком или чем потяжелее.

Оказалось, сроки давности ни причем. Просто на последнем курсе магистратуры Лара начала действительно много работать. С раннего утра и до глубокой ночи. Вечная усталость обернулась волшебной таблеткой: никаких мыслей, кроме как о выполнении полученных от адвоката-наставника задач, никакого самокопания. Наконец, Лара получила шанс засыпать, едва касаясь любой частью тела кровати — и это было избавлением, пусть и не безграничным.

Конечно, боль возвращалась. И возвращалась со всей накопленной силой, обрушивалась, стоило натолкнуться на внезапный триггер. Любое воспоминание, любой, самый слабый отголосок, связанный с прошлым, бил в цель, но Лара методично заставляла себя принять то, что случилось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И приняла. И смирилась, что в действительности боль останется навсегда. И научилась ее не замечать. Прекратила жалеть себя и страдать в сослагательном наклонении.

В этом году не замечать тяжелее.

У ее беды через восемь дней двадцатилетие.

Грядет своеобразный юбилей.

Лара еще прежде поняла, что круглые даты личных трагедий всегда как будто шокируют сознание, поэтому их игнорировать не выходит. Они воспринимаются как некий рубеж, как повод для переосмысления произошедшего. Того, что стало с тобой. Того, что стало с твоей когда-то семьей. Очередной неизбежный виток страдания для тех, кто не сумел забыть.

Глубоко-ранящие, выбивающие из колеи кусочки другой жизни, почти чужой — до того давно она была покинута, ничем не привязанная к нынешней Ларе, — разматывались в голове, как бесконечная катушка пленки. И осознание исчезнувшей связи почему-то вызывало панику и давление в груди. Ничего не поделаешь, память — главный источник сожалений.

Рубеж он и есть рубеж. Нужно просто его перейти.

Домой Лара засобиралась только после десяти. Добравшись до холла, она напоследок бросила взгляд вдаль коридора: в одиннадцатом часу тусклый свет лился лишь из-под одной двери. Руководитель их отдела не торопился домой. Впрочем, как обычно.

Нажав на горевшую зеленым кнопку вызова лифтов, Лара вздохнула то ли с раздражением, то ли с сочувствием. Вопреки доводам разума Денис, как и все любившие себя пожалеть люди, иногда чересчур ее бесил.

Вместе с пониманием (она действительно его прекрасно понимала) в комплекте шла злость: он своей болью упивался — и упивался с размахом. Думал, наверное, что никто ничего не видит и не знает, но и Лена уже давно все поняла, и Лара, даже без ее объяснений, всегда замечала в нем главное — потухший взгляд и полное равнодушие ко всему на свете.

Эгоист чертов. Затянувший просто за компанию в свое болото Лену. Не понимающий самых простых вещей.

Ведь так немного надо, если ты давно полумертвый внутри: сцепи зубы и умело прикидывайся целым и невредимым, чтобы не вызывать у остальных ни беспокойства, ни желания добить. А главное — не подпускай близко к себе нормальных людей и не порти им жизнь. Тебя они уже не спасут, а вот ты их погубишь с легкостью.

Еще одно золотое правило для тех, кто в бочке с дегтем успел захлебнуться. Иногда Лара едва сдерживалась, чтобы Денису об этом правиле не рассказать.

Дома половину ночи она провела на кухне, медленно потягивая виски в надежде почувствовать хотя бы намек на сонливость. Пустыми глазами безотрывно следила за пламенем свечи, стоявшей на столе. Думать о том, куда через несколько часов отправится поезд, не хотелось. Квартира словно пропиталась тяжелой и густой северной тоской. Той самой, что была в прошлом оставлена родному Петербургу.

В нем вообще много чего осталось.

Петербург — это боль. Он пронизан ею от брусчатки под ногами до неба над головой: куда не посмотри — везде найдешь воспоминание.

Петербург — город-летопись ее жизни. Двадцать лет назад он был городом счастья. И стал городом горя и рухнувшей веры. Городом, где ей растоптали сердце и перебили душу.

Любимый город, и в нем невыносимо жить. В нем в восемнадцать лет она чувствовала себя обессилевшей, иссушенной до последней капли крови старухой.

Этот город утром ждет ее к себе.

Глава 18

В восемь лет Лара впервые заболела ангиной. Серьезно заболела. До температуры под сорок, стучащих зубов и беспамятства. Вокруг кто-то ходил, что-то говорил и делал, а Лара словно утопала в горячем густом мареве болезни, и звуки и образы, проскальзывающие вне пределов раскачивающих ее волн, лишь отдаленно затрагивали сознание.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Врач, который пришел ее осмотреть. Боль от укола. Прохлада компресса на лбу, быстро сменившаяся липкой теплотой. Остро-саднящая боль в горле. Тревожная смута в голове. Голос мамы, недовольно-укоряющий, как будто больше раздраженный, чем взволнованный: «Говорила же, одевайся тепло, не выпендривайся!»