Старый английский барон - Клара Рив

Пока они разговаривали, забрезжил рассвет, и Эдмунд попросил друзей тихо удалиться. Они так и поступили, оставив юношу наедине с мыслями, которые переполняли его и отгоняли сон. Он бросился на постель и начал лежа обдумывать, что ему следует предпринять, тысяча планов приходила ему на ум и тут же была отвергнута. Он твердо решил лишь одно: что бы ни случилось, покинуть дом барона Фиц-Оуэна, как только представится возможность.

Барон, как и накануне, позвал его к завтраку; за столом Эдмунд был молчалив и рассеян. Заметив это, барон обратился к нему, осведомившись, как он провел ночь.

— Размышляя о своем положении, милорд, и строя планы, что мне делать в дальнейшем.

Освальд понял намек и испросил дозволения навестить вместе с Эдмундом мать юноши, чтобы сообщить ей о намерении сына в скором времени покинуть родные края. Барон дал им свое разрешение, хотя, казалось, еще сомневался в необходимости отъезда Эдмунда.

Друзья сразу же поспешили к старой хижине Туайфордов. Эдмунд пожаловался святому отцу, что каждая пядь пути кажется ему длиной с милю.

— Тебе следует сдержать свое нетерпение, сын мой, — промолвил Освальд, — успокойся и отдышись, прежде чем приступать к столь важному делу.

Марджери встретила их в дверях и спросила Эдмунда, каким ветром его к ним занесло.

— Что странного в том, что я пришел навестить своих родителей? — возразил он.

— Здесь есть чему удивляться, если вспомнить, как мы с тобой обходились, — ответила она, — но, пока Эндрю нет дома, я могу признаться, что рада тебе. Подумать только, каким прекрасным юношей ты стал! Давненько я тебя не видала, хоть и не по своей вине. Много попреков и тычков доставалось мне из-за тебя, но теперь я могу обнять тебя, мое дорогое дитя.

Эдмунд кинулся к ней и горячо прижал к сердцу, у обоих на глазах навернулись слезы, выдававшие сердечную привязанность.

— Почему отец не дал бы вам обнять свое дитя? — спросил он. — Чем я вызвал его немилость?

— Ничем, мой дорогой мальчик! Ты всегда был добрым и отзывчивым и заслуживал всеобщую любовь.

— Нечасто бывает, чтобы отец невзлюбил своего первенца, да еще и без всякой на то причины, — заметил Эдмунд.

— Истинная правда, — согласился Освальд. — Да что там нечасто, это противоестественно, а на мой взгляд, и просто невозможно. И я настолько в этом убежден, что считаю: человек, который так ненавидит и поносит Эдмунда, не может быть его отцом.

Говоря так, он внимательно следил за Марджери, которая заметно побледнела.

— Давайте присядем, — произнес он, — и ты, Марджери, поведаешь нам обо всем, что тебе есть сказать на это.

— Пресвятая Дева! — воскликнула Марджери. — Да о чем это ваше преподобие толкует? Что за подозрения?

— Я подозреваю, — сказал он, — что Эдмунд не родной сын твоему мужу Эндрю.

— Боже праведный! — возразила она. — Что вы такое говорите?

— Не уклоняйся от ответа, женщина! Я пришел сюда, чтобы допросить тебя об этом деле.

— Господи! — дрожа всем телом, промолвила она. — Хоть бы Эндрю был дома.

— Это к лучшему, что его нет, — сказал Освальд. — Ведь у нас вопросы не к нему, а к тебе.

— О, святой отец, уж не думаете ли вы, что я… что я… во всем виновата? Что же я сделала дурного?

— Не желаете ли, сэр, сами ее расспросить? — обратился Освальд к Эдмунду.

Тогда Эдмунд бросился к ее ногам и обнял ее колени.

— Ах, матушка, — произнес он с мольбою, — ибо в моем сердце вы занимаете место матери! Ответьте же, ради всего святого, кто был моим отцом?

— Боже милостивый! — воскликнула она. — Что со мною будет?

— Женщина! — пригрозил ей Освальд. — Сознайся, или тебя заставят это сделать: от кого ты родила этого юношу?

— Я? — спросила она. — Я его родила? Нет, святой отец, я не совершала страшный грех прелюбодеяния. Бог свидетель, тут нет моей вины. Да и недостойна я быть матерью этого чудесного юноши.

— Так, стало быть, ты ему не мать, а Эндрю не отец?

— О, что же мне делать? — запричитала Марджери. — Эндрю убьет меня!

— Он не посмеет, — заверил ее Эдмунд. — Вас, матушка, защитят и наградят за правду.

— Добрая женщина! — воскликнул Освальд. — Открой нам всё не таясь, и я обещаю, что с тобою не случится ничего дурного, тебя ни в чем не обвинят. Ты можешь способствовать счастью Эдмунда, а уж он позаботится о тебе. И напротив, упорное молчание лишит тебя всех благ, которые сулит правдивый рассказ. К тому же тогда тебя допросят совсем по-другому, заставят сообщить всё, что тебе известно, и уже не поблагодарят за это.

— Ох, — ответила она, — ведь Эндрю прибил меня в прошлый раз, когда я заговорила с Эдмундом, и обещал все кости переломать, коли я когда-нибудь еще хоть словечком с ним перемолвлюсь.

— Стало быть, он всё знает? — спросил Освальд.

— Знает ли он? Господь с вами, он-то всё это и устроил!

— Так расскажи нам, — сказал Освальд. — Эндрю о том будет неведомо, а значит, он не сможет наказать тебя.

— Это длинная история, — вздохнула она. — В двух словах не расскажешь.

— Тем более не мешкай! — подбодрил ее Освальд. — Садись и начинай.

— От ваших слов зависит моя судьба, — взмолился Эдмунд. — Душа моя более не в силах выносить неизвестность. Если вы когда-нибудь любили и жалели меня, докажите это, поведав всё, пока мне хватает духа спрашивать.

Чувства юноши были в смятении, сквозившем во всех его словах и движениях.

— Хорошо, — согласилась она, — но прежде мне надо вспомнить все подробности. Знайте же, молодой человек, что вам ровно двадцать один год от роду.

— Когда был день его рождения? — осведомился Освальд.

— Третьего дня, — поведала она, — двадцать первого сентября.

— Знаменательный день, — заметил священник.

— Поистине! — воскликнул Эдмунд. — Та ночь в заброшенных покоях!

— Ни слова более, — приказал Освальд. — Приступай же к своему рассказу, Марджери.

— Слушайте же, — начала она. — Ровно двадцать один год тому назад я потеряла своего первенца: надорвалась перед родами, бедное дитя и умерло. И вот, сижу я одна-одинешенька, горюю, как вдруг приходит Эндрю и говорит: «Смотри, Марджери, я принес тебе ребенка взамен того, что ты потеряла». И протягивает какой-то сверток. Гляжу, а там и в самом деле младенец. Несчастный, беспомощный новорожденный, завернутый в тонкий платок и роскошный бархатный плащ с отделкой из золотых кружев. «Где ты его нашел?» — спрашиваю. «На мостках, — отвечает он, — что за тем косогором, где глина. Это дитя принадлежит одному знатному роду — может быть, настанет день, когда за ним придут и озолотят нас. Присматривай за ним хорошенько да пестуй как родного». Бедный малютка озяб, он заплакал и поглядел на меня так жалостно — я и растаяла. Да к тому же у меня от молока болела грудь и я была рада от него избавиться! Покормила я его и с той минуты полюбила, как свою родную кровь, и по сей день люблю, да только должна скрывать это.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});