Записки Видока - Эжен-Франсуа Видок

Я полгода оставался на капере. Наконец, мы остановились в Остенде. Читатель уже мог заметить, что этот город был для меня опасен. Едва мы прибыли на место, как появился комиссар, жандармы и полицейские чиновники для освидетельствования бумаг экипажа. Впоследствии я узнал, что эта мера была вызвана убийством, виновника которого предполагали найти среди нас. Когда очередь дошла до меня, я назвался Огюстом Дювалем, уроженцем Лориана, и добавил, что мои бумаги остались в Роттердаме, в голландском морском бюро; мне ничего на это не ответили, и я счел, что дело улажено. Когда были опрошены все сто три члена экипажа, нас стали вызывать по восемь человек, объявляя, что отведут в розыскное бюро для снятия показаний. На первом же повороте улицы я потихоньку улизнул и уже оказался впереди жандармов шагов на тридцать, как какая-то старуха, мывшая крыльцо своего дома, бросила мне под ноги щетку. Я упал, жандармы подбежали и надели мне на руки кандалы, не скупясь при этом на удары. Так меня доставили к комиссару, который, выслушав меня, спросил, не бежал ли я из госпиталя в Кемпере. Тут я увидел, что попал впросак: оказалось, что носить имя Дюваль так же опасно, как и имя Видок, однако я остался при первом. Дело было в том, что дорога от Остенде до Лориана длиннее, нежели от Остенде до Арраса, и мне представлялось больше возможностей бежать.

Глава одиннадцатая

Прошла неделя, потом меня отправили в путь имеете с другими пленными, дезертирами и арестантами, которых препровождали в Лилль. Вскоре я оказался в «Эгалите», военной тюрьме, где должен был находиться на протяжении нескольких дней. Чтобы смягчить тоску заключения, я рискнул заглянуть в кабачок. Встреча с одним матросом, которого я знал на корабле «Barras», показалась мне счастливым предзнаменованием. Когда трапеза была окончена, я вернулся в свою камеру. Я находился там около трех часов, размышляя о способах освобождения, когда пришел мой знакомый и пригласил разделить с ним обед, который принесла его жена. Итак, матрос был женат, и мне пришло в голову попросить его жену доставить мне женское платье или какую-нибудь другую одежду. С этими мыслями я спустился в кабачок и пошел к столу, как вдруг раздался крик, и одна из присутствовавших там женщин упала в обморок, — это и была жена моего товарища. Я хотел ей помочь… И о боже! Это была Франсина! Испуганный своей неосторожностью, я попытался скрыть первый порыв, с которым не в силах был совладать. Пораженные свидетели этой сцены собрались вокруг меня и осыпали вопросами; после некоторого молчания я выдумал историю — будто бы мне показалось, что я в ней узнал свою сестру.

Это происшествие не имело последствий. На другой день с рассветом мы покинули стены тюрьмы, и я увидел, что наша партия направляется по дороге на Дуэ.

Франсина дожидалась меня на первом привале… Несмотря на жандармов, она хотела поговорить со мной, поцеловать меня; она рыдала, я тоже. С какой горечью она упрекала себя в неверности, которая стала причиной всех моих несчастий! Ее раскаяние было искренним, и я простил ее от всего сердца. Когда, по распоряжению бригадира, нам нужно было расстаться, она сунула мне в руку двести франков золотом.

Наконец, мы прибыли в Дуэ и оказались у ворот департаментской тюрьмы; жандарм позвонил. Кто же явился отворить дверь? Дютилёль — тюремщик, который после моей первой попытки совершить побег, — ухаживал за мной в течение целого месяца. Он, казалось, меня не заметил. В канцелярии я обнаружил еще одного своего старого знакомца — Гуртреля, но тот был совершенно пьян. В течение трех дней меня не трогали, но на четвертый привели к следователю, где присутствовали Гуртрель и Дютилёль. Последний спросил: не Видок ли я? Я заявил, что я Огюст Дюваль, в чем можно удостовериться, сделав справку в Лориане, и, кроме того, это явилось причиной моего ареста в Остенде, как дезертира с военного судна. Моя самоуверенность произвела впечатление на следователя, и он заколебался. Затем на меня пришел посмотреть прокурор Россон и тоже стал уверять, что узнал меня, но поскольку остались некоторые сомнения, то, чтобы прояснить дело, прибегли к ловушке.

Однажды утром мне сообщили, что кто-то меня желает видеть в канцелярии. Я вошел: это была моя мать, которую вызвали из Арраса. Бедная женщина бросилась в мои объятия… Я понял, что это западня… Я отстранил ее и сказал следователю, присутствовавшему при свидании, что жестоко несчастной женщине подавать надежду свидеться с сыном, когда они сами не уверены в том, что это он. Между тем моя мать, которую я предупредил знаком, когда отстранял ее, начала рассматривать меня и наконец объявила, что поразительное сходство обмануло ее; потом она удалилась, проклиная тех, кто встревожил ее ложной надеждой.

Недоверие ко мне следователя и тюремщиков, казалось, должно было прекратиться по получении бумаги из Лориана. В ней говорилось о рисунке, наколотом на левой руке Дюваля. Новая явка к следователю. Гуртрель, торжествуя из-за своей прозорливости, присутствовал при допросе. С первых слов я понял, в чем дело, и, засучив рукав своего камзола выше локтя, показал им рисунок, которого они не ожидали обнаружить, и принуждены были признать его сходство с описанием, присланным из Лориана. Но положение усложняло то, что власти Лориана затребовали меня как дезертира из флота. Прошло две недели, а насчет меня еще не приняли никакого решения; тогда, выведенный из терпения, я написал председателю уголовного суда, что я действительно Видок. Причиной такого решения было то, что я рассчитывал немедленно отправиться в Бисетр с первой же партией, в которую действительно попал. Но я ошибся в расчетах: за нами так зорко следили, что невозможно было предпринять ни малейшей попытки к бегству.

После того как меня заковали в цепи, совершенно так же, как и в первый раз, я был помещен во главе первой цепи рядом с одним из известнейших мошенников Парижа и окрестностей. Это был Жоссаз, называвшийся обычно маркизом де Фаралем. Ему было тридцать шесть лет, он имел приятные черты лица и при случае щеголял изящными манерами. Кто дорожный костюм был костюмом франта, который встал с постели, чтобы перейти в будуар. Панталоны в обтяжку серебристо-серого цвета, куртка и шапочка, обшитая барашком того же цвета, и на все это великолепие накинут широкий плащ, подбитый малиновым бархатом. Его расходы соответствовали одеянию. Не довольствуясь тем, что сам роскошно трапезничал на каждой остановке, он кормил еще трех или четырех человек из партии.

Воспитания Жоссаз не получил никакого, но, поступив очень молодым человеком на службу к одному богатому землевладельцу из колонии, приобрел изящные манеры и умел достойно держать себя в хорошем обществе. Товарищи его, видя, как он легко проникает всюду, прозвали его «отмычкой». Он так вошел в роль, что даже на каторге, на двойной цепи, окруженный самым жалким отребьем, сохранял достоинство под своей курткой каторжника. При нем был великолепный несессер, и каждое утро он целый час посвящал своему туалету, особенно занимался руками, которые у него были очень красивы.

Жоссаз был одним из тех воров, которые могли целый год обдумывать и готовить свои преступления. Действуя с помощью поддельных ключей, он обычно снимал отпечаток с ключей от замка на наружных дверях. Подделав их, он проникал в переднюю; если встречал препятствие в виде замка на другой двери, то снимал новый слепок, подделывал второй ключ, и так далее, пока не достигал цели.

Жоссаз на своем веку совершил массу краж, которые свидетельствуют о его тонкой наблюдательности и изобретательности. В свете, где слыл за креола из Гаваны, он встречал тамошних уроженцев и ни разу не выдал себя. Часто дело доходило до того, что ему предлагали руку какой-нибудь молодой девицы из почтенного семейства. Разузнав, где спрятано приданое, он похищал его и исчезал перед подписанием брачного контракта. Но самой удивительной из его проделок была та, жертвой которой оказался один лионский банкир. Войдя в дом под предлогом деловых контактов, Жоссаз за короткое время стал в нем почти своим, что дало ему возможность снять отпечатки со всех замков, кроме сейфа, секретное устройство замка в котором делало все его попытки бессмысленными. К тому же сейф был вделан в стену и закреплен железными полосами, а кассир никогда не разлучался со своим ключом. Но Жоссаз не унывал. Сблизившись с кассиром, он пригласил того на загородную прогулку в Колланж. В назначенный день они выехали в кабриолете. Доехав до Сен-Рамбера, они увидели умирающую женщину, у которой кровь ручьями лилась изо рта и носа; возле нее суетился мужчина, который, казалось, был в страшном замешательстве и не знал, как ей помочь. Жоссаз, тронутый этим печальным происшествием, сказал ему, что для прекращения кровотечения необходимо положить ключ на спину несчастной. Кассир тотчас предложил ключ от своей комнаты, но его оказалось недостаточно. Тогда кассир, испуганный потоком крови, подал ключ от сейфа, который и был помещен между плеч пострадавшей. Вероятно, вы уже догадались, что там находился воск для получения оттиска и что всю эту сцену подготовили заранее. Через три дня сейф был опустошен.