А жизнь одна... - Иван Папуловский

— Не пожалеешь, Николай, это такая специальность, что при твоих способностях через пару лет станешь уважаемым человеком на заводе. Поселишься со своей казачкой и сыном для начала в общежитии — дадим отдельную комнату, а там все будет зависеть от тебя. Станешь москвичом!

Капитан Крылаткин, еще не споровший погон матушки-пехоты, откровенно усмехнулся:

— Какой из меня москвич? Ленинградец, а еще больше сибиряк…

— Знаю, что сибиряком себя считаешь. Между прочим, с отцом твоим мы и познакомились в омском гарнизоне: он — комбат, а меня к нему в батальон командиром роты определили. Так это же хорошо: закалка у тебя с детства сибирская, здоровье должно быть хорошим, доживешь до ста лет. Плюс фронтовая школа. Не захотел, значит, до конца по стопам батюшки пойти?..

Рослый, весь какой-то огромный, Кирилл Петрович на полметра возвышался над капитаном — жалким и даже растерянным.

— Хочу попрочнее устроиться и — в институт, на инженера, если выйдет, — ответил Николай Иванович. — Девять лет в военной шкуре проходил. Главное сделано, а теперь хочу по-мирному пожить.

— Не осуждаю. Сам, как видишь, из полковника в начальника цеха переквалифицировался. А завод у нас какой… век за совет благодарить будешь!

Так вот и вышло, что привез капитан свою казачку «с самого Яика» Анну Порфирьевну и сына в столицу, за несколько лет стал знатным карусельщиком союзного предприятия, бригадиром. Попытался поступить в вуз, но завалил первый экзамен, а потом откладывал поступление с года на год, пока не понял: работа карусельщика его увлекла — ни на какую другую он ее не променяет!

Покойная бабушка-казачка очень гордилась тем, что Николай Иванович работал не только руками, но и головой — все время что-то изобретал, даже авторское свидетельство получил, вместо института закончил техникум, но выше бригадира в цехе подняться не пожелал.

— Плохих начальников и без меня хватает, — посмеивался он, когда его вновь упрашивали возглавить участок. — А на рабочем месте я сам себе голова. Опять же спина всегда прямая — ни перед кем выслуживаться не надо!..

Отец спорил с ним по этому поводу, говорил, что и он не гнет спину — делает свое дело, и ругается, если надо…

— Так ведь ты мой сын, — обрывал дед, — а яблоко от яблоньки — сам знаешь!..

Только один срок проходил он освобожденным секретарем парткома завода, а на переизбрание ни за что не согласился, боясь потерять квалификацию…

Николай Иванович, человек с большим стажем и опытом, во время того конфликта, о котором я начал рассказывать, выполнял обязанности члена партийного бюро цеха и был одним из тех, кто рекомендовал на должность нового начальника цеха молодого инженера из конструкторского бюро Забродина Карла Васильевича. Первый год радовались этой находке — умело повел цех новый начальник, с людьми жил в ладу, стариков-ветеранов уважал, в честности и принципиальности Карла Васильевича сомнений ни у кого не возникало. Сам Николай Иванович поздравил Забродина с покупкой новой личной машины, не предполагая, чем обернется это приобретение для коллектива.

Поначалу все было хорошо, но потом Карл Васильевич затеял сооружение в красивом месте Подмосковья индивидуальной дачи — и с этого пошло. Заместителем главного бухгалтера в цехе работал недавний выпускник финансово-экономического вуза Шура Петелькин — исполнительный и симпатичный паренек. И как-то случилось так, что Забродин «приспособил» его к поискам и завозу дефицитных материалов для своей дачи, не стесняясь, начал его отрывать от работы на целые дни, а потом заставлял сидеть ночами и в выходные, чтобы успеть с отчетностью.

В цехе заметили это, стали подшучивать и над начальником, слишком увлеченным «стройкой века», и над безропотным Шурой Петелькиным. Пока этот Шура не взбунтовал. Вот тут и начались придирки Забродина по поводу и без повода…

Не стерпел Николай Иванович, пришел в полированный — с полированными деревянными панелями и полированной мебелью — кабинет начальника цеха. Тот как раз по телефону заканчивал очередную головомойку Шуре Петелькину. Еще в дверях мой дед услышал непристойную угрозу, брошенную в трубку Забродиным.

— Это ты кого — Петелькина? — будто бы полюбопытствовал Николай Иванович, усаживаясь в одно из мягких кресел перед столом Забродина.

— А почему вы слушаете чужие разговоры? — нахмурился Забродин, и широкоскулое, какого-то желтоватого оттенка лицо его превратилось в неподвижную маску.

— А потому, что это слышит уже весь цех и возмущается, Карл Васильевич, твоим поведением. Никто тебе не говорил об этом?

— Петелькин заваливает квартальную отчетность…

— Если б не строил твою дачу — справился бы вовремя.

У Забродина маска стала серой, а выпуклые большие глаза полезли на лоб. Но он сдержался: слишком известный и авторитетный человек сидел перед ним, к тому же — член цехового партийного бюро.

— Очень мы рассчитывали на тебя, Карл Васильевич, приглашая на руководящую должность. Мне жаль, что экзамена этой должностью ты не выдержал. Или пересдашь?

Сказав это ровным, спокойным голосом, Николай Иванович поднялся и шагнул от стола. И вдруг услышал:

— Меня утверждали партком завода и министерство.

Дед обернулся:

— Вот как? — И неожиданно для себя самого крикнул срывающимся голосом: — Ты — коммунист нашей парторганизации!.. И если не прекратишь издевательств над Петелькиным, м ы  будем решать, быть тебе или не быть в начальниках!

И быстрым шагом вышел из кабинета.

Это было в пятницу, а разговор за нашим столом в «синем зале» возник на другой же день, в субботу. Дед не любил неясностей в отношениях с людьми, а тут на целых два выходных по существу остался неоконченным разговор с начальником цеха, что томило Николая Ивановича. Он должен был вновь увидеть Забродина и по его лицу, по его поведению понять, какой след остался от его вчерашней вспышки. Главное — дошло ли его предупреждение до разума зарвавшегося начальника?

К счастью, дошло. Уже в понедельник дед рассказал мне, что Забродин пришел с утра на его рабочее место, извинился и клятвенно уверял, что «экзамен пересдаст».

— Подзавалил практическую часть, Николай Иванович, подзавалил, но, уверяю вас, испытываю горячее желание все исправить. Поверьте!..

Дед отходчив — поверил, а позднее сам себя похвалил за то, что поверил. Несколько лет еще возглавлял цех Карл Васильевич Забродин, пошел на повышение и утверждал чистосердечно, что этот урок коммуниста-ветерана Николая Ивановича Крылаткина выбил из него дурь…

Кстати, наутро, узнав о внезапной кончине деда, заместитель союзного министра Карл Васильевич Забродин одним из первых приехал к нам в Останкино выразить свое самое глубокое соболезнование. Я смотрел в его влажные глаза и всем сердцем почувствовал, как искренне скорбит он вместе с нами…

4.

Новое майское утро — второе после смерти Николая Ивановича — опять выдалось теплым и солнечным. Я понял это, едва открыв глаза. Окно в моей комнате было еще зашторено, но и сквозь тяжелые вишнево-лиловатые портьеры, сквозь щелки между тканью пробивались полосы яркого света. Одна створка окна была приоткрыта, свежий поток воздуха приятно обволакивал лицо. Это, конечно, позаботилась мама.

Да вот и она — маленькая, озабоченная. Увидев, что я проснулся, отдернула занавеси на окне, и моя комната наполнилась солнечным золотом, ароматом буйной весны.

— Отец за сутки так похудел… — сказала мама тихим голосом. — Поговорил бы с ним, Николенька…

— Обязательно, мама!

Встретил отца в прихожей, возвращаясь к себе из ванной. Он уже был одет, умыт, но выглядел действительно неважно. Даже шевелюра на голове показалась свалявшейся, кое-как причесанной и приглаженной паклей.

Мы поздоровались. Я сказал, что получил увольнение на четверо суток.

— Это хорошо, — промолвил отец. — Понимают…

— Понимают, конечно!

Надо сказать, что это с легкой руки деда меня после одной успешно проведенной операции на границе направили в известное московское высшее военно-инженерное училище. Как радовался Николай Иванович старший, что его внук станет кадровым военным, продолжит традиции семьи Крылаткиных — ведь прадед, погибший в блокадном Ленинграде, имел звание полковника.

— Мы — мирные люди, — сказал дед тогда, после моего зачисления в училище, — но наш бронепоезд должен стоять на запасном пути. Обстановка того требует.

Вся семья одобряла, искренне радовалась повороту в моей судьбе.

— Военный инженер — это хорошо, — сказал отец. — Специальность и для гражданской жизни подходящая.

Видимо, именно это обстоятельство его устраивало больше всего.

А сейчас отец молчал. В темно-карих, похожих на бабушкины, глазах его застыла неизбывная печаль. Но после завтрака он заговорил: