Однажды в Риме. Обманчивый блеск мишуры (сборник) - Найо Марш

– Он сбежал.

– Сбежал?

– Смылся. Он узнал вас и скрылся.

– В церкви, кажется, совершенно уверены, что он не мог пройти мимо них.

– Ах-ах-ах, – презрительно отозвался Вальдарно, – кто они? Монах и двое жалких продавцов. Против этого мастера! Вздор! Он пробежал, согнувшись, за витринами.

– Кстати, об открытках, при входе мы повстречали немолодую продавщицу открыток, которая устроила Мейлеру сцену.

– Сцену? Как это?

– Обрушилась на него с бранью. Это был не тот итальянский, который мы учили в бытность мою на дипломатическом поприще, но общее настроение я уловил – ругань и злость.

Аллейн почти услышал, как комиссар полиции пожал плечами.

– Возможно, он чем-то ей досадил, – произнес он своим меланхоличным голосом.

– Она в него плюнула.

– А, – вдохнул Вальдарно. – Он ее рассердил.

– Без сомнения, – без воодушевления согласился Аллейн. – Ее зовут Виолетта, – добавил он.

– Почему вас заботит эта женщина, мой дорогой коллега?

– Ну, если я хоть что-то понял из ее слов, она грозилась убить его.

– По всей видимости, вспыльчивая женщина. Некоторые из этих уличных торговок, в сущности, дурно воспитаны.

– Мне показалось, что его крайне встревожило это столкновение. Он сделал вид, что ничего не произошло, но сильно побледнел.

– А, – короткое молчание. – Она продает открытки у Сан-Томмазо?

– Да. Девушке из нашей группы показалось, что она видела ее тень на стене перехода в митреум.

– Им не разрешено входить.

– И я так понял.

– Я прикажу навести справки. Также я возьму под наблюдение аэропорты, автовокзал и железнодорожный вокзал. По моему мнению, существует большая вероятность того, что Мейлер узнал вас и попытается скрыться.

– Я вам крайне признателен, синьор комиссар!

– Я вас умоляю!

– Но возможность того, что он меня узнал – мы никогда не встречались, – я все же оцениваю как весьма сомнительную.

– Кто-нибудь из его сообщников, английских сообщников, мог видеть вас и проинформировал его. Это весьма возможно.

– Да, – согласился Аллейн, – это, разумеется, возможно.

– Увидим. А пока, мой дорогой суперинтендант, могу я немного поговорить с этим доминиканцем?

– Я его позову.

– И мы будем поддерживать тесную связь, не так ли?

– Конечно.

– В таком случае примите мои наилучшие пожелания, – печально проговорил комиссар полиции Вальдарно.

Аллейн вернулся в магазин и передал его просьбу.

– Questore Вальдарно, да? – переспросил отец Дэнис. – Вы не сказали, что это дело касается полиции, но я нисколько не удивлен. Подождите пока, а я с ним поговорю.

Так он и сделал, объяснившись по-итальянски, и вернулся обеспокоенный.

– Подозрительное дело, – сказал он, – и не скажу, что мне нравится, какой оно принимает оборот. Он хочет прислать своих людей для обыска внизу и хочет поговорить об этом с моим настоятелем. Я сказал ему, что мы обыскали там каждый дюйм, но это его не удовлетворило. Он говорит, чтобы я передал вам, что вы можете поучаствовать. Ровно в восемь утра.

– Не сегодня вечером?

– А зачем делать это сегодня вечером и самому, если тот, хотя его там нет, заперт внизу, как рыба в консервной банке. – Отец Дэнис очень пристально посмотрел на Аллейна. – Сами-то вы на полисмена не похожи, – сказал он. – Меня это, разумеется, не касается.

– Я выгляжу безобидным посетителем? Надеюсь, что так. Скажите, вы что-нибудь знаете о женщине по имени Виолетта, которая продает здесь открытки?

Отец Дэнис хлопнул себя по лбу.

– Виолетта, точно! – воскликнул он. – Настоящая чума, вот она кто, да простит меня Господь, потому что она немного не в себе, бедное создание. Из-за всей этой истории я напрочь о ней позабыл. Я вам расскажу, только уже в атриуме. Это место мы запрем.

Достав из кармана рясы большой ключ, он действительно запер притвор, и притом весьма надежно. Ни у кого другого нет ни такого ключа, ни ключа к железной решетке, сказал он, кроме как у брата Доминика, который открывает утром.

В шесть часов базилика опустела. Все колокола Рима вызванивали «Аве, Мария!», и отец Дэнис не спеша к ним присоединился. Затем он провел Аллейна в атриум и сел рядом с ним на каменную скамью, теплую от заходящего солнца. Он был приятный человек и любил посплетничать.

Виолетта, сообщил он, уже несколько месяцев продавала открытки у входа в Сан-Томмазо. Она была сицилийкой подозрительного происхождения, не такой старой, как мог предположить Аллейн, и когда впервые появилась, еще сохраняла остатки дикой красоты. Ее история, которую она никогда не уставала рассказывать, заключалась в том, что муж ее бросил и при этом еще и сдал полиции.

– За что? – спросил Аллейн.

– А, она никогда точно не говорила. Что-то связанное с распространением запрещенных товаров. Вполне вероятно, краденых, хотя она утверждает, что понятия не имела о том, что дело нечисто, пока ее не схватила полиция и не разрушила ей жизнь. Разговор у нее невнятный, и сами святые не отделили бы факта от фантазии.

Однако она вела себя вполне достойно, приберегая свои вспышки для доминиканцев и не покидая территории, где по закону могла торговать открытками, пока два дня назад он не застал ее сидящей на корточках в углу крыльца. Женщина шипящим потоком изливала самые отвратительные ругательства и потрясала кулаками. У нее буквально шла пена изо рта, и почти невозможно было разобрать слова, но когда отец Дэнис упрекнул ее в богохульстве и, как понял Аллейн, дал хорошего нагоняя, ее речь слегка прояснилась. Стало понятно, что гнев этой женщины направлен на человека, который приходил в ризницу, чтобы обсудить условия для туристических посещений, устраиваемых недавно созданным агентством, которое называется…

– Не говорите, – попросил Аллейн, когда отец Дэнис сделал паузу ради драматического эффекта. – Позвольте мне угадать. Называется «Чичероне».

– Совершенно верно.

– В лице мистера Себастьяна Мейлера?

– И снова верно! – вскричал отец Дэнис, всплеснув руками. – И мужа этого бедного создания, или если нет, ему следовало бы им быть, помоги ему Бог.

III

Теплым вечером того же дня два автомобиля прибыли на Палатинский холм. В воздухе пахло нагретой солнцем землей, травой, миртом и смолой. В удлиняющихся тенях горели маленькими восклицательными знаками маки, а по склонам холма маршировали легионы аканта. Небеса стали глубже за сломанными колоннами и арками – остовом античного Рима.

Водитель Джованни с удовольствием выполнял роль гида. Он сказал, что представления не имеет о том, что стряслось с мистером Мейлером, но предположил, что его одолел внезапный приступ недомогания, известного туристам как «римский живот». По своей природе, деликатно напомнил им Джованни, такой приступ требует немедленного уединения. Затем он повел группу через руины Дома Августов и вниз по короткой лестнице к роще пиний. Поминутно он называл те или иные развалины и взмахами рук обводил лежавший у ног туристов Рим.

Софи смотрела, грезила, до боли наслаждалась и не слишком прилежно слушала Джованни. Она внезапно ощутила усталость и смутное счастье. Рядом с ней шагал, храня умиротворенное молчание, Барнаби Грант, Ван дер Вегели носились вокруг с криками восторга, тысячей вопросов и много фотографируя. Леди Брейсли рука об руку с Кеннетом, а также – с большой неохотой – майор тянулись, прихрамывая, в арьергарде и жаловались на неровную дорожку.

– У меня низкий предел насыщаемости достопримечательностями, – заметила Софи. – Или, скорее, информацией о достопримечательностях. Я перестаю слушать.

– Ну, – добродушно откликнулся Грант, – вы хотя бы признаетесь в этом.

– Хочу, чтобы вы знали, это не значит, что я нечувствительна ко всему этому.

– Хорошо. Я ничего такого и не думал.

– Напротив. Я онемела. Почти онемела, – поправилась Софи. – Можно сказать: зримо бессловесна.

Он посмотрел на нее, улыбаясь.

– По-моему, вы проголодались, – предположил он.

– А по-моему, вы правы, – с удивлением согласилась Софи. – Пить, во всяком случае, хочу.

– Смотрите, мы располагаемся для пикника.

Они подошли к месту, которое называлось Бельведере, и поверх верхушек пиний посмотрели на исполинское великолепие Колизея. Шпили, крыши, сады, обелиск, нереальные в дымке склоняющегося к вечеру дня, плыли в отдалении и растворялись на фоне Альбанских гор.

Джованни с помощником нашли место у поваленной колонны, расстелили ковры и скатерти и распаковали корзины с провизией.

Это был, по выражению Софи, изысканный перекус: деликатесные маленькие сэндвичи с копченой семгой и икрой, римские и неаполитанские пирожные, фрукты и охлажденное белое вино. Предложили, на удивление, и виски с содовой. И чай для желающих, который и предпочла Софи – со льдом и лимоном и очень ароматный.

Какая мы странная компания, думала она. Легкое дуновение ветра принесло с собой более сильный запах мирта и сосновой хвои и на мгновение приподняло челку Софи. Она обнаружила, что Грант пристально смотрит на нее, и поспешно сказала: