Медведки - Мария Галина

– Тут и разбираться не надо. Он корни ищет. Хочет, чтобы все было как у его покойной бабушки. Сервант, вазочки, слоники…

– У меня есть слоники, – обрадовался Жора. – Только дома. Хочешь, завтра принесу?

Я по глазам видел, что никаких слоников у него не было, но он надеялся, что перехватит их по дешевке у какой-нибудь старушки, из тех, что кварталом ниже торговали на разложенных газетках всяким барахлом.

– Не тревожь себя, – сказал я, – со слониками все в порядке. Их тут больше, чем в Африке.

Жора огорчился, но ненадолго. Он вообще не умел долго огорчаться. Наклонился и стал рыться в старом саквояже с изъеденной временем латунной застежкой.

– Может, ему это нужно? Уникальная вещь.

Жорины уникальные вещи, как правило, редкое дерьмо, которое он даже и на раскладку стесняется выставлять, так что я переминался с ноги на ногу в ожидании, когда можно будет распрощаться и двинуться дальше, и тут он вытащил из саквояжа бронзового Будду.

Будда был размером в два кулака, исцарапанный, но по-прежнему улыбался лунной равнодушной улыбкой. Никто еще ни разу не заказывал у меня тибетские приключения. Интересно, почему? Богатейшая же тема.

– Ну и? – спросил я, равнодушный подобно Будде. – Это что, эквивалент слоников?

– Старый же, – сказал Жора, – видишь, какой старый? Может, немцы из Тибета привезли?

– Ты чего, какие еще немцы?

– Оккупанты. Немцы в Тибет экспедицию за экспедицией отправляли, слыхал? Эта их мистическая разведка, как ее…

– Аненербе?

– Да. Они там место силы искали. Вот, могли же Будду привезти…

– Жорка, – сказал я, – ну что ты гонишь? Какая-нибудь старушка…

– Ну старушка. Ну и что? Может, она в Тибете жила?

– Да, – сказал я. – И ездила исключительно на белых слониках. Мадам Блаватская ее звали. Ну и сколько ты хочешь за этот предмет чуждого культа?

Жора назвал цену – не маленькую. Сметанкин, впрочем, ее потянет, другое дело, как бы он не подумал, что мы Жоркой в сговоре и я раскручиваю его, Сметанкина, на дополнительные бабки. Поэтому я особенно горячиться не стал.

– Жорка, – сказал я, – вот этого не надо. Вот это ты накрутил раза в полтора где-то. Скинь.

– Да он дороже бы стоил, тут просто клейма нет. Это ж туземная работа, они клейма не ставили.

– А без клейма у тебя его не возьмет никто. Это ж лом, Жорка. Цветной лом.

– Двадцатые годы, – упирался Жорка.

– Вот именно.

Он плюнул и сбросил сотку. Я вздохнул и позвонил Сметанкину – Жорка неотрывно глядел на меня честными маслеными глазами.

– Да, – сказал Сметанкин. Он говорил жестко и быстро, и я подумал, что он, наверное, у себя в фирме или общается с ремонтниками.

– Тут Будда есть. Бронзовый. Вроде старый. Но без клейма. Брать?

– Да, – сказал Сметанкин.

– Не дешевый он.

Я назвал цену.

– Берите (я плотнее прижал трубку к уху, чтобы Жорка не слышал финальных переговоров), деньги есть? Я потом компенсирую.

И отключился.

– Тебе повезло, – сказал я Жорке.

Жорка уныло смотрел, как я отсчитываю деньги. Похоже, он решил, что со Сметанкина можно было слупить и больше.

– Брось, – сказал я в утешение, – он бы у тебя так и валялся нетронутый. Немцы сейчас в моде. А Восток – нет. Восток лет пятнадцать как сошел.

– Ну, полежал бы еще лет десять, – вздохнул Жорка, – может, вернулась бы мода.

– Да за десять лет что угодно может случиться. Не вей гнездо на громоотводе, ты же не птица феникс.

– Точно. – Жорка примирился с упущенной выгодой. – Ты про Славика слышал?

– Нет. А что?

– Сгорел Славик.

– В каком смысле?

– В прямом. Дома сгорел.

– Да ты что?

– Говорил я ему, не продавай святого Христофора. Тем более задешево так. Пусть полежит. Ну и что, что в святцах нет, еще пара лет – и раскрутится. К тому же от пожара предохраняет. А он продал. За копейку, считай, продал. Ну и вот… абзац Славке.

Славка, подумал я, в иконах не очень-то разбирался, продал клиенту по дешевке какой-нибудь раритет, потом спохватился, понял что к чему, пошел недостающие деньги требовать, а клиент подпалил Славку – и концы в воду. Славке дом на седьмом километре достался от бабки, вместе с иконами. Он так и поднялся, на иконах бабкиных. Надо было брать у него Христофора, зря я тогда пожмотился.

Будду я положил в сумку, завернув предварительно в газету “Оракул”, чтобы не испачкал сумку внутри зеленью. Надо будет предупредить Сметанкина, чтобы не чистил его, а то вся достоверность соскребется.

Поставит его в углу на специальный столик и будет небрежно говорить, что прадедушка из Тибета вывез. Надо все-таки ему посоветовать, чтобы и столик подобрал соответствующий, не новье какое-нибудь.

Я поймал себя на том, что и впрямь с азартом занимаюсь сметанкинскими интерьерами, и волевым усилием велел себе прекратить. Нет ничего хуже, чем продолжать думать о заказе после его выполнения, это глупо и смешно. Это непрофессионально, в конце концов.

Невидимки положили ламинат и поклеили обои под краску – стены пока что были серыми, свет из окна растекался по ним, как жидкие белила. Еще они поставили стеклопакеты, и теперь я не слышал ни шума тополя за окном, ни громкоголосых женщин, которые толпились у бювета, кутаясь в пестрые шали.

Он изменился, черты лица сделались четче и определенней, прежде округлые незавершенные жесты стали скупыми и резкими.

– Правильная вещь, – он охлопал Будду по бокам, как охлопал бы лошадь, – я так и думал, что-то все-таки сохранилось.

– Сохранилось?

– От тибетского прадедушки.

– Сметанкин, – сказал я осторожно, – послушайте…

– Ладно-ладно, – он встретил мой взгляд и успокаивающе поднял руку, – знаю. Ну и что, что не родной? Все равно из семьи, верно? Я, когда прочел заметку, так и подумал, не может быть, чтобы он во время первых экспедиций чего-нибудь со своего Тибета не вывез.

– Какую еще заметку?

– Да вот же!

Он аккуратно поставил Будду на пол и вытащил сложенный вчетверо газетный лист из чужого альбома с чужими фотографиями, который лежал, гордясь собой, на тонконогом полированном столике.

– Вот, читайте.

Газета “Оракул”, в которую прежде был завернут Будда, валялась на полу. Он держал в руках ее двойник. Я и не знал, что он читает такую муть. Или это ламинат ею застилали?

– “Тайна пропавшей экспедиции” называется. В двадцать третьем из Красноярска вышли, по заданию Наркомата, вроде как картировать местность, а на самом деле Шамбалу искали. Место силы. И не вернулись. Последнее сообщение от них было через проводника-монгола, вроде нашли они что-то. И все, больше никаких следов. Профессор – Хржановский его фамилия – и жена его с ним, она всегда его сопровождала. Мужественная подруга путешественника.

– Ну и что, – возразил я, ощущая неприятную тягу под ложечкой, – таких заметок знаете сколько? Когда больше писать не о чем, сразу о Тибете вспоминают. Ленин и махатмы. Блаватская и печник. Индиана Джонс и тайны мироздания…

– То вранье, а здесь о прадедушке. Точно он. Вот, глядите.

Человек на фотографии, подверстанной к тексту, верно, был в сапогах, сюртуке и с ружьем за плечами, но черты лица имел весьма расплывчатые, поскольку на возраст снимка накладывалось еще и качество печати.

– Все-таки нашелся прадедушка.

– Скорее, потерялся. Ушел в Тибет и не вернулся.

– Ну да, но ведь помнят же его. В газете пишут.

Я стоял в чужой квартире, где не было никакого отпечатка личности хозяина, ничего, безликие бледные стены, страшные остатки чужого скудного быта, страшное продавленное кресло, которое вот-вот выкинут на помойку, что-то там в кухне, чего я не видел. Мне отчаянно захотелось на улицу.

– С делами разберусь и займусь их поисками. Не может быть, чтобы люди пропадали бесследно.

– Зачем?

– Как зачем? Ладно, прадедушка не родной, но прабабушка-то… Надо с корреспондентом связаться. И с родственниками. Обязательно, – деловито сказал Сметанкин.

– Какими родственниками?

– От первого прабабушкиного брака. Их много должно быть, они ведь крепких кровей, из староверов. Может, у них какие-то свидетельства сохранились. Этим, которые по маминой линии, я уже написал.

– Кому?

– Доброхотовым. И Тимофеевым. Нашел в базе данных города Красноярска и написал.

Я представил себе ничего не подозревающих Тимофеевых и Доброхотовых, у которых вдруг обнаружился неожиданный родственник-детдомовец.

– Сметанкиных, жалко, нет. Последний Сметанкин был мой папа. Ну и я. И все.

– Вы уверены, что это ваши родственники? Доброхотовы и Тимофеевы – довольно распространенные фамилии.

– Ну так это мы и выясним. Если есть общие предки, значит, родственники…

Он захлопнул альбом, подняв чуть заметное облачко побелки. Вид у него сделался решительный и суровый.