Блистательный и утонченный - Терри Сазерн

После этого двое мужчин обменялись маленькими кивками, слегка отрывистыми, каждый сошел со своей трибуны, и они пошли в разных направлениях, судья через маленькую коричневую дверь, идентичную остальным, которая была напротив, ту, в которую проходил суд, пока сам доктор выходил обратно через большую переднюю дверь, ту самую, через которую он входил.

9

Тем временем в Клинике, как раз в тот момент, когда Большое Жюри удалилось на обсуждение, Барби Минтнер была в комнате отдыха для медсестер и переодевалась из своего белого халата в уличную одежду. Это был субботний полдень, и ей пора было уходить.

Рядом с угловым диванчиком в самом дальнем конце от окна стоял лакированный соломенный экран, припасенный вот для какой цели: чтобы эти юные женщины-медсестры могли спокойно переодеваться в свои халаты. Это было удобно, поскольку все они — за исключением медсестер, проживающих здесь, Элеанор Торн и Бет Джексон, — жили не в Клинике. Теперь, однако, Барби Минтнер могла только воспользоваться половиной преимущества ширмы, стоя с одной стороны и переговариваясь с медсестрой Торн, которая сидела рядом на диванчике, оживленная, с лучезарным взглядом, но все же немного суровая.

— Какая замечательная блузка, — сказала медсестра Торн, когда девушка одела светлую серую английскую блузку через голову. — Где ты такую нашла? — И она сузила глаза, чтобы рассмотреть блузку получше.

— Это было не точно то, что я хотела, — начала Барби, встряхнув застенчиво кудрями, но тут же улыбнулась, легкой походкой подойдя к зеркалу, и стала заправлять края под темно-синюю юбку.

— О, она очень красивая, — с настоящим обожанием продолжала медсестра Торн.

— Но мне нравится, — скучным тоном ответила Барби, поворачиваясь так и эдак перед зеркалом, видимо, пытаясь удобно расправить надетую блузку. Она начала что-то тихонько напевать, поправляя воротничок блузки, затем вытянула назад руки, чтобы справиться с застежками на спине. Медсестра Торн встала, чтобы помочь ей, и Барби воскликнула: «О, спасибо!» с легким оттенком благодарного удивления, хотя вообще-то медсестра Торн очень часто помогала ей с этими застежками, поскольку она очень часто находилась рядом, когда Барби переодевалась.

— Я надеюсь, что я говорю по делу, Барби, — сказала Элеанор, твердо нажав на первую застежку, — и это, я думаю, тебя не обидит, но… Ты должна понимать, какова моя позиция, я имею в виду, ответственность, моя ответственность за персонал… — Она пристально посмотрела в зеркало, в котором отражалось лицо Барби с выражением стыдливой невиновности. И тут же продолжила более мягким тоном: — Бет — медсестра Джексон — полагает, что есть некоторые причины полагать… что один из наших молодых людей вас побеспокоил. — Она спешно закончила работу с застежками — и тут же снова посмотрела в зеркало, в котором ее глаза, с металлическим отблеском, встретились с мягкими, огромными голубыми глазами девушки.

И Барби начала с негодованием:

— Меня? Да я никогда… Бет это сказала? Меня побеспокоили? Но что именно она сказала?

— О, я ее заверила, что она преувеличивает, — торопливо ответила медсестра Торн в попытке успокоить девушку и положила руку ей на плечо, — потому что если бы с тобой обошлись неучтиво — то ты бы сразу же пришла и сказала об этом мне.

Лицо Барбары от этих слов стало малиновым, и она опустила свои большие глаза.

— Так что если он, — продолжила медсестра Торн, — я не буду сейчас назвать никаких имен… или если кто-то из них… попробует сказать тебе что-то неприличное или попытается заигрывать… Да! Ты должна мне немедленно все об этом рассказать!

В этот момент Барби, казалось, полностью пришла в себя, по крайней мере, она снова взглянула в зеркало, мило и удивленно.

— Я ссылаюсь, конечно, — продолжила медсестра Торн слегка раздраженно, — на этого мальчишку из аптеки, племянника мистера Эдвардса. Ральфа.

Барби продолжала разглядывать себя в зеркале, расчесывая волосы, беспечно улыбаясь и даже попытавшись легко рассмеяться в знак протеста.

— Нет! — воскликнула она радостно. — Не этот — простите меня, — не он! Господи боже, как Бет могла?! О, это действительно так забавно! — Она резво взмахнула расческой над волосами. — Действительно! — И, зардевшаяся, она повернулась, чтобы посмотреть в лицо медсестре Торн, которая разглядывала девушку с обеспокоенной улыбкой.

— В самом деле, — сказала пожилая женщина, — я не предполагала, что ты была заинтересована в нем. Все, что я пытаюсь понять — это следующее: делал ли он какого-то рода попытки завязать отношения с тобой?

— Он? — воскликнула Барби, пересекая комнату, чтобы взять сумочку. — Ради бога, как он мог? Вы знаете, каковы мальчишки… Ну значит, я этого не заметила! — наконец заявила она, как будто до нее это дошло только что, совершенно случайно. И, торжествуя, в тот момент она снова повернулась, бесхитростная, посмотреть в лицо Элеанор Торн, а затем снова к зеркалу, оглядывая себя с ног до головы, каждый инч, американская девочка-мечта, энергично, почти по-армейски оправляя конусообразную габардиновую голубую юбку и сетчатую жемчужную новенькую блузку.

— Значит, все-таки что-то было, — сказала Элеанор старательно небрежно, хотя ее лицо на какой-то момент казалось до ужаса мрачным, и отвернулась.

— Но, Элеанор, — взмолилась Барби, настойчиво помотав своей хорошенькой головкой, — разве вы не видите? Я даже этого не заметила! — И она посмотрела таким взглядом, который только подтверждал, как сильно она сама изумлена своей добродетелью, остающейся всегда вне подозрений. После этого медсестра Торн, махнув рукой на свой вопрос, подошла ближе к девушке, очень близко, и, все еще оставаясь серьезной, но уже ничуть не хмурясь, дотронулась до ее плеча, а Барби, широко распахнув удивленные глаза, пыталась понять, что же все-таки происходит.

— Ты выглядишь очень привлекательно, — сказала Элеанор, и голос ее слегка задрожал. — Ты производишь чудесное впечатление, — с этими словами она нежно дотронулась до воротничка ее блузки, до серой, сияющей перламутром сеточки. Прозрачная серая блузка, словно созданная для того, чтобы только намекнуть на то сокровище, на гнездышко под кружевами, широкие края синей нейлоновой комбинации многообещающе выглядывали сквозь сияющий серый, и это было как филигранное, невозможное завершение ее нежности — и обещание.

— Мне действительно нравится, — призналась Барби, как будто с откровенной беспристрастностью, глядя на себя в зеркало и дотрагиваясь до волос. Затем она отошла от медсестры Торн вплотную к зеркалу и наклонилась, вглядываясь в свое отражение, как будто на расстоянии ей что-то показалось, но — всего лишь показалось, пятнышко или тень. Она добродушно вздохнула и передернула плечами, видимо, даже слегка раздраженная своей безупречностью. Затем, застегнув сумочку, она направилась за пальто, и настроение ее становилось все лучше и лучше.

— Господи, да мне надо бежать! — воскликнула она, глядя на часики на вытянутой руке. — Я уже не знаю, ухожу я или прихожу! Какой ужас! — И она лучезарно улыбнулась, будто озорной ребенок, Элеанор Торн, но та все еще казалась обеспокоенной.

— Барбара, — монотонно произнесла она, — такая привлекательная девушка, как ты, должна вести себя очень осторожно, потому что мужчины тобой интересуются. Очень осторожно.

— Сказала бы я! — с понимающим видом тягостно вздохнула Барбара, отдав должное серьезным предостережениям медсестры Торн, но тут же снова приняла веселый вид. — Сегодня здесь, завтра там, — легко пропела она, — и пусть все плохое нас не тревожит, они ведь такие дети, в самом деле…

— Будь умницей, дорогая, — сказала медсестра Торн, и в ее голосе еще чувствовалась бесконечная печаль. Затем она наклонилась, чтобы поцеловать девушку в щеку, осторожно, стараясь не запачкать ее, но тем не менее весьма ощутимо надавив плечом.

— До свиданья! — сказала Барби, от всего сердца улыбнулась и помахала рукой, а затем толкнула дверь, открыла ее и ушла.

Медсестра Торн пересекла комнату по направлению к дивану и улеглась, положив руку поверх своих наполовину прикрытых, блестящих глаз.

10

В то время когда Барби дошла до веранды Клиники и стала спускаться по парадной лестнице, было очевидно, что ее воодушевление поуменьшилось и в ней больше не чувствовалось «сияние чистой радостью от жизни», которое было ей так свойственно и отличало ее среди остальных.

Прогуливаясь вдоль дороги, посыпанной галькой, теперь она уже не казалась просто частью окружающего, с легким пальто, перекинутым через руку, с плоской сумочкой, крепко прижатой к груди, свободно размахивая другой рукой, чтобы не испортить силуэт, если кто-то посмотрит на нее из окна Клиники.

Идти на высоких каблуках было неудобно, но она выдерживала это неудобство со снисходительностью, смотрела с интересом вниз, на носки своих туфель, такие маленькие, и даже с оттенком какой-то гордости. И она шла по дорожке маленькими детскими шажками и думала, что она никогда не была совсем одна. И, видимо, так оно и было.