Отлученный - Жозе Джованни

– Думаю, мы сможем это доказать, – заверил мэтр Рош.

– Ни один не был убит выстрелом в спину, – прошептал раненый. – Бой был честным: они или я.

– У всех у них было в руках оружие, в доме обнаружены следы перестрелки. Вся стойка бара изрешечена. У меня есть все протоколы, – объяснил Рош.

– Это законная самозащита, или я ничего не понимаю в законах.

Рош кивнул в знак согласия. Газеты устроили компанию против разгула преступности; общественное мнение требовало очистки города от уголовников… Но сообщать об этом Ла Роке не следовало.

Через пять месяцев его перевели в тюрьму Шав.[5] Сначала он передвигался, опираясь на трость, но через два месяца отказался от нее.

Мэтр Рош был его единственной связью с внешним миром. От него Ла Скумун узнал, что Шнурок вернул себе свой бордель. Он дипломатично нанес визит мэтру Рошу. Ла Скумун мог скоро выйти на свободу, так что лучше подстраховаться.

Ла Скумун проявил себя разумным человеком. Он велел передать сутенеру, что отныне Марселин может жить так, как ей заблагорассудится. Аде не мог вмешаться, он – тем более. Мод он предложил жить в его квартире до тех пор, пока она будет одна, и уступить ее Женевьев, когда она кого-нибудь себе найдет. Он ее хорошо знал и не сомневался, что за полгода у нее появился не один жиголо.[6]

Женевьев была обеспечена благодаря цветочному магазину. Она каждую неделю приходила к адвокату и каждый месяц навещала брата в Риоме. Ла Скумун не имел права свиданий. Женевьев не была ему ни женой, ни родственницей. Он даже не пытался связаться с Шарло Щеголем. Пусть вместе со Шнурком управляется с кабаком и с прочими делами! Однажды к адвокату заглянул Фанфан и передал немного денег. Ла Скумун оценил этот жест. Но услуги мэтра Роша были уже оплачены Мод из доходов борделя.

Ла Скумун даже не собирался оставаться в городе после освобождения. Надо было выбраться самому и заняться освобождением Ксавье. Этот проект полностью поглотил его.

Вернее, почти полностью. Другой его проект больше зависел от Женевьев, чем от него. Правосудие не могло наложить на него запрет на проживание в городе. Суд его оправдает, когда установит факт законной самозащиты.

Следователь торопился. Что касается адвоката, то его уверенность в успехе была абсолютной. Негры угрожали и другим людям. Конечно, Ла Рока вращался не в самом респектабельном обществе, но ведь любой человек, подвергшийся нападению, имеет право защищаться.

По окончании следствия Ла Скумуна перевели в Экс-ан-Прованс, как и Ксавье.

У него возник конфликт с одним заключенным, бывшим бухгалтером, старшим по столовой. Тот оказался нечистым на руку. Ла Скумун дал ему пачку сигарет для передачи одному другу, поскольку бухгалтер имел право свободного передвижения по всей тюрьме. Однако, друг так и не получил сигарет.

– Не надо тебе было этого делать, – сказал Ла Скумун, оглядывая бухгалтера.

Дежурный надзиратель услышал и доложил об угрозе старшему надзирателю, который приказал перевести бухгалтера в другую тюрьму. Подобная мера не могла не усилить авторитет Ла Скумуна.

Но он плевал на авторитет, ценя только то, что это позволяло ему жить спокойно. Женевьев встретилась с бывшим надзирателем, с которым он вошел в контакт в Риоме, чтобы организовать побег Ксавье. Тот был готов. Освободившись, Ла Скумун вернется в Риом. После побега он спрячет Ксавье на Сицилии, пока не проявится лучший вариант.

Августовское солнце превратило тюремный двор в печку. Заключенные садились у стен зданий, в узкой полоске тени.

У мэтра Роша был отпуск. Он утверждал, что сессия суда откроется в конце октября, самое позднее – в начале ноября.

Ла Скумун по нескольку раз на день считал на пальцах: половина августа, сентябрь, потом октябрь. Максимум два с половиной месяца.

– За каким хреном они приперлись в этот город? – часто шептал он, думая о неграх.

Все шло так хорошо… Если б тот идиот не вскочил на стойку.

С приближением осени жара спала. После возвращения Роша нахлынули новости от Женевьев. Мод худо-бедно держалась. Она не могла спать одна и собиралась съехаться с тем, кто подойдет ей больше остальных. Он скомкал письмо, буркнув:

– Пошла она к черту.

А Мигли рисковал жизнью, чтобы вышвырнуть длинного Сима! Ла Скумун не спрашивал новостей от Мигли. Они скоро встретятся. Мигли появлялся и снова исчезал всегда внезапно.

Ксавье, Мигли и он сам были отличной командой. В этой тюрьме Ла Скумун ни с кем не общался. Здесь не было блатных его уровня.

Однажды, пожимая ему руку, мэтр Рош объявил: «Слушание назначено на двадцать второе октября». К нему вернулась бодрость, и Женевьев получила от него бодрое и обстоятельное письмо.

Все приходит. Пришло и 22 октября.

Окруженный конвоем, Ла Скумун быстро шел по подземному коридору, соединяющему тюрьму с Дворцом правосудия, и его шаги отдавались под сводами.

* * *

Женевьев была в зале. Нежное осеннее солнце ласково нагревало деревянные скамьи. Ла Скумун и Женевьев, не отрываясь, смотрели друг на друга. Зал был полон. Ла Скумун занял место на скамье подсудимых.

Он был только подсудимым.

Вечером его приговорили к пятнадцати годам строгого режима.

Его увели. Женевьев плакала.

Глава 7

Ксавье Аде вышел из комнаты для свиданий и надел сабо, стоявшие у двери. Ему хотелось схватить их и швырнуть в голову надзирателю, конвоировавшему его до цеха. Роберто схлопотал пятнадцать лет строгача! Надежда улетучилась.

Ксавье вошел в расположенный на первом этаже цех по изготовлению мешков. Окна выходили во внутренний двор. Он сел за стол, на котором клеил картонные мешки для цемента.

Ксавье посмотрел на два дерева во дворе, с которых уже осыпались почти все листья.

– Ты что, заснул? – окликнул его сидящий на возвышении надзиратель.

Все двадцать заключенных, работавшие в цеху, посмотрели на Ксавье. Он не шелохнулся.

– Что, не понял? – рявкнул надзиратель.

Ксавье глубоко вдохнул, сжал в руке маленькую колотушку, которой размазывал клей по поверхности картона, и двинулся на надзирателя. Тот нажал на кнопку; через три минуты на подмогу примчатся его коллеги, вооруженные дубинками.

– Ты чего, свихнулся? – спросил надзиратель.

Он был несгибаем, имел голубые кукольные глаза и запросто отправлял в карцер на тридцать суток, которые артистически умел продлевать.

– Тебе сегодня повезло, – проскрежетал Ксавье, схватил его за руку, стянул с возвышения и пустил в ход колотушку. Тот поднял руки, чтобы защититься от града ударов.

– Не дури, Ксавье, – сказал один из зэков.

Надзиратель, как мокрая тряпка, свалился на пол. Ксавье вытер лоб. Он слишком долго сдерживался.

Дверь в цех распахнулась. Ворвались капрал и четверо надзирателей. Они моментально увидели пустой стул на возвышении и своего коллегу, лежащего возле стены, за спиной Ксавье Аде, стоящего в середине длинного помещения.

– Что на тебя нашло? – удивился старший, приближаясь.

Он сжимал в руке дубинку, заканчивавшуюся набалдашником. Ксавье немного согнул колени, готовясь к драке.

– Тебе же будет хуже. Отдай мне это, – продолжал надзиратель, показывая на колотушку.

– Возьми, – огрызнулся Ксавье.

Надзиратели посовещались, один из них убежал и скоро вернулся в сопровождении еще троих коллег.

– Эй вы, ну-ка сюда, – скомандовал капрал заключенным, молча и неподвижно наблюдавшим за спектаклем со своих мест.

Они подчинились. Их выгнали из цеха и, освободив таким образом поле боя, надзиратели начали обходной маневр.

Они навалились все скопом. Ксавье успел раздать наугад несколько ударов и получить достаточно ответных, чтобы потерять сознание. Безжизненное тело схватили за ноги и поволокли из цеха. Голова стукалась об пол.

Аде бросили в карцер. Архитектор не поскупился на толщину стен, и света было мало. Однако, его хватало, чтобы увидеть, что ты лишен всего.

На следующий день Ксавье предстал перед внутренним тюремным судом, в котором председательствовал директор, и получил тридцать суток карцера плюс адресованную в министерство просьбу о продлении срока наказания. На практике это означало девяносто суток, потому что министерство давало согласие в ста случаях из сотни.

* * *

Когда этап Ла Скумуна появился перед воротами централа, Ксавье еще сидел в карцере. Ла Скумун ни с кем не разговаривал о друге из опасения, что его переведут в другую тюрьму.

Сразу после оглашения приговора он был включен в первый же этап. Его лишили всего – адвоката, права переписки с Женевьев. Еще повезло, что он будет сидеть вместе с Ксавье, который видится с Женевьев. Этап разместили в карантине. Через три-четыре дня новичок полностью преображался: обритый, одетый в робу и грубые сабо, с личным номером на груди и определенный в один из цехов.

Это не считая индивидуального приема у директора тюрьмы.