Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Побежал я, разумеется, не домой, а к Витьке Коровину сообщить ему о межвидовых контактах. Рассказал я ему И о споре между стариком и молодым интеллигентом.
Коровин внимательно выслушал и сказал:
— Я об этих межвидовых связях знаю немножко побольше твоего старика и молодого интеллигента.
— Откуда?
— Откуда? — Витька хмыкнул носом. — От Громова.
— А откуда Громов знает? Не может же он знать все!
— Попал пальцем в небо. Громов как раз и есть тот человек, который все знает. У него налажен контакт, знаешь, с кем?
— С другими видами?
— Обыватель! — выругался Витька. — Нужны ему межвидовые связи, когда он пользуется межпланетными. Он использует археологическое открытие своего отца. Об этом открытии я пока не имею права говорить.
— Кто тебе запрещает?
— Совесть.
— Понятно, — сказал я.
— А раз понятно, так и катись колбасой. Чего пристал!
Это уж было совсем обидно, тем более, я не приставал и не расспрашивал.
— Ладно, — сказал я. — До свиданья. Пойду наведу справки насчет дельфинов.
Витька опять насмешливо хмыкнул носом:
— А у кого ты наведешь?
— У специалистов.
— А что, ты знаешь их адрес?
— В справочном киоске мне дадут адрес Громова. Он же археолог и живет на Васильевском острове.
С Витьки сразу сошла спесь.
— Не делай этого, — оказал он. — Я тебя прошу.
— Нет, сделаю. Я тоже хочу быть в курсе и все знать.
— Не делай.
— А почему мне не делать того, чего я хочу?
— Я тебя, кажется, обещал познакомить и познакомлю.
— Так ведь это не скоро. А я хочу, чтобы сейчас.
— Ладно. Завтра или послезавтра познакомлю.
11
Вот он стоит наконец передо мной.
— Громов, — говорит он тихо и протягивает руку.
Витька тут же. Лицо у него недовольное. Нетерпеливо он смотрит на меня, потом говорит:
— Ну, спрашивай. Ты, кажется, хотел задать Громову один вопрос?
— Не один. А много!
— Ну и задавай. Только побыстрей. Чего же ты молчишь?
— Сейчас. Пусть автобус пройдет. Сейчас я задам.
— Ну, — торопит Витька. — Автобус прошел. Задавай!
От растерянности мне не приходит в голову ни одной мысли. Я стою молча и смотрю на Громова. Он обыкновенный. Вполне. Не новое коричневое пальтишко. Серые глаза смотрят то на меня, то мимо, на автобусную вывеску. И улыбка вежливая, даже чуточку смущенная.
— Ну, задавай свой вопрос, — толкает меня Коровин. — Нам некогда. Есть дела и поважнее твоего вопроса.
Я молча стараюсь вспомнить все, что мне казалось еще недавно загадочным, но сейчас такое чувство, словно на свете нет ничего интересного и спрашивать не о чем. Витька хмурится, и я задаю вопрос:
— А на Марсе водятся люди?
— Нет, пока еще не водятся.
— Дурак! — попрекает меня Коровин. — Нашел, о чем спрашивать. Обыватель. И без того всем известно, что на Марсе нет никого. Климат не допускает…
Затем я остаюсь один возле автобусной остановки. Витька и Громов уходят. Да и зачем им терять драгоценное время? Вопрос был задан. Ответ получен. А теперь можно идти домой. Коровин был очень недоволен моим вопросом и, прежде чем повернуться, сказал мне:
— Ну, мы пошли. До завтра.
— До завтра, — ответил я унылым голосом.
Дома я решил составить вопросник, чтобы не попасть опять впросак. Я вырвал из тетрадки чистый лист и стал думать, о чем буду спрашивать Громова при следующей встрече. Знакомство все-таки состоялось. А это главное. Теперь мне посредник не нужен, особенно такой нетерпимый, как Коровин.
Вопросник я составил из ста вопросов. Но главный вопрос я все же не решился включить. Я понимал, что не деликатно спрашивать Громова об археологическом открытии его отца, раз об этом нет ничего в газетах. Но мне очень хотелось узнать об этом научном открытии. Я положил вопросник в карман, чтобы иметь его под рукой, когда в следующий раз встречусь с Громовым. Витьке решил пока не показывать своего вопросника. Перед тем, как познакомить меня с Громовым, Витька предупредил, чтобы я наивных и детских вопросов не задавал. А то Громов станет меня презирать, а заодно не уважать и его, Витьку Коровина.
Достав из кармана свой вопросник, я стал проверять — не попал ли туда случайно какой-нибудь детский вопрос. Нет, вопросы показались мне серьезными, вполне заслуживающими, чтобы их задать кому угодно, даже самому Громову. Правда, один вопрос меня немножко смущал своей прямолинейностью: откуда он, Громов, знает то, чего не знает еще мировая наука?
Я безжалостно вычеркнул этот вопрос как лишний. А зря. Как раз на него-то я и получил исчерпывающий ответ. Причем очень скоро. Даже намного скорее, чем можно было этого ожидать.
12
Витька Коровин показал мне самую обыкновенную тетрадку в синей обложке с портретом Пушкина.
— Для чего? — спросил я. — Для математики или для русского?.
Коровин бросил на меня взгляд, полный великого презрения.
— Ты в своем уме? Это, понимаешь, до-ку-мент. Он в миллион раз ценнее тех, что хранятся в архиве. Садись, я тебе почитаю. Только сначала дай слово и повесь у себя на губах замок. Об этом документе не должна знать ни одна душа.
Я дал слово. А Витька закрыл дверь в столовую, где сидели его мать и Верочка, и стал читать из ученической тетрадки, которую он называл документом.
Про кого же он читал? Про мальчика. Если верить Витькиному документу, этому мальчику было много миллионов лет. Дело в том, что он родился в космическом корабле, летевшем на Землю с другой планеты и прилетевшем в тот геологический период, когда на Земле еще не было млекопитающих, за исключением каких-то мелких крысоподобных зверьков.
— Раз на Земле не было млекопитающих, — прервал я Витьку, — так не могло быть и ученических тетрадок. А что на другой планете точно такие же тетрадки, как в пищебумажном магазине на Большом, — это трудно допустить. Так же, как я не могу допустить, что у них тоже был точно такой же Пушкин.
Витька со страдающим выражением лица терпеливо выслушал мою реплику, потом сказал:
— А откуда ты взял, что эта тетрадь с другой планеты? Она принадлежит Громову. Он записал в нее все, что узнал от того, кого они пока там изучают. Понял? А теперь не мешай мне читать.
Я замер от напряженного интереса. Да, речь шла о мальчике, родившемся на космическом корабле во время длительного полета и ступившем вместе со своими родителями и спутниками на Землю.
Мальчик помогал ученым, в том числе и своим родителям, давать имена и названия всему, что они увидели на Земле. Ведь до их появления на этой еще молодой планете ничто не имело ни имен, ни названий — ни реки, ни озера, ни деревья. Все было безыменным и оттого казалось немым и глухим.
Мальчик ходил и называл и записывал названия в тетрадку, которую постоянно носил с собой. Он с ней не расставался даже во сне и очень боялся ее потерять.
— Почему? — перебил я Коровина. — Разве трудно снова придумать имена и названия?
Витька даже не счел нужным ответить на мой вопрос. И я догадался, что это трудно. Ведь мальчик и его взрослые спутники не давали названий предметам произвольно, а искали сходство между словами и тем, что они выражают.
И только одно смутило мальчика, прилетевшего с обжитой и густонаселенной планеты сюда, в этот дикий мир: что здесь не было ему подобных. Взрослые дали понять мальчику, что он должен набраться терпения и обождать семьдесят миллионов лет, пока нынешние примитивные млекопитающие, постепенно эволюционируя, дадут начало разуму и появится существо, которое даст название всему, что его окружает.
— А как же с моими названиями? — опрашивал мальчик взрослых. — Разве я их давал зря?
Но взрослые не торопились отвечать на этот вопрос. Ведь они должны были вернуться на свою планету и увезти с собой имена и названия, которые они дали здешним растениям, животным, морям и рекам. Может быть, они догадывались о том, что мальчику станет грустно, он уже успел полюбить все окружающее, даже неуклюжих ящеров. И сознание, что здешний мир, неразумный и не имеющий ни малейшего представления о самом себе, снова погрузится в длительное немое и глухое существование, одно это сознание не дает ему покоя.
Впрочем, мальчик и не знал, что такое покой. Он был то вместе со своей матерью — ботаником, то с геологом отцом, то с зоологами и химиками, а иногда и с главным философом экспедиции, прилетевшими на Землю, чтобы здесь все глубоко понять, осмыслить и объяснить. Был в экспедиции и композитор, очень любивший мальчика и исполнявший ему свои произведения. Композитор больше всего тосковал по своей планете и ждал того дня, когда космический корабль, забрав специалистов и команду, возьмет курс домой, к далеким звездам. Тосковал и философ тоже, хотя и должен был скрывать свою тоску от всех и прежде всего от сурового командира космического корабля, никогда не простившего бы философу его слабости. Кому-кому, а философу нельзя тосковать, ведь его специальностью была мудрость и глубокое понимание всего окружающего, и он должен быть таким же мужественным, как командир космолета, если не больше. Но философ однажды признался мальчику, что он очень скучает по семье, оставшейся на родной планете, и во сне часто видит свою жену и детей. И мальчик сказал философу:
- CyberDolls - Олег Палёк - Социально-психологическая
- История одного города - Виктор Боловин - Периодические издания / Русская классическая проза / Социально-психологическая
- Другие жизни - Геннадий Новожилов - Социально-психологическая
- Живущие среди нас (сборник) - Вадим Тимошин - Социально-психологическая
- Стена за триллион евро - Чезар Мальорк - Социально-психологическая
- Удачная охота - Филипп Андреевич Хорват - Боевая фантастика / Киберпанк / Социально-психологическая
- Храм - Вальдэ Хан - Социально-психологическая
- Лунный Колумб - Рене Баржавель - Социально-психологическая
- Весна сменяет зиму - Дмитрий Шелест - Боевая фантастика / Социально-психологическая
- Исполнитель желаний [СИ] - Анастасия Баталова - Социально-психологическая