Степь отпоёт (сборник) - Виктор Хлебников

163. «Вши тупо молилися мне…»

Вши тупо молилися мне,Каждое утро ползли по одежде,Каждое утро я казнил их –Слушай трески, –Но они появлялись вновь спокойным прибоем.

Мой белый божественный мозгЯ отдал, Россия, тебе:Будь мною, будь Хлебниковым.Сваи вбивал в ум народа и оси,Сделал я свайную хату«Мы – будетляне».Все это делал, как нищий,Как вор, всюду проклятый людьми.

<Осень 1921>

164. «Цыгане звезд…»

Цыгане звездРаскинули свой стан,Где белых башен стадо.Они упали в Дагестан,И принял горный ДагестанЖелезно-белых башен табор,Остроконечные шатры.И духи древнего огняХлопочут хлопотливо,Точно слуги.

<Осень 1921>

165. Москва будущего

В когтях трескучих плоскостей,Смирней, чем мышь в когтях совы,Летали горницыВ пустые остовы и соты,Для меда человека бортень, –Оставленные сотыПокинутого ульяСуровых житежей.Вчера еще над Миссисипи,Еще в пыли ЯнтцекиянгаВисела кельяИ парила, а взором лени падалаК дворцу веселья и безделья,Дворцу священного безделья.И, весь изглоданный полетами,Стоял осенний листШирокого, высокого дворцаПод пенье улетавших хат.Лист города, изглоданныйЧервем полета,Лист осени гнилойСквозит прозрачным костякомИстлевшей и сопревшей сердцевины.Пусть клетчатка жилая улетела –Прозрачные узоры сухожильяИ остова сухой чертежХранились осенью листа.Костлявой ладонью узорного листаДворец для лени подымалСтеклянный парус полотна.Он подымался над Окой,Темнея полыми пазами,Решеткой пустою мест,Решеткою глубоких скважинКрылатого села,Как множество стульевУшедшей толпы:«Здесь заседание светлицИ съезд стеклянных хат»

<Осень 1921>

166. Бурлюк

С широкою кистью в руке ты бегал рысьюИ кумачовой рубахойУлицы Мюнхена долго смущал,Краснощеким пугая лицом.Краски учительПрозвал тебя«Буйной кобылойС черноземов России».Ты хохотал,И твой трясся живот от радости буйнойЧерноземов могучих России.Могучим «хо-хо-хо!»Ты на все отвечал, силы зная свои,Одноглазый художник,Свой стеклянный глаз темной водыВытирая платком носовым и говоря: «Д-да», –Стеклом закрываяС черепаховой ручкой.И, точно бурав,Из-за стеклянной брони, из-за окопаВнимательно рассматривал соседа,Сверлил собеседника, говоря недоверчиво: «Д-да».Вдруг делался мрачным и скорбным.Силу большую тебе придавалГлаз одинокий.И, тайны твоей не открыв,Что мертвый стеклянный шарБыл товарищем жизни, ты ворожил.Противник был в чарах воли твоей,Черною, мутною бездной вдруг очарован.Братья и сестры, сильные хохотом, все великаны,С рассыпчатой кожей,Рыхлой муки казались мешками.Перед невидящим глазомСтавил кружок из стеклаОком кривой, могучий здоровьем художник.Разбойные юга песни порою гремелиЧерез рабочие окна, галка влетала – увидеть, в чем дело.И стекла широко звенелиНа Бурлюков «хо-хо-хо!».Горы полотен могучих стояли по стенам.Кругами, углами и кольцамиСветились они, черный ворон блестел синим клювом углом.Тяжко и мрачно багровые и рядом зеленые висели холсты,Другие ходили буграми, как черные овцы, волнуясь,Своей поверхности шероховатой, неровной –В них блестели кусочки зеркал и железа.Краску запекшейся кровиКисть отлагала холмами, оспой цветною.То была выставка приемов и способов письмаИ трудолюбия уроки,И было всё чарами бурлючьего мертвого глаза.Какая сила искалечилаТвою непризнанную мощьИ дерзкой властью обеспечилаСлова: «Бурлюк и подлый ножВ грудь бедного искусства»?Ведь на «Иоанне Грозном» шов –Он был заделан позже густо –Провел красиво Балашов.Россия, расширенный материк,И голос Запада громадно увеличила,Как будто бы донесся крикЧудовища, что больше в тысячи раз.Ты, жирный великан, твой хохот прозвучал по всей России,И стебель днепровского устья, им ты зажат был в кулаке,Борец за право народа в искусстве титанов,Душе России дал морские берега.Странная ломка миров живописныхВыла предтечею свободы, освобожденьем от цепей.Так ты шагало, искусство,К песни молчания великой.И ты шагал шагами силачаВ степях глубокожирныхИ хате подавал надеждуНа купчую на земли,Где золотились горы овинов,Наймитам грусти искалеченным.И, колос устья Днепра,Комья глины людейБыли послушны тебе.С великанским сердца ударомДвигал ты глыбы волн чугунаОдним своим жирным хохотом.Песни мести и печалиВ твоем голосе звучали.Долго ты ходы точилЧерез курган чугунного богатства,И, богатырь, ты вышел из курганаРодины древней твоей.

Осень 1921

167. Крученых

Лондонский маленький призрак,Мальчишка в тридцать лет, в воротничках,Острый, задорный и юркий,Бледного жителя серых камнейПрилепил к сибирскому зову на «чёных».Ловко ты ловишь мысли чужие,Чтоб довести до конца, до самоубийства.Лицо энглиза, крепостногоСчетоводных книг,Усталого от книги.Юркий издатель позорящих писем,Небритый, небрежный, коварный,Но девичьи глаза,Порою нежности полный.Сплетник большой и проказа,Выпады личные любите.Вы очарователь<ный> писатель –Бурлюка отрицатель<ный> двойник.

Осень 1921

168. «Русь, ты вся поцелуй на морозе!..»

Русь, ты вся поцелуй на морозе!Синеют ночные дорози.Синею молнией слиты уста,Синеют вместе тот и та.Ночами молния взлетаетПорой из ласки пары уст.И шубы вдруг проворноОбегает, синея, молния без чувств.А ночь блестит умно и черно.

<Осень 1921>

169. Одинокий лицедей

И пока над Царским СеломЛилось пенье и слезы Ахматовой,Я, моток волшебницы разматывая,Как сонный труп, влачился по пустыне,Где умирала невозможность,Усталый лицедей,Шагая напролом.А между тем курчавое челоПодземного быка в пещерах темныхКроваво чавкало и кушало людейВ дыму угроз нескромных.И волей месяца окутан,Как в сонный плащ, вечерний странникВо сне над пропастями прыгалИ шел с утеса на утес.Слепой, и шел, покаМеня свободы истер двигалИ бил косым дождем.И бычью голову я снял с могучих мяс и костиИ у стены поставил.Как воин истины и ею потрясал над миром:Смотрите, вот она!Вот то курчавое чело, которому пылали раньше толпы!И с ужасомЯ понял, что я никем не видим,Что нужно сеять очи,Что должен сеятель очей идти!

Конец 1921 – начало 1922

170. «Пусть пахарь, покидая борону…»

Пусть пахарь, покидая борону,Посмотрит вслед летающему воронуИ скажет: в голосе егоЗвучит сраженье Трои,Ахилла бранный войИ плач царицы,Когда он кружит, черногубый,Над самой головой.Пусть пыльный стол, где много пыли,Узоры пыли расположитСедыми недрами волны.И мальчик любопытный скажет:Вот эта пыль – Москва, быть может,А это Пекин иль Чикаго пажить.Ячейкой сети рыболоваСтолицы землю окружили.Узлами пыли очикажитьЗахочет землю звук миров.И пусть невеста, не желаяНосить кайму из похорон ногтей,От пыли ногти очищая,Промолвит: здесь горят, пылая,Живые солнца, и те миры,Которых ум не смеет трогать,Закрыл холодным мясом ноготь.Я верю, Сириус под ногтемРазрезать светом изнемог темь.

Конец 1921 – начало 1922

171. «На глухом полустанке…»

На глухом полустанкеС надписью «Хопры»,Где ветер оставил «Кипя»И бросил на землю «ток»,Ветер дикий трех лет,Ветер, ветер,Ухая, охая, ахая, всей братвойПоставили поваленный поезд,На пути – катись.И радостно говорим все сразу: «Есть!»Рок, улыбку даешь?

14 декабря 1921

172. «Москва, ты кто?..»

Москва, ты кто?Чаруешь или зачарована?Куешь свободуИль закована?Чело какою думой морщится?Ты мировая заговорщица.Ты, может, светлое окошкоВ другие времена,А может, опытная кошка:Велят науки распинатьПод острыми бритвами умных ученых,Застывших над старою книгоюНа письменном столеСреди учеников?О, дочь других столетий,О, с порохом бочонок –<Твоих> разрыв оков.

15 декабря 1921

173. «Трижды Вэ, трижды Эм!..»

Трижды Вэ, трижды Эм!Именем равный отцу!Ты железо молчания ешь,Ты возницей стоишьИ слова гонишь бич<о>мНародов взволнованный цуг!

Начало 1922

174. «Если я обращу человечество в часы…»