Хорошо или правильно (Культура речи) - Лев Успенский

О нет, я говорю на этот раз не о тропинках — пешеходных дорожках. Слово «троп» (от греческого «тропос» — поворот) в литературоведении имеет совершенно другое и происхождение и значение.

Я указывал на переносное значение слова «солнце», когда мы называем солнцем блестящую личность. Я мог бы вместо «переносное значение» сказать «языковая метафора». Это тоже древнегреческое слово, и в переводе оно значит «перенесение». Метафоры бывают языковые, то есть давно уже неведомо кем впервые употребленные и оставшиеся навсегда в нашем словаре. До сих пор я и приводил вам как раз такие метафоры, не имеющие авторов, как бы порожденные самим языком.

Но есть метафоры и другого рода, те, которые неустанно творят поэты и прозаики: их назначение — украшать, делать более выразительным индивидуальный, личный язык.

«Море смеялось» — сказано в одном из ранних рассказов М. Горького. «И железная лопата в каменную грудь… врежет страшный путь…» — так Лермонтов рисует крутые склоны Казбека. Это — метафоры. В восточной поэзии (а под ее влиянием и у европейских поэтов-романтиков) слово «роза», например, стало как бы постоянным заместителем слова «красавица», а название птицы «соловей» — непременным обозначением влюбленного юноши. На этой метафоре построено множество поэтических образов, в том числе великолепное пушкинское восьмистишие: «О, дева-роза, я в оковах!»

Метафоры — и языковые, и литературные — строятся, когда между двумя предметами или явлениями сознание отмечает какое-либо сходство, пусть даже отдаленное:

Тучки небесные, вечные странники!

«Золото, золото падает с неба!» —Дети кричат и бегут за дождем.

Земная ось. (Языковая метафора)

Спутник «Молния». (Языковая метафора)

Бывают тропы, построенные несколько иначе: прямого сходства между предметами, пожалуй, и нет, но ощущается некоторое (иногда довольно сложное) взаимоотношение. Острый глаз человека подмечает его.

Вот так возникло значение «семечко с прицепками» у слова «собака». Конечно, по виду семя череды не походит ни на таксу, ни на дога, но оно «вцепляется в одежду, как злой пес».

Так же возникли выражения вроде: «я три тарелки съел» («Демьянова уха») или «шипенье пенистых бокалов» (Пушкин). Фока съел не «тарелки», а налитую в них уху. Шипели у Пушкина не «бокалы», а то игристое вино, которое искрилось в них….

Этот вид тропа носит имя «метонимия» (по-древнегречески — переименование).

Украшая свою речь, и ораторы, и просто красно говорящие люди пользуются также так называемой гиперболой — преувеличением.

«Редкая птица долетит до середины Днепра. Пышный! ему нет равной реки в мире!»

(Гоголь. Страшная месть)

«Мильоны — вас.Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы…»

(А. Блок. Скифы).

«От Урала до Дуная, до большой реки,Колыхаясь и сверкая, движутся полки!»

(Лермонтов. Спор).

Так преувеличивают мастера художественного слова. Но и каждый из нас в обиходной речи употребляет гиперболы.

«Сто тысяч раз тебе сказано: мой руки перед обедом!» — знакомая формула? А ведь 100 000 обедов навряд ли съел тот первоклассник, которому это говорится: 100 000 дней — это 241 год с лишком! Гипербола!

«Вырос дядя с телевизионную вышку, а ума как у пеленашки!»

«Все человечество знает, что антибиотики вредны!»

«Хороша! Другой такой и в мире нет!»

Тоже — гиперболы. Но человек остроречивый может отлично пользоваться и обратным тропом — преуменьшением.

«В двух словах — культура речи заключается в следующем…»

И затем вы читаете и сто и двести страниц.

«Я к вам — буквально на минутку…»

«Наш новый зав — микроб какой-то… Ну — лилипут!»

Если бы я имел в виду составить новую «Теорию словесности», я бы должен был привести еще немало всевозможных тропов и прочих языковых фигур с причудливыми классическими названиями и без них. Ограничусь упоминанием синекдохи — такого разряда метонимии, в котором язык играет количественными соотношениями между лицами, предметами или явлениями или же тешится, подменяя родовые понятия видовыми, и наоборот.

Если я скажу: «Человек заселил всю землю», я применяю синекдоху, так как сказав — «человек», я думал — «люди».

Если я спрашиваю у своих внуков: «Не знаете, где наше млекопитающее?», а они в тон мне отвечают: «Позвоночное-то? Да вон, лежит, мурлычет!» — мы ведем языковую «игру», как раз подставляя на место видового понятия «кошка» родовые: «млекопитающее» и «позвоночное». Нас это забавляет, так как показывает, что мы «сильны» в речевом отношении, знаем много разных слов.

Еще одну и очень обыкновенную разновидность краски на палитре языка представляют собою сравнения, но я не буду останавливаться на них именно в силу их широкой распространенности:

Веют белые султаны,Как степной ковыль…

(Лермонтов. Спор).

Лед неокрепший на речке студеной,Словно как тающий сахар лежит…

(Некрасов. Славная осень).

В живой речи мы постоянно пользуемся сравнениями:

Вымок как мышь…

Устал как собака…

Черен как цыган…

Прекрасно, когда в семье существует обыкновение в разговоре играть словами — не в том смысле, в каком это выражение употребляют обычно, а в том, в котором я сейчас применил его, — в смысле широкого использования и метонимий, и метафор, и синекдох, и сравнений, и еще одного сильнодействующего тропа — иронии. Такая ставшая привычкой игра помогает и «говорить хорошо», и держит на высоком уровне Культуру Речи.

А КАК ЭТОГО ВСЕГО ДОБИТЬСЯ?

Я приведу здесь списочек самых простых, элементарных приемов, которые могут помочь молодым родителям развивать в детях сложный комплекс стремлений и навыков, который мы называем культурой речи.

Возможно, что, будучи рассчитанным на детское восприятие, он пригодится и некоторым папам и мамам, особенно если в свое время тучи филологической подготовки обошли их стороною.

ЕДВА ДИТЯ РОДИЛОСЬ

Вот, едва дитя родилось — и тут я только повторю то, что уже говорил, — оно мирно лежит в своей кроватке и не то смотрит вокруг еще пустыми глазами, не то просто пускает пузыри.

Говорите с ним. Говорите все время, пока оно не спит. Говорите, перепеленывая, говорите, купая в ванночке, говорите, когда оно сосет молоко. Говорите, говорите, говорите…

Что говорить? Пока что это довольно безразлично. Если не находится слов, которые обычно сами льются у матерей с языка, читайте вслух самому себе в такой же мере, как и ему, что угодно, хотя бы все стихи, которые вам памятны: от пушкинского «Птичка божия не знает» до того, что вчера вы сами прочли в новом номере журнала.

Но читать старайтесь хоть негромко, однако «не так, как пономарь, а с толком, с чувством, с расстановкой». Меняйте интонацию, повышайте и понижайте голос. Нельзя в то же время возле спящего и неспящего ребенка говорить слишком громко, кричать, переругиваться, позволять себе сердитое, злое выражение, неприязненный тон: малыш испугается и заплачет, и кто знает, как этот испуг отзовется на нем много лет спустя? Говорите с ним так, как будете говорить года полтора спустя, когда он начнет уже «понимать все». И говоря, смотрите на его маленькое личико: мало-помалу глубокое успокоение начнет волнами набегать на него, он станет двигать губами, учась улыбаться, и наконец потихоньку уснет.

Не скажу, что все ваши речи сохранятся в его мозгу, как тихое бормотание радиоаппаратуры при сеансах «обучения во сне». Но вот я вспоминаю, как, когда я сам был в грудном возрасте, бабушка приходила по вечерам прочитать надо мной молитву. Я еще ничего не говорил, ничего, по мнению всех, не сознавал. И тем не менее я запомнил эту бабушкину молитву. Запомнил именно тогда, потому что она сохранилась в моем мозгу вот в каком виде:

«Благословисистая мать на сон медущий младенца Лёву…» Лишь много позднее, уже юнцом, я задумался над этими странными словами и спросил бабушку: что она надо мною читала?

Она читала: «Благослови, святая мать, на сон грядущий…» Но волшебная формула сохранялась в моем сознании именно в том виде, в каком я воспринял ее, ничего не понимая, «с того времени».

Говорите и разговаривайте возле вашего малыша, и следы вашего говорения останутся у него в сознании или в подсознании — пусть это решают психологи — и в свое время помогут наладить взаимоотношения с хорошим человеческим словом.

Я думаю, с этого следует начинать.

ТЕПЕРЬ ОНО — ЧУТЬ ПОСТАРШЕ

Теперь ему полтора или два года. Отлично, если возле него есть сказочница-бабушка или если этот дар есть у папы с мамой или даже у тети. Но если никто в семье не умеет рассказывать сказки, если нет у вас пушкинской Арины Родионовны — не беда! Сядьте возле вашего сына (или дочки) с книжкой и, заранее подготовившись (потому что хуже ничего не может быть, если сказочник мычит, сбивается, путается), читайте ему те же «сказки».