200 лет С.-Петербурга. Исторический очерк - Василий Авсеенко

Здѣсь кстати отмѣтить, что въ 1752 году запрещено было дамамъ являться ко двору въ платьяхъ темныхъ цвѣтовъ. Распоряженіе это, повидимому, понравилось петербургскому обществу, такъ какъ до конца XVIII вѣка вкусъ къ свѣтлымъ и яркимъ платьямъ сохранялся, хотя воспрещеніе темныхъ цвѣтовъ не возобновлялось.

Такъ какъ въ придворные маскарады допускалось очень много публики, то первоначально, вѣроятно, нѣкоторые посѣтители являлись въ несоотвѣтствующемъ платьи. Объ этомъ можно заключать изъ того, что въ 1742 г. предписано было указомъ: "дабы впредь въ маскарадъ желающимъ ѣздить въ хорошемъ и не гнусномъ платьѣ, а въ тѣлогрѣяхъ, полушубкахъ и кокошникахъ не ѣздить."

Маскарады давались также и въ Лѣтнемъ саду.

Многіе изъ петербургской знати строили себѣ дома, походившіе на дворцы, и вели необычайно роскошный образъ жизни. Особенною расточительностью отличался канцлеръ Бестужевъ. Графъ Апраксинъ держалъ открытый столъ для многочисленныхъ гостей и одѣвался съ большою пышностью, такъ что въ шкафахъ его накоплялось по нѣскольку сотъ дорогихъ кафтановъ. Гр. Разумовскій, хотя былъ сыномъ простой казачки, ввелъ въ обычай носить на платьѣ брилліантовыя пуговицы и звѣзды. У нѣкоторыхъ вельможъ появились большіе хоры роговой музыки; лучшимъ считались нарышкинскій и разумовскій, принадлежавшій младшему изъ братьевъ Разумовскихъ. Этотъ хоръ впослѣдствіи купилъ Потемкинъ. Когда австрійскій императоръ Іосифъ II услыхалъ этотъ хоръ, то пришелъ въ полный восторгъ, и говорилъ потомъ, что никогда въ жизни не испытывалъ такого сильнаго музыкальнаго впечатлѣнія.

Пышностью обстановки и жизни славился и баронъ Строгановъ, выстроившій себѣ по плану знаменитаго Растрелли домъ на Невскомъ у Полицейскаго моста, существующій и понынѣ. Въ этомъ домѣ Строгановъ далъ по случаю рожденія великаго князя Павла Петровича роскошный балъ-маскарадъ, описанный въ тогдашнихъ "вѣдомостяхъ". Приглашенные начали съѣзжаться съ 7 часовъ. Въ большой залѣ танцовали, а въ остальныхъ парадныхъ комнатахъ всю ночь потчивали дорогими винами, фруктами и конфектами "въ великомъ довольствѣ". Съ 11 ч. вечера до 7 ч. утра тамъ же разставлены были столы для ужина, за которые маски поперемѣнно садились.

Едва ли не всѣхъ, впрочемъ, превосходили роскошью своихъ праздниковъ оба брата Шуваловы. Домъ Петра Шувалова, на Мойкѣ, у Прачешнаго переулка, походилъ на музей по богатству собранныхъ здѣсь предметовъ искусствъ и рѣдкостей. Въ этомъ домѣ, рожденіе будущаго императора Павла тоже отпраздновано было роскошнымъ баломъ-маскарадомъ. Большая зала вся была уставлена тропическими растеніями и походила на садъ. Въ буфетѣ блистали золотые и серебряные сосуды и фарфоровые сервизы. Но особенное удивленіе вызывалъ гротъ, гдѣ поставленъ былъ столъ для императрицы и великаго князя. Всѣ стѣны грота были украшены спѣлыми гроздьями винограда, составлявшаго тогда большую рѣдкость въ Петербургѣ. Изъ-за шпалеръ виноградника выставлялись камни разныхъ горныхъ породъ, отражавшіе блескъ огней. Между кристаллами стояли античные бронзовые и мраморные бюсты, изъ подъ которыхъ били фонтаны дорогихъ винъ.

На маскарадномъ балѣ у гр. Ивана Шувалова, вдоль внутреннихъ стѣнъ дома, во дворѣ, устроена была ледяная колоннада. Освѣщенная огнями, она представляла такое чарующее зрѣлище, что петербургская публика добивалась повторенія, и черезъ недѣлю балъ былъ дѣйствительно повторенъ. На немъ веселилось до 1500 масокъ.

Къ концу царствованія Елизаветы придворная жизнь замѣтно пріутихла, такъ какъ здоровье императрицы требовало отдыха. Явилось даже преслѣдованіе чрезмѣрной роскоши въ обществѣ: въ 1761 году указомъ запрещенъ былъ ввозъ изъ заграницы "излишнихъ" вещей, какъ-то: кружевъ, блондъ и галантереи.

VIII. Первый русскій театръ въ Петербургѣ. – Ломоносовъ. – Сумароковъ. – Волковъ. – Кончина Елизаветы Петровны.

Не одна только внѣшняя обстановка петербургской жизни дѣлала успѣхи. Царствованіе Елизаветы Петровны было временемъ зачинающагося русскаго просвѣщенія, къ нему относятся первые шаги русской литературы и русскаго театра, оно блистаетъ именами Ломоносова, Сумарокова, Дмитревскаго, Волкова.

Ломоносовъ находился тогда въ самомъ расцвѣтѣ своего разносторонняго генія. Онъ представляетъ собою, безъ сомнѣнія, одно изъ замѣчательнѣйшихъ явленій русской жизни XVIII вѣка. Въ настоящее время, когда каждому простолюдину открыты средства образованія, когда крестьянскій мальчикъ въ своей или въ сосѣдней деревнѣ находитъ начальную школу, предоставляющую ему возможность провѣрить свои способности и удовлетворить первымъ требованіямъ любознательности – мы нерѣдко встрѣчаемъ образованныхъ и даже ученыхъ людей, вышедшихъ изъ народа, и силою воли выбившихся изъ своей скромной доли. Но въ первой половинѣ XVIII вѣка условія были другія: не только не было школъ по деревнямъ, но не было людей, которые своимъ примѣромъ, своими разсказами могли бы расшевелить воображеніе крестьянскаго мальчика и побудить его, покинувъ семью и домъ, искать во что бы то ни стало образованія, школьнаго ученія. Ломоносовъ всѣми своими успѣхами обязанъ лично себѣ, своему уму и дарованіямъ, своей твердой волѣ, неотступно звавшей его изъ темноты крестьянской жизни къ свѣту книжной образованности.

Михайло Васильевичъ Ломоносовъ родился въ 1711 г. въ Архангельской губерніи, близь Холмогоръ. Онъ былъ сыномъ зажиточнаго крестьянина, промышлявшаго рыбной ловлей и перевозкой грузовъ по Бѣлому морю. Мать его, дочь дьякона, была грамотна и выучила его читать. Мальчикъ пристрастился къ чтенію; но отецъ вовсе не сочувствовалъ такому увлеченію, и Ломоносову приходилось прятаться съ книгами. Да и книгъ было мало, а мірскихъ, не церковныхъ, совсѣмъ не было. Между тѣмъ отъ крестьянъ, бывавшихъ въ Москвѣ и Питерѣ, Ломоносовъ наслышался о Петрѣ Великомъ, о его славныхъ дѣлахъ, о его стремленіи положить въ странѣ зачатки просвѣщенія. Попавшая ему въ руки "Ариѳметика" Магницкаго дала ему понятіе о такомъ ученіи, какого не знали холмогорскіе грамотеи изъ старовѣровъ. Мальчикомъ овладѣло непреодолимое желаніе ознакомиться съ школьнымъ ученіемъ. Но для этого надо было попасть въ Москву. И вотъ отрокъ-Ломоносовъ, никому не сказавшись, безъ всякихъ средствъ, уходитъ изъ дому съ рыбнымъ обозомъ, отправлявшимся въ Москву. Терпя всевозможныя лишенія, онъ добирается послѣ долгаго пути до старой столицы, и поступаетъ тамъ въ славяно-латинскую академію, гдѣ изучаетъ латинскій языкъ и знакомится съ философіей. Положеніе его въ Москвѣ было самое плачевное; онъ такъ о немъ разсказываетъ: "Имѣя одинъ алтынъ въ день жалованья, нельзя было имѣть на пропитаніе больше какъ за денежку хлѣба и на денежку квасу, прочее на бумагу, на обувь и другія нужды. Такимъ образомъ жилъ я пять лѣтъ и наукъ не оставилъ". Повидимому, въ эти пять лѣтъ Ломоносовъ побывалъ въ Кіевѣ и въ тамошней академіи, считавшейся лучшею въ старой Россіи.

Но вотъ въ судьбѣ юноши происходитъ рѣшительная перемѣна: его выбираютъ въ числѣ 12 способнѣйшихъ семинаристовъ и везутъ въ петербургскую академію наукъ, a оттуда въ 1736 г. отправляютъ въ Германію, въ марбургскій университетъ, къ знаменитому профессору философу Вольфу. Тамъ Ломоносовъ пробылъ пять лѣтъ, занимаясь философіей, математикой, физикой и химіей, и въ то же время пробуя свои силы въ поэзіи. Въ 1739 году онъ прислалъ въ академію наукъ оду на взятіе Хотина, приложивъ къ ней "письмо о правилахъ россійскаго стихотворства".

Этими правилами онъ установилъ русское стихосложеніе, котораго до сихъ поръ держатся всѣ наши поэты. Ода была блестящимъ, звучнымъ образцомъ, отвѣчающимъ этимъ правиламъ, и ее по всей справедливости можно признать произведеніемъ, съ котораго начинается русская поэзія.

Между тѣмъ жизнь въ Германіи тяжело доставалась Ломоносову при его скудныхъ средствахъ и неумѣньи распоряжаться деньгами. Дошло до того, что прусскіе вербовщики завербовали его въ солдаты; онъ долженъ былъ бѣжать изъ Германіи, оставивъ тамъ пока свою семью, и съ трудомъ добрался въ 1741 г. до Петербурга. Прибылъ онъ туда въ качествѣ студента академіи, и хотя ревностно трудился надъ переводомъ на русскій языкъ ученыхъ нѣмецкихъ книгъ, работалъ въ академическихъ кабинетахъ и писалъ оды и разсужденія, но въ первое время не получалъ мѣста. Только съ восшествіемъ на престолъ Елизаветы Петровны, въ 1742 году Ломоносовъ получилъ должность адъюнкта физики, съ очень скромнымъ жалованьемъ. Лишь черезъ три года удалось Ломоносову получить мѣсто профессора химіи въ академіи, выписать изъ Германіи жену съ дѣтьми, и спокойнѣе отдаться своимъ разнообразнымъ литературнымъ и научнымъ трудамъ, доставившимъ его имени блестящую извѣстность, какъ перваго русскаго поэта и ученаго. Опыты надъ минералами и въ особенности надъ электричествомъ, изученіе котораго тогда было въ зародышѣ, разнообразились у Ломоносова съ трудами по составленію русской риторики и русскаго словаря, сочиненіемъ одъ, посланій, поэмъ и трагедій, и приготовленіями къ первому тому задуманной имъ исторіи Россіи. Работать ему, однако, приходилось все еще при тяжелыхъ условіяхъ: интересы научные и литературные были еще очень слабы въ петербургскомъ обществѣ, въ академіи наукъ преобладала нѣмецкая партія, завистливо относившаяся къ русскому товарищу, средства къ жизни у Ломоносова были очень скудныя. Въ такихъ тяжелыхъ обстоятельствахъ онъ находилъ поддержку у гр. И. И. Шувалова, составившаго себѣ славу перваго у насъ покровителя наукъ и искусствъ, "мецената". Шуваловъ постоянно ходатайствовалъ за Ломоносова у императрицы, ободрялъ его, мирилъ съ академическими врагами. Въ домѣ Шувалова на Невскомъ, въ угловой гостиной, увѣшанной портретами и картинами, у просвѣщеннаго и радушнаго хозяина часто сходились образованнѣйшіе люди того времени: Ломоносовъ, Сумароковъ, Костровъ, княгиня Дашкова. Можно сказать, что это были первыя въ Петербургѣ собранія, посвященныя разговорамъ о литературѣ и научныхъ открытіяхъ, чтенію стиховъ и т. п. Шуваловъ и самъ писалъ стихи, пользуясь совѣтами и критикой Ломоносова. Впослѣдствіи въ этой привѣтливой гостиной Шуваловъ принималъ также, еще совсѣмъ юношами, будущихъ знаменитостей екатерининскаго царствованія – Державина, Фонвизина и Богдановича.