Соната дьявола: Малая французская проза XVIII–XX веков в переводах А. Андрес - Аиссе

Из Парижа, 17 ноября 1729

Вы спрашиваете у меня подробного отчета о моем возвращении в Париж и пребывании в Сансе. Девочку я нашла изрядно выросшей, но очень уж она бледная. У нее благородные черты, хорошее сложение, глазки такие красивые, что подобных на всем свете не сыщешь, а с виду она слабенькая. Она неглупая, ласковая, разумная, только невероятно рассеянная, но сердце и нрав — удивительные. Мне кажется, безо всякого пристрастия, что из нее выйдет человек достойный. Меня бедняжка любит до безумия, она до того обрадовалась, увидев меня, что едва не лишилась чувств. Вы можете представить себе, что испытала я при виде ее, — волнение мое было тем сильнее, что приходилось его скрывать. Она все без конца повторяла, что у нее не было дня счастливее, чем день моего приезда. Она решительно не в силах была отойти от меня; однако стоило мне только ее отослать, как она кротко повиновалась; всякое мое замечание она внимательно выслушивала и старалась ему следовать. Если случалось ей в чем провиниться, она не пыталась оправдаться, как это обычно делают дети. Увы, когда я уезжала, бедняжка была в таком горе, что я боялась взглянуть на нее, чтобы совсем не расстроиться, — она слова не могла вымолвить от волнения. Я предложила аббатисе ехать со мной, чтобы вместе навестить госпожу Болингброк, которая находилась в Реймсе, где недавно перенесла тяжелую болезнь, и оттуда намеревалась отправиться в Париж. Весь монастырь был опечален сообщением об отъезде аббатисы, а бедная малютка ей сказала: «Я, сударыня, как и все, очень горюю, что вы уезжаете, но ведь это, мне кажется, необходимо — госпожа Болингброк так рада будет видеть вас, ваш приезд пойдет ей на пользу, вот это немного меня утешает». И тут бедняжка залилась слезами и упала на стул, потому что у нее не было сил держаться на ногах, и все обнимала меня, и все говорила: «Как это некстати, добрый мой друг, ведь если бы не это, вы могли бы пожить здесь подольше. У меня нет ни отца, ни матери, прошу вас, будьте вы моей матерью, я люблю вас так же, как если бы вы и в самом деле ею были». Представляете, сударыня, в какое состояние повергли меня ее слова; но держалась я очень хорошо. Пробыла я в Сансе две недели, и там был у меня приступ ревматизма, да такой, что я не могла двинуть ни одним членом. Два дня девочка не отходила от меня ни на шаг. Целых пять часов подряд провела она у моего изголовья, отказываясь покинуть меня, — читала мне вслух, чтобы меня развлечь, разговаривала со мной, а когда временами я погружалась в сон, сидела чуть дыша, боясь меня разбудить. Мало кто из взрослых был бы способен на это. Мадемуазель де Ноайль звала ее поиграть, девочка умоляла позволить ей остаться со мной. Одним словом, сударыня, я уверена, что если бы ей выпало счастье узнать вас, вы не могли бы ее не полюбить. Госпожа Болингброк намерена взять ее с собой и устроить в дальнейшем ее судьбу, что чрезвычайно терзает вы знаете кого, — он от этого просто с ума сходит. Не могу даже описать, как он рад был моему возвращению; все, что только способен сделать и сказать человек в порыве страсти, было сделано и сказано. Если это игра — значит, он хорошо умеет играть. Он несколько раз появлялся здесь, и всякий раз после утомительной и долгой охоты. Наконец, когда он в последний раз испрашивал у короля позволения отлучиться в город (ибо об этом надобно непременно просить у короля), тот полюбопытствовал, что, мол, у него в Париже за дела; этот вопрос привел его в такое замешательство, что он покраснел и ничего другого не нашелся сказать, как что ему это необходимо.

2 декабря

Более двух недель прошло с тех пор, как написала я это письмо; за это время вернулся из Марли шевалье — у него лихорадка, приступы астмы, ревматические боли в пояснице, он очень страдает. Я в ужасном состоянии; мне необходимо написать вам, чтобы рассеяться, ведь нет для меня другого утешения, как думать о вас. Будь я более разумна, я дерзнула бы поделиться с вами всеми своими мыслями. Я жестоко терзаюсь; одна вы способны были посочувствовать моим горестям. Если я сдерживаюсь в своих излияниях, то это потому, что нежно люблю вас, что одна вы заслуживаете моей любви и нет в свете никого, кто был бы более достоин ее, чем вы. Вы скажете, что в этих словах моих немало гордыни и самолюбия. Может быть, это в какой-то мере и так, но совсем не в том смысле, какой имеете в виду вы. Я далека от совершенства, но от других требую того, чего нет у меня самой. Мне любы все ваши достоинства, хотя я сама не имею счастья обладать ими. Добродетель, ум, чуткость, чувствительность, жалость к несчастным и заблудшим — все это достоинства, кои приносят пользу даже тем, кто сам ими не обладает. Еще одно радует мое сердце — сознание, что я могу высказывать все, что я о вас думаю, и вы не заподозрите меня ни в лицеприятии, ни в лести. Вы, словом, удовлетворяете требованиям и души моей, и сердца. Сердце мое разделено между чувством к вам, сударыня, и моей любовью. Но не будь предмет моей любви преисполнен теми же достоинствами, что и вы, любовь моя была бы невозможна. Вы научили меня быть очень взыскательной на сей счет. Мне стыдно признаться в этом, но любовь моя умерла бы, не будь она основана на уважении. Прощайте, сударыня.

ПИСЬМО XXIV

Из Парижа, 1730

Вы удивлены, сударыня, что я столько времени не имела чести писать к вам; разумеется, это отнюдь не потому, что не было у меня желания, но сильная простуда вынудила меня лежать в постели. Несколько раз собиралась я встать утром пораньше, чтобы взяться за перо и побеседовать с вами, однако всякий раз что-нибудь этому мешало — то гости, то необходимость к кому-нибудь поехать. Сначала мне пришлось в течение двух недель ютиться в скверном чуланчике, потому что моей комнатой и всеми вещами завладели госпожа де В. и ее компания. После этого приехала из Реймса госпожа Болингброк, совсем больная, которой необходимо было помочь привести в порядок дом и принимать ее гостей; сейчас она чувствует себя уже получше. Все мои благодетельницы словно сговорились не давать мне ни минуты покоя, — за это время я ни разу не легла раньше трех часов ночи. Вчерашнего дня видела я вашего племянника и нашла, что он очень хорош собой и недурно сложен. Только что узнала новость, которая меня немало удивила. Господин де Бельгард сказал господину де Марсье, будто ваша кузина ни разу не пожелала выслушать от него признаний в любви; она будто бы заявила ему, что она этого терпеть не может и что, ежели он станет продолжать в том же духе, больше он ее не увидит; что у человека его возраста и происхождения должны-де быть занятия поважнее, нежели любовь, и ему надобно отправляться в чужие страны и там искать себе службу; что она даст ему на это в долг десять тысяч экю, а ежели этого окажется мало, то достанет у кого-нибудь еще; она-де не станет отрицать своих к нему дружеских чувств и уважения, но не хочет никакой любви. Он уведомил господина де Марсье, которому в точности пересказал этот разговор, что незамедлительно отправляется в Польшу и что, поскольку не получает никакой поддержки от своей семьи, вынужден согласиться на то, что предлагает госпожа В., чье великодушное, бескорыстное поведение вызывает в нем чувство величайшей благодарности. Ежели в самом деле все обстоит именно так, не могу не признаться, что нахожу все это прекрасным.

Я так устала от капризов мадемуазель Бидо, что твердо решила любою ценою вырваться из ее лап. Я продам все то, что еще осталось у меня от моих драгоценностей, без сожаления расставшись с украшениями, которые сейчас, правда, доставляют мне удовольствие, но станут мне ненавистны, ежели и дальше придется нести столь тяжкое бремя. Она слишком многого от меня требует, она считает, что, раз я столько ей должна, моя благодарность не должна иметь пределов. Она называет манией и глупостью все то, что сама же всю жизнь делала. Благочестие, ставшее теперь последним ее прибежищем, тоже служит ей средством тиранить меня. Нет ничего труднее, нежели выполнять свой долг по отношению к тому, кого и не любишь, и не уважаешь. А госпожа де Ферриоль омерзительно скупа — нынче она уже не живет, а прозябает, и как жалко прозябает! Она до того бранчлива, что никто не в силах этого вытерпеть, и все ее покинули. Д’Аржанталь столько рассказывал мне о вас и ваших близких, и притом с таким доброжелательством, что я чувствую к нему бесконечную благодарность и люблю еще больше.

Маршал д’Юксель мужественно покинул двор, но, подобно Карлу V, он раскаивается в этом{91}. Поговаривают, будто он льстит себя надеждой, что король прикажет ему вернуться, но никто ему ничего не говорит. Уверяют, будто он покинул двор из-за договора, — это делает ему честь, ибо публика договором была недовольна.

Шевалье чувствует себя лучше. Как бы мне хотелось, чтобы прекратилась борьба между рассудком моим и сердцем и я могла бы свободно отдаться радости, какую дает мне одно лишь лицезрение его. Но, увы, никогда этому не бывать! Тело мое изнемогает под бременем постоянного волнения — у меня бывают сильнейшие колики в желудке, здоровье страшно подорвано. Прощайте, сударыня, кончаю письмо свое, в котором нет ни ладу ни складу, уж не знаю, как вы в нем разберетесь.