Ведущий в погибель - Надежда Попова

– И какой же у меня?

– Темно-серый, – отозвалась Нессель, не задумавшись, и Курт уточнил, по-прежнему не скрывая усмешки:

– И что это значит?

– Значит, что ты человек не добросердечный; вот что это значит. Иногда я вижу оттенок багрянца, из чего делаю вывод, что – не просто не добросердечный, а порою жестокий; когда ты смотришь на меня, этот цвет проявляется всего чаще. Ты наверняка уже не раз думал, как поступить по отношению ко мне, и мысль сдать меня в тебе зарождалась, можешь даже не спорить. Вот только ты эту мысль не принял. Когда же ты спокоен, серый цвет светлеет, но такое бывает редко, даже во сне. Тебя постоянно что-то тревожит, ты всегда над чем-то раздумываешь, чего-то опасаешься, и ты ото всех таишься, посему чаще всего ты именно темно-серый. Но не до черноты, иначе я, возможно, даже и не стала бы с тобою возиться, а прошла бы мимо, позволив тебе околеть. Умирающий с таким цветом мыслей наверняка получил бы по заслугам.

– Господи, – выговорил Курт почти серьезно, – спаси и помилуй того, кто станет твоим мужем. Жена, которая видит тебя насквозь – худшего ночного кошмара и придумать невозможно… Этот бедолага, что задаривает тебя кошками – он знает, что ты это умеешь?

– Вот сейчас – снова, – заметила Нессель, не ответив. – Опять этот багрянец. Тебе не нравятся такие, как я… Хотя, к этому я уже привыкла. Такие никому не нравятся.

– Поэтому ты здесь? Потому что тем, в деревне, ты не по душе?

– Потому что там – все смотрят на меня вот так, как ты, – отрезала она хмуро. – Тем же взглядом, с теми же мыслями, лишь в том и отличие, что они – меня еще и боятся. А то, что боятся, люди рано или поздно уничтожают, как когда-то едва не уничтожили мою мать.

– От которой ты унаследовала свои умения?

– Многовато задаешь вопросов, – недовольно отозвалась хозяйка, и Курт вскользь улыбнулся, беспечно пожав плечами:

– Я любопытный.

– Поэтому однажды ты выпьешь яд, предназначенный уже тебе, – предрекла Нессель и, отмахнувшись, сказала уже чуть спокойнее: – А, все равно никакой тайны в этом нет… Да, унаследовала от матери. Когда-то мы жили там, в деревне. Мама лечила и наших соседей, и их животных, и скот, она всегда знала, что и как надо делать, и все ходили за советами к ней. А один не пошел. Наслушался от прохожего монаха всякой чуши… Он всего-навсего повредил ногу мотыгой, если бы он позволил маме заняться его лечением, потребовалась бы какая-то пара припарок, и все. А так – нога вспухла, а после и вовсе отмерла, и – пошло дальше и дальше, в конце концов дошло до того, что надо было уже резать. Но он и тут решил обойтись своими силами, без помощи «этой ведьмы».

– И что же? – поторопил Курт, когда Нессель умолкла; она отозвалась уже раздраженно:

– Ну, что – как думаешь? Умер, истек кровью. И его жена подняла крик на всю деревню, обвинив мать в том, что она наслала на ее мужа порчу за то, что тот не пожелал пользоваться ее услугами и тем лишил дохода. Из всей деревни только один человек пытался их образумить – наш сосед, охотник; он вообще редко жил там, среди этих людей, все чаще – в этом доме… Может, просто дело было в том, что он давно положил глаз на маму, а тут вдруг подвернулась возможность ее получить, и он ею воспользовался. Мне, в общем, все равно. Главное, что он нас спас. Вывел через задний двор своего дома и привел сюда.

– Так значит, в одной из тех могил – не твой отец? Отчим?

– Отец, – возразила Нессель строго. – Растил, как родную. Заботился. Учил, чему мог, что сам знал. Маму любил. Отец.

– И брат, стало быть…

– Его сын. Отец надеялся, что, когда я подрасту, у нас с его парнем что-то сложится, но ничего не сложилось. А потом родители умерли – немолодые уже были оба, потом и брат тоже.

– И тебе не приходило в голову выйти отсюда?

– Куда? – Нессель пренебрежительно ткнула пальцем в сторону. – К этим? Которые едва нас не убили? В смысле – чтобы они свою задумку довели до конца и все-таки меня прикончили? Спасибо, не хочу. Я тогда была совсем девчонкой, все помню плохо – только обрывками, но одно запомнила навечно и очень явственно: то, как мы убегали. Отец держал меня на руках, и я видела лицо мамы за его спиной. Перекошенное. Как будто ее уже убили. Не хочу, чтобы такое было у меня.

– Но ведь, как я понял, ты все же выходишь из этой глуши время от времени? – заметил Курт наставительно. – Общаешься с ними. Какой-то Петер и вовсе, насколько я вижу, клинья подбивает, а у него наверняка родители и прочие родственники, которые этому, похоже, не препятствуют; стало быть, не так все и плохо.

– Это сейчас, – уверенно возразила она. – Сегодня они не вспоминают, что я дочь ведьмы и сама такая, сегодня они принимают от меня помощь, просят ее, а завтра ветер переменится, и им снова взбредет в голову какая-нибудь гадость. Да и теперь – да, они не пытаются причинить мне вреда, не выказывают вражды открыто, однако и особой дружественности в них нет. Терпим друг друга. Я им необходима, потому что умею то, что они не умеют, знаю, что они не знают, а они мне дают за это то, чего в лесу не найдешь – полотно, к примеру, соль… ерунду всякую, которая тоже нужна. Да и вряд ли и они, и я забудем о том, что они когда-то сделали. Они будут враждебно смотреть на меня, а я – коситься на них. Я – не забуду уж точно.

– При твоих способностях, – тихо заметил Курт, разглядывая увешанную травами стену, – можно было расквитаться с ними давным-давно, ничем при этом не рискуя. Если все эти игры с фигурками, нитками и осиновыми сучками не чушь, в чем я лично сомневаюсь…

– Да, можно было, – согласилась Нессель с недоброй усмешкой. – Можешь сомневаться сколько угодно, я не намерена ничего доказывать; просто – знай, что в моих руках это действует. И – да, можно повернуть все, что я сделала для твоего излечения, в обратную сторону, этим можно спасти, а можно убить. Вот только это не для меня.

– Не умеешь или нацеливаешься в святые?

– Если угодно – боюсь.

– Вот уж не сказал бы, что ты кого-то в этой жизни боишься, – усомнился Курт, и Нессель нахмурилась:

– Ерунда; все боятся, кто чего. А ты не боишься, что огребешь в иной ли жизни, в этой ли за все, что натворил когда-то? Ведь на твоей совести не одна смерть, я вижу. Ты – не боишься?

– Ты что же, – скептически уточнил Курт, – страшишься кары небесной? Ты это серьезно?

– Этого просто нельзя делать, – жестко выговорила она. – Непомерно большая ответственность. Не по мне.

– «Ответственность»?.. Довольно странное определение. И довольно неясное. Перед кем – ответственность?

– Все вокруг связано, – нетерпеливо пояснила Нессель. – Все судьбы и все жизни, и все поступки, дурные и добрые. Когда я делаю что-то, это связывает меня с чем-то, что произойдет в будущем, быть может, даже и не со мною. Мать говорила мне так: жизнь – как озеро, и любое наше деяние – как брошенный в него камень, от которого расходятся круги. Волна идет от тебя, ударяется в другой берег и возвращается, а вернувшись, бьет по тебе. Можно и вовсе не входить в воду, стоять на берегу, а можно просто следить за тем, чем швыряешься. Вот – монахи в монастырях. Выбрались на берег и стоят там, на всех прочих поглядывая со сторонки. Наверняка и среди подобных мне есть те, кто сидит себе вот так же в какой-нибудь глуши потихоньку, и о них никто даже и не знает; они живут сами по себе, ни с кем не связываясь, не делая ни добра, ни зла – ничего. Я так не могу и не хочу, так можно закончить свои дни сумасшедшей старой… – она помялась, подбирая слово, и криво усмехнулась: – ведьмой. По-твоему, это мечта всей моей жизни – куковать тут в одиночестве? Это всего лишь безопасности ради, и все… Но я не бросаю в воду то, от чего волна собьет меня с ног и утопит. Но и такие, полагаю, есть. Полагаю также, что их немало – искушение больно велико. Все это не по мне. Так – я тоже не хочу. Не хочу связываться с последствиями, оно того не стоит.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});