Докаюрон - Юрий Иванов-Милюхин

Солнечный круг неторопливо обходил увенчавшую вершину холма белоснежную базилику Сакре Кёр. Напротив женщины мужчина потягивал из бутафорского патира местное вино, купленное на небольшом рынке вместе с ним прямо у торговцев. На нем была мушкетерского покроя белая сорочка с огромным отложным воротником, с широкими рукавами, с алмазными запонками в манжетах. Вокруг загорелой шеи переливалась отшлифованными гранями золотая цепочка «кардинал». Волосы были расчесаны на модный пробор, виски и брови подстрижены. Во всем благоухающем облике чувствовалась рука парикмахера из элитного салона. Вид у него был благодушный, располагающий к беседе. Такое же вино поблескивало и в глиняной кружке его собеседницы, в этот чудный вечер вышедшей на веранду в брючном костюме цвета морской волны. Пальцы унизали оправленные в серебро загадочные агаты, в отливающих атласом ушах светились светлым металлом длинные агатовые подвески. С высокой шеи спускалась под вырез прекрасно скроенной жилетки без рукавов длинная серебряная нитка агатовых бус. Она отпивала вино небольшими глотками, некоторое время смаковала под языком. И, не скрывая блаженства, неспешно отправляла дальше. Снова смачивала губы, медлила и глотала. Наконец, мужчина отставил кубок, ногтем постучал по дну коробки с сигаретами. Женщина отодвинула кружку тоже.

— Как твои дела? — промокая подбородок салфеткой, первой нарушила молчание она.

— Пока все о, кей. Заключили новый договор, — прикурив, спокойно откликнулся он. — Небольшой, на несколько сотен тысяч.

— В долларах или в евро? Прости, что влезаю не в свои дела. Доллар заскользил вниз.

— В американской валюте на этот год сделки мало кто заключает. В евро, конечно.

— Почему на этот год?

— Бушу надо избавиться от внутренних напряжений в своей стране, — развел руками собеседник. — Хотя, это обыкновенная игра и все заранее предопределено.

— Извини, не поняла. Ты хочешь сказать, что можешь ясно представить будущее своего бизнеса?

— Именно. Христианство — ислам, доллар — евро. Мир состоит не только из естественных противоречий, но и из созданных искуственно, — мужчина глубоко затянулся, посмотрел на женщину. — Понимаешь, бразды правления этого разнообразия в одних руках, потому что хозяин один. Изменить ситуацию могут лишь непредвиденные обстоятельства. Иногда кажется, что буквально все учтено и заранее спрогнозировано. Кроме единственного.

— Война?

— Нет. Она, как раз, под контролем, — собеседник выпустил вверх густой клубок дыма. — Любая, в любой точке земного шара.

— Ты меня интригуешь, — женщина прищурила зеленые глаза, повертела в руках замысловатую серебряную зажигалку, с которой не расставалась.

— Абсолютно не думаю. Если интересно, попробую растолковать. — пожав плечами, снисходительно ухмыльнулся мужчина. Заметив утвердительный кивок, продолжил. — Как бы то ни было, человечество со своими правителями уже определилось. Ясно, какая нация — народность, страна–республика занимают первое место. Кто из них второе, кто третье, кто вообще на низшей, а кто на высшей ступени развития. А вот матушку природу обуздать до сих пор не удается. Примером тому может послужить недавнее наводнение в юго–восточной Азии, когда за считанные минуты погибло больше четверти миллиона человек.

Уйдя в себя, женщина зябко передернула плечами. Над столом не надолго зависло молчание, насторожившее собеседника.

— Мне страшно до сих пор. Ничто, никакая мышиная возня, не стоят тех трагических мгновений, — тихо сказала она. — Наверное, так начинался описанный в Библии потоп.

— Тогда на этой теме ставим точку, — с беспокойством взглянув на нее, свернул рассуждения мужчина. Стряхнув пепел, некоторое время бегал глазами по предметам на веранде, не зная, на чем задержаться. Спросил. — Кстати, ты когда–нибудь фотографировалась у стены любви? Я имею ввиду предыдущие твои приезды сюда.

— У какой стены любви? — подняла голову женщина. Натянуто улыбнулась. — О чем ты хочешь намекнуть?

— О стене любви и толкую, — заметив ее оживление, заторопился мужчина. — Она всего в тройке кварталов от нашей гостиницы. На ней на всех языках мира написаны признания в любви человека к человеку, мужчины к женщине. И наоборот. И только в любви.

— Господи, я подумала, что у тебя крыша съехала, — облегченно вздохнув, рассмеялась собеседница. — В Амстере есть улица Красных фонарей. По ней я бродила не раз. А в Париже…

— Я имел ввиду не это!

— Поняла. Конечно, в первый же приезд, — с готовностью закивала она головой. — На этой стене среди прочих есть надпись, скорее всего, на индейском языке. «Нимицтлацотла», кажется. Забавная такая.

— А мне запомнилась на белорусском — «Я кахаю цябе». И еще «Церетлек». На турецком, наверное.

— Озадачил, милый, — вновь расхохоталась женщина. — Не знаю, почему мелькнула мысль о Елисейских полях с мраморным фронтоном одного из зданий, где со времен Марии Медичи проживала и тасовалась аристократическая знать, — вытащив из дамской сумочки кружевной платочек, она под довольным взглядом партнера вытерла выступившие слезы. — Этот проспект в Париже имеет такое же значение, как Невский в Питере, Арбат в Москве. Сад Тюильри, улица Риволи, Гран Кур. Кажется, недавно я бродила между каменными цветами из древних строений. Площадь Клемансо, кони Марли скульптора Гийома Кусту, бесподобный вид на мост Александра Третьего. Большой и Малый дворцы… Это же променадные места. В том числе и парижской богемы.

— В том числе и… Не ожидал, что ты такая озабоченная, — надув щеки, озорно подмигнул собеседник, имея ввиду первоначальное замешательство собеседницы.

— Сама опешила, — согласилась подружка. Сложила платочек обратно в сумочку. — Кстати, не пора ли нам снова окунуться в историю о Докаюроне? Ведь ты обещал, — напомнила она о договоре. — К тому же, солнце зашло за базилику Сакре Кёр, художники в черных беретах сложили мольберты. Монмартр накрывают вечерние тени, по моему, самое подходящее время.

— Не возражаю, — поудобнее устраиваясь в складном кресле, признал доводы справедливыми мужчина. Он был рад, что сумел увести не слишком приятный разговор о своих делах, о политике, о мировых катастрофах в сторону. Он любил эту женщину, был счастлив, что она не отказалась полететь с ним. Протянув руку, взял прохладный кубок. — Один живительный глоток вина из рукотворного патира, и я готов продолжить повесть о сексуальной любви мужчины к женщине. Хоть до завтрашней зари.

— Так напрягаться не стоит, дорогой. Достаточно послушать до первой звезды, — лукаво повела продолговатыми очами собеседница. Не преминула подзадорить. — А потом ты вспомнишь о моей озабоченности.

— О-о, об этом обязательно…

…Итак, до самого утра Дока не мог придти в себя от охватившего его замешательства, связанного с тем, что член перестал реагировать на что бы то ни было. Он словно омертвел…

За это время конопатая бестия успела выспаться, сходить в туалет и приложиться к недопитому стакану с водкой. После чего снова забраться в постель, полапать пятерней между ног у Доки, пытаясь разбудить спрятавшийся под шкурку писюн. Но тот упорно не подавал признаков жизни. Дока было настроился заныть снова о приключившейся с ним вопиющей несправедливости. Отмахнувшись как от комара, подружка повернулась задницей, захрапела с новой силой. И он затих. Дом походил на свинарник. В нем не только посвистывали, похрюкивали, попукивали на разные лады, но от тошнотворного сивушного запаха с прокисшей едой, от перегара, невозможно было дышать. К тому же, печка без лежанки, к задней стенке которой привалился седобородый дед, без очередной порции угля заледенела совсем. Холод забирался под одеяло, пощипывал пальцы на ногах. Как ни старался Дока зарыться в ватные складки, скоро и нос с ушами засвербили от прихватившего их мороза. Еще раз попробовав растеребить писюн и не добившись результата, всю ночь не сомкнувший глаз, он сунулся под мягкий бок конопатой партнерши, заснул как убитый.

Когда очнулся, праздник в доме продолжался в полный рост. За столом расположилась вся дружная компания. Весело гудела от пламени печка, покряхтывал над горячей картошкой дед, рядом с ним копошился в тарелке с маринованными огурцами знакомый грузчик. Как ни в чем не бывало пересказывали друг другу разные истории конопатая бестия и сестра знакомого. Но главное было не в этом, а в том, что член у Доки торчал костяным мослом. Желание снова побывать в половой щели, в которую наконец–то проник, не встретив того самого пугающего препятствия, расстрельной пленки, вспыхнуло с такой неистовой силой, что не было возможности его удержать. Угнувшись под одеялом, он попытался удовлетворить себя привычным способом. В этот раз занятие онанизмом показалось мерзким, противным. Руки сами отпали от писюна. Высунувшись из–под одеяла, Дока негромко позвал ночную подружку. Наконец, та расслышала, повернув лохматую голову, полупьяно скривила губы: