Не тихоня (СИ) - Лаванда Май

другим выражением лица.

Весь подобрался и стал более серьёзным. И правильно: пусть видит, что границы у меня есть, и трогать их не стоит.

— Какая там у нас сейчас пара? — спрашиваю, возобновляя путь по заполненному людьми коридору.

— Радиожурналистика у Антона Павловича, — следует ответ, и я сейчас понимаю, что мы с «медведем» обо всём договорились.

Однако, правильно я ещё на прошлой неделе решил быть осторожней с этим парнем. Ох, не прост он. Как бы ещё не накрысил мне в ответ. Есть особый сорт людей, которые улыбаются тебе, весело проводят с тобой время, но ты при этом всем нутром своим чувствуешь, что есть какая-то гнильца внутри и некоторое лицемерие с их стороны. Так вот: Ермолин как раз и есть из этого сорта людей. Дружить с ним можно, но на расстоянии вытянутой руки.

В аудитории уже почти все наши сидят в ожидании звонка. Я, ни капли не задумавшись, просто на каком-то автопилоте смотрю в сторону окна, чтобы увидеть привычно хмурое лицо Крыловой. Она оказалась на своём месте, как и её подружка, Маша Мартынова.

Но показалось мне, что сегодня в глазах Одарии я вижу грусть. Как-то даже самому не весело стало. Да ещё и Кирилл добавил пару минут назад повод для отмены хорошего настроения.

И если утром я думал, что на этом неприятные моменты закончились, то к вечеру понял, как ошибался. Уставший после пар, завалился дома на диван, думая о работе, что должен ещё проделать на сегодня. Заказчику нужен новый объём сценариев для съёмки видео, которые я для него пишу. Но это ещё пол-беды. Едва я успел разделаться с работой, как почти сразу после завершения переписки с заказчиком, мне поступает вызов с незнакомого номера. Принимаю вызов, и сразу слышу:

— Артём, это Кристина.

— Твой голос я узнаю из тысячи, — отвечаю саркастично.

А раньше, тремя годами ранее, это был комплимент.

— Только не бросай трубку, — тараторит она быстро.

— Номер мой тоже через общих «друзей» выловила?

— Я же не просто так развлекаюсь, Артём! Почему я из-за вашей семейки должна страдать теперь?

— А кто кашу-то наварил такую? Не подскажешь?

— Давай сейчас не будем рыться в грязном белье.

— Которое испачкала ты.

— Всё ещё грустишь? — в её голосе появляются злобные нотки. — Не верю!

— Грущу? Много о себе думаешь. Просто не понимаю какого чёрта ты ко мне пристала со своими личными проблемами.

— Мои личные проблемы мне устроил твой отчим!

— С ним и разбирайся. Говорил же.

— Он не отвечает на мои звонки.

— Я повторяю в последний раз: не втягивай меня в свои проблемы и жизнь. Я больше не имею к этому всему никакого отношения.

— Какой же ты…

— Классный? Я знаю.

— Индюк! — злобные нотки в голосе Кристины никак меня не трогают, как и её глупое обзывательство.

Это её любимое, кстати, «обзывательное» слово. Сколько раз в пылу наших ссор я был «индюком»? Им и оказался в итоге. Но только не теперь. Слишком поздно мне названивать и ожидать какой-то благосклонности. Нет больше того самого инфантильного индюка с богатым воображением и мечтами о вечной любви.

— Кажется, пора завершать разговор, — говорю уже устало, потирая переносицу и глядя на часы.

— Погоди! Мне теперь город менять из-за вас, что-ли? Неужели так трудно поговорить с Константином? Или хотя бы дай его новый номер, чтобы я могла связаться с ним сама!

— «Из-за нас», — усмехаюсь. — Я-то тут при чём… Я достану тебе его номер телефона и на этом всё. Договорились?

— Уж сделай хотя бы эту малость, — просит жалобно и вместе с тем со смесью злости.

И жалко мне её, и видеть больше не хочется. Объявилась, свалилась на мою голову.

Глава 15

Одария

Кто-то все выходные спит, кто-то, как Машка, на свидания бегает. А кто-то, я, например, на работе чахнет. Именно так я и ощущаю себя с самого утра: чахнувшей, засыхающей и рассыпающейся, как старый позабытый гербарий.

Вся прошлая бессонная ночь тому виной. Вчерашняя суббота не дала никаких результатов: нет той самой книги, что я ищу. Всё, что попадало мне в руки, не имело никаких записок внутри. Только пыль, запах старости или ненавязчивый аромат ещё свежей бумаги, если книга совсем новая.

Я просидела вчера вовсе не до положенного времени, что прописан в моём трудовом договоре, а гораздо дольше. Боже, да я только в полночь очнулась и засобиралась домой. А дома… Продолжила копаться в тех книгах, что ухватила с собой.

Мой беспокойный сон длился всего четыре часа. И вот я снова здесь: на часах всего десять утра, в книжном зале трое посетителей, а ещё пятеро в рабочей зоне за компьютерами. И чего с самого утра припёрлись? Могли бы и позже прийти… Чтобы я успела доспать хотя бы один час.

Зеваю в ладонь, и в этот момент буквы на мониторе компьютера расплываются в плотном тумане выступивших на глазах слёз. Я просто устала и очень хочу спать.

В выходные я всегда уставшая, но напряжённая. Пребываю в взвинченном состоянии, так как ощущаю что именно в эти дни я могу выкладываться по полной, не отвлекаясь на отсиживание пар. Надо лишь потерпеть до шести вечера, пока не будет окончен рабочий день, а затем… приходит время дрожащих рук и тупого отчаяния, что растёт с каждой неделей всё больше.

Что в той записке от Ани? Очередное «Ненавижу тебя» или…

«Евгения» пишет в своём письме, что сестру терзал наш с ней конфликт. Меня он терзает по сей день, но только разрешить его уже невозможно — человека больше нет. Я больше никогда не посмотрю в её глаза и не услышу родной голос. Только книга с запиской — всё, что мне осталось.

Как и моим родителям. Полгода назад они сидели на диванчике напротив меня, напряжённой струной утопающей в кресле, и смотрели тем самым взглядом, что я вижу иногда в отражении в зеркале. Взгляд, полный горечи с примесью злобного разочарования, бессилия отмотать время назад и изменить будущее.

— Извинения? Эта незнакомка, что прячется за выдуманным именем, просит прощения? — восклицала мать, когда я рассказала родителям о письме в тот же день, когда его получила.

Я тогда примчалась к ним, позвонив заранее отцу и наказав, чтобы они оба были дома и дождались меня, так как у меня для них есть важное сообщение… Меня встретили напряжённые лица, полные настороженности. Нас троих уже достаточно помотало после всех событий, чтобы не без испуга относиться к словам