В плену Левиафана - Виктория Платова

— Так я могу рассчитывать на вас, синьор Леврини?

— Безусловно, Алекс. Ты — хороший человек, а я всегда рад помочь хорошим людям. А что это за радиоприемник? Почему ты вдруг так им заинтересовался?

Вопрос застал молодого человека врасплох. Действительно, что может быть интересного в старой, громоздкой и неподъемной штуковине для парня вроде Алекса? Такие парни, даже если они простофили, как выразился синьор Моретти, предпочитают совсем другую технику, намного более удобную, легкую и функциональную. Не станешь же распространяться о любви с первого взгляда к светящейся мягким светом панели; к городам, которые обсели ее, как птички ветку. К шорохам и потрескиваниям: за ними Алекс ощущает дыхание Большого Мира, и это ощущение дорогого стоит. Но как объяснить его, чтобы не показаться смешным и сентиментальным, юноша не знает. К тому же синьор Леврини слывет в К. большим любителем антиквариата, вдруг он посчитает антиквариатом и злосчастную стариковскую «Saba»? И тогда — прости-прощай ламповое чудо! Шансов, что его уступят Алексу, а не уважаемому и влиятельному коллекционеру, немного.

— Это просто старое радио — и все. Такие можно найти на любой барахолке, — с жаром сказал Алекс и, немного подумав, добавил: — Наверное…

— Ты посещаешь барахолки? — удивился синьор Леврини.

— Случается…

— Любишь вещи с историей?

— Не то чтобы… Но некоторые мне нравятся. Эээ… карты, например.

— Карты?

— Не игральные, а самые настоящие. Морские, географические…

— И те, на которых указано место, где спрятаны сокровища? — Синьор Леврини подмигнул Алексу и захохотал.

— Такие мне не попадались.

— Увы, мой друг, мне тоже. Мы сделаем вот что, Алекс. Меня, конечно же, пригласят провести оценку имущества старого хрыч… мммм… покойного. И в вопросе о радио я буду иметь тебя в виду.

— Замолвите словечко, как и обещали?

— Можешь не волноваться.

…Старый лис Леврини обещание сдержал, и неважно, что послужило тому причиной. Скорее всего то, что «Saba» и впрямь оказалась вещью малоинтересной для коллекционера, просто старым радио — и все. Воссоединение с ним стоило Алексу тридцать пять евро — ровно в такую же сумму покойному сторожу обошлась рубашка, в которой он встретил свою смерть. В этой же рубашке его и похоронили: за полторы недели до того, как «Saba» поселилась в квартире Алекса.

Он хорошо запомнил день похорон, потому что похороны в К. — событие экстраординарное. А еще потому, что там он впервые увидел Лео — впервые, после того как они расстались у дверей отеля «Сакро Куоре». Чем занимал себя Лео в дни, предшествующие похоронам, Алекс не знал. Должно быть, решал вопрос с покупкой дома на вершине. Несколько раз юноша видел серебристый «ламборджини», мелькавший в конце улицы; еще один раз машина пронеслась мимо него, даже не притормозив, что вызвало в Алексе бурю чувств. Солировала обида на вероломство нового друга: Лео ведет себя так, как будто они незнакомы. Как будто не было доверительных бесед, совместной вылазки в горы и прочих вещей, совокупность которых позволяет считать того или иного человека хорошим знакомым. Чье общество не вызывает раздражения, напротив — кажется приятным и симпатичным.

Чем же он так не угодил Лео?

Что в его поведении насторожило чужака?

Алекс постоянно искал ответ на эти вопросы, искал — и не находил. Быть может, все дело в том, что он не проявил достаточной отваги, находясь в проклятом месте, и показался Лео трусом? Но тогда, на вершине, никаких едких и презрительных замечаний не последовало, и поведение Алекса таким уж трусливым не назовешь. Да, ему послышались шаги на втором этаже здания, но он не бросился как угорелый вниз по тропе, не оставил Лео одного. Он был рядом. Да и после спуска они провели несколько часов за дружеской болтовней, которая нисколько не напрягала владельца «ламборджини». Расстались они довольные друг другом, так, во всяком случае, показалось Алексу. И Лео вовсе не отверг его предложение поужинать, он просто сказал: «Может быть».

Последующие события показали: «может быть» в устах Лео означает скорее «нет», чем «да». Дурацким «может быть» обычно грешат девушки, желающие мягко уклониться от нежелательного свидания, но ведь Лео не девушка, а приглашение на дружеский ужин не имеет ничего общего с приглашением на свидание, так что сокрушаться по этому поводу глупо.

Но Алекс все же сокрушается.

Оттого, что многообещающее знакомство прервалось без всяких объяснений. В смутной надежде получить их, Алекс несколько раз приближался к «Сакро Куоре», но, устыдившись порыва, немедленно уходил. Ежевечерние бдения в баре у Джан-Франко тоже ни к чему не привели: Лео не появился и там. На исходе второго дня Алекс стал думать о негативной роли синьора Моретти. Уж не выдал ли напыщенный болван-риелтор нелестную характеристику своему бывшему сотруднику? Представить поток негатива в адрес Алекса не так уж сложно — один поезд, идущий прямиком в ад, чего стоит! Сюда же можно добавить простофилю и мелкого, лишенного всякого масштаба человечишку, способного лишь продавать жалкие рубашки в жалком магазинчике, потому что ни на что другое этот человечишка не годится. Да мало ли чего еще мог надуть в уши феерическому Лео чертов дурак Моретти! Правда, по зрелом размышлении Алекс отбросил мысль о поклепах: Лео не такой идиот, чтобы руководствоваться мнением постороннего человека относительно кого бы то и чего бы то ни было. Только его собственное мнение имеет значение.

Выходит, Алекс просто не показался ему. И дружбы, о которой он так мечтал, не случилось. Не случилось и приятельства. Так не проще ли поступить так, как поступил сам Лео? А именно — забыть о его существовании.

Но забыть не получилось — Лео сам напомнил о себе.

Все произошло в день похорон синьора Тавиани, на которые собрался почти весь город. Несчастный старик безмерно удивился бы, узнав, сколько людей пришло проводить его в последний путь, ведь при жизни он мало с кем общался; дежурные «здравствуйте, синьор Тавиани», «как поживаете, синьор Тавиани», «всего хорошего, синьор Тавиани» не в счет. Подобные высказывания — всего лишь дань обычной вежливости, особых эмоциональных затрат они не требуют. Но в отсутствии настоящего, а не формального отклика синьор Тавиани был виноват сам. Так же, как и в своем одиночестве. На «здравствуйте» и «всего хорошего» он обычно отвечал надменным кивком. На «как поживаете?» — такой же надменной улыбкой, что могло означать:

спасибо, малыш, скриплю помаленьку.

А могло:

не пойти бы тебе к черту, малыш, со своими расспросами?

А всего-то и надо было, что поговорить с собеседником о самых простых вещах: с герром Людтке — о его школе скалолазания и внуках Аннете и Эрике, одно удовольствие смотреть на этих малюток, такие они славные и румяные! С синьором Дзампой — о перспективах развития горнолыжного спорта в К., да еще о больной спине, всем известно, что у синьора Дзампы побаливает спина, вряд ли сходных проблем не испытывал и синьор Тавиани — глубокий старик. И, отталкиваясь лыжными палками от спины, можно было бы, как на трамплине, взлететь к проблемам здоровья вообще — вот бы и сладился душевный разговор, и все остались бы довольны. Или синьор Виладжо, к примеру, глава местной полиции. Вот уж с кем у синьора Тавиани нашлось бы немало общих тем — ведь в далеком прошлом он занимал ту же должность и преуспел на ней. С любым жителем К. имелся повод для разговора, который был бы с благодарностью подхвачен. По-другому и быть не может, ведь сограждане Алекса в основной массе приятные и доброжелательные люди. Снисходительные к мелким и абсолютно невинным слабостям других. И лишь одного они не прощают — высокомерного отношения к себе.

А синьор Тавиани был высокомерным, замкнутым стариком. Ни с кем не сближался, никого не привечал: как будто жил не среди людей, а среди призраков, существовал в своей собственной параллельной реальности. Всем своим видом показывая, что общество кладбищенских мертвецов, в котором он постоянно вращался с метлой в руках, для него гораздо приятнее, чем общество живых — из плоти и крови — людей.

Теперь, когда жизненный цикл синьора Тавиани завершился, остается надеяться, что мертвецы примут его с распростертыми объятиями, потому что именно там ему и место. Уже давно, а не только в последние несколько дней. Ведь по сути он и сам был ходячим трупом, не интересующимся жизнью, что протекала вокруг него. О причинах, о подоплеке событий, сделавших его таким, Алекс не знает и вряд ли когда-нибудь узнает. И любой человек в К. может сказать то же самое. И тем не менее большинство знакомых Алекса пришли на похороны старика. Все те, кто получал от него лишь надменную улыбку, — все они здесь.