Мекленбургский дьявол - Иван Валерьевич Оченков

а возражений слушать не стал. Да они и помалкивали, если честно.

— Что там с бродами? — поспешил я сменить тему.

— Ищем. Я послал своих лучших людей, так что, полагаю, скоро найдем.

— Хорошо, — кивнул я. — Сообщи всем, что вечером будет совет. Может, кто чего разумного предложит. Одна голова хорошо, а две вообще все запутают.

Оставшись один, я погрузился в раздумья, чтобы сделал в данной ситуации до того, как стал царем? Тогда я тоже часто своевольничал, не прислушивался к мнению более опытных людей, был скор на решения и расправу, но всегда умел обернуть сложившуюся ситуации к своей пользе. Кстати, это многие заметили. Даже Дмитрий как-то спросил меня, почему я не казнил Филарета и его союзников бояр, хотя имел все доказательства их заговора, против себя.

— Как тебе сказать, сын мой, — задумался я. — Свои ведь.

— Свои? — удивился тот. — Но мы ведь не русские? К тому же, в Мекленбурге, вы не стеснялись укорачивать на голову нерадивых слуг. Я знаю, мне матушка рассказывала.

— Это точно, — поддакнул внимательно прислушивавшийся к нашему разговору Петька. — В Шверине до сих пор ходят легенды, о том, как вы приказали вздернуть господина Рукендорфа. Говорят, он очень потешно сучил ногами, болтаясь на веревке.

Последние слова, маленький сорванец произнес с явным сожалением, что ему из-за малолетства не удалось полюбоваться подобным зрелищем.

— Кого? — удивился я, поскольку имя казненного мне ничего не говорило.

— Ну, кажется, он был управляющим герцогскими имениями.

— Ах, вот он что. Да, было дело. Этот сукин сын обкрадывал, как потом выяснилось, не только меня, но и моих кузенов.

— Но почему же, ваше величество, вам не поступать так же и здесь? — снова спросил царевич.

— Когда-нибудь, мой мальчик, ты займешь мое место и будешь править нашим народом. Нашим, я называю, прежде всего, русский, поскольку именно России наш род обязан своим возвышением. Никакой Мекленбург, Померания или даже Бавария не сравняться своим могуществом и богатством с этой землей. Более того, как бы не были велики германцы, русские ни в чем им не уступят. Ни в военном искусстве, ни в благородстве, ни в каком ином таланте.

— Но ведь в прежние времена Никлотинги правили даже Швецией? — недоверчиво воскликнул Дмитрий.

— Швеция, сынок, всего лишь небольшая и не слишком богатая страна, да к ому же и с не самым лучшим климатом. Разве что железо в ее недрах много. Но то не беда, скоро и у нас сыщется и того более. Твой дядя Густав-Адольф весьма разумно правит ей и, несомненно, добьется больших успехов, но с Россией ей не сравниться.

Судя по всему, внуку короля Карла IX сказанное мной показалось дикой ересью, но, по крайней мере, у него хватило ума промолчать.

— Так вот, — продолжил я. — Есть у нас русских, такая черта. Мы очень любим гонимых. Бояре Романовы в свое время были очень богаты и влиятельны, но жители Москвы отличали их не более чем иных представителей аристократии. Но стоило им попасть в опалу к Борису Годунову, потерять свое значение и земли, как их вдруг стали любить и жалеть. И это продолжается до сих пор. Казнить просто. Трудно сделать так, чтобы лишившийся головы не стал мучеником.

— Государь, вы сейчас о митрополите Филиппе?

— И не только. Может, слышал про некоего Ефима Подгородецкого из московских дворян?

— Нет. А кто он?

— Да так, пустослов, один. Служил воеводой в нескольких городах. Нигде ничего доброго не добился, однако и опалу возложить было не за что. Так, глядишь, и до думского чина поднялся, да как-то по пьяному делу его зарезали. И сразу же слух пошел, что это Михальский сотворил по моему приказу. И все его сразу жалеть стали, молебны в церквях заказывать…

— И что вы сделали?

— Ничего. Погоревали маленько и забыли. Собаки лают, ветер носит! А учинилось бы следствие, стали болтунов на дыбу тащить, да языки рвать, его, глядишь, и в великомученики произвели. Так-то вот!

Судя по всему, царевич не был со мной согласен, но, быть может, со временем и поймет. В любом случае, он станет вторым Никлотингом на Московском престоле и царствование его будет освящено божьей волей и традицией. Но это все дела далекого или не очень будущего, а теперь нужно что-то решать.

Впрочем, решение нашлось само собой. Вечером на совет, помимо всех прочих, явился и Панин, который успел к тому времени добраться к месту рандеву с основной частью флота. Пришел он не один, а в сопровождении отбитого у татар изможденного полонянника. Худой и жилистый, с многочисленными следами пыток на теле, он вероятно был лишь тенью себя прежнего и лишь глаза, яростные и неукротимые, выдавали в нем человека незаурядного.

— Кто таков? — спросил я, сделав одновременно знак присутствующим, чтобы не мешались.

— Михаил Рожков я, государь, из тульских боярских детей, — прохрипел тот.

— Как здесь оказался?

— Известно как, в полон татары забрали.

— Давно?

— За три лета до того, как тебя на Соборе царем избрали. Послали нас тогда с князем Борисом Лыковым с поминкам к Джанибек-Гирею и Кантемиру-мурзе, чтобы они не нас воевали, а на поляков пошли.

— И чем дело кончилось?

— Известно чем, — скрипнул зубами пленник, — стрельцов и детей боярских, что посольство охраняли, посекли, подарки разграбили, а сами продолжили нашу землю зорить.

— А князь Борис Михайлович?

— Утек, собака! Бросил нас, а сам в бега, конь-то у него куда как хорош был. Не догнали ногаи.

— Ладно, то дела прошлые. Тут чем занимался?

— Чем придется, государь. В Туретчину меня не продали, сначала думали выкуп получить, потом вроде привыкли. Я лишний раз не бунтовал, работу справно делал. Язык их, опять же, выучил. Постепенно выбился в приказчики, или по-ихнему «боерык».

— И хорошо жил?

— Лучше чем иные пленники, — не стал отпираться Рожков. — Женился, дом завел. Хозяева даже склоняли веру их принять, обасурманиться, обещали тогда волю дать. Дескать, не годится по их закону единоверца в рабстве держать.

— Что ж не принял?

— Не смог через себя переступить.