Единая теория всего - Образцов Константин

– Выглядите отдохнувшим, – заметил я.

Он смущенно засмеялся и поправил очки.

– Ну, это я так, для расширения сосудов. Знаете, у меня такой стресс на работе весь год: подготовка проектов, приемные комиссии, между смежниками эта вечная грызня – хочется просто провести время в покое и одиночестве. Крепкий сон, книги, телевизор… Вы меня понимаете?

Я заверил, что да.

– Лев Львович, я по поводу смерти Бориса Рубинчика. Хочу кое-что уточнить в обстоятельствах той ночи.

Он как-то дернулся, обеспокоенно посмотрел вниз и в сторону и спросил:

– А что же еще уточнить? Я уже все рассказал.

Я откинулся на спинку стула, проницательно прищурился, постучал пальцами по столу и веско сказал:

– Не все, Лев Львович. Не все.

– На что это вы намекаете? – попытался возмутиться он, но вышло не очень. Уверен, что у себя в «Турбостроителе» и на пике формы возмущение у Льва Львовича могло бы получиться что надо, но сейчас я застал его похмельным утром, едва очнувшегося ото сна, во вчерашней майке и кое-как натянутых тренировочных брюках, и поэтому уверенно продолжал:

– Не упрямьтесь, вы же серьезный, взрослый мужчина. Я только что был у вашего соседа снизу. Он мне все рассказал.

– Так, значит, Сережа тоже видел!.. – воскликнул Лев Львович, посмотрел на меня, осекся и сник.

– Ну что же вы, – подбодрил я. – Смелее! Что мог видеть Сережа?

– Как ребенка, ей-богу, – махнул он рукой. – Я могу чайник поставить?

Как известно, когда грохот в квартире Рубинчика оборвался треском и звоном выбитого окна, а со двора донесся испуганный крик и соседи устремились по лестнице вниз, Лев Львович остался стоять перед дверью.

– Сам не помню зачем, – признался он. – Может, решил, что раз не заперто, нужно присмотреть за квартирой.

И тут дверь широко распахнулась. На пороге стояли мужчина и женщина.

– Я большего страха в жизни своей не испытывал. Если бы оттуда какой-нибудь громила выскочил с топором в руке или бандиты в масках, и то не было бы так страшно. А тут, после всего этого жуткого громыхания, вдруг совершенно обыкновенные люди, приятные даже. Это было так странно, так неправильно, что у меня в прямом смысле мороз по коже пошел.

– Как они выглядели?

Лев Львович задумался.

– Женщина такая, на артистку похожа. Высокая, статная. Красивая очень. Платье, можно сказать, нарядное, кажется, бордового цвета. Бусы крупные, яркие, я на них внимание обратил. В общем, эффектная дама.

– А мужчина?

– А он, знаете ли, типичный американец.

– Это значит какой?

– Ну вот, понимаете… – Лев Львович пошевелил скрюченными пальцами, как будто ощупывая себе лицо, – иностранец, одним словом. Тоже рослый, можно сказать, крупный. Мужественный такой. В клетчатой рубашке.

Со двора доносились крики и гомон. Лев Львович стоял неподвижно и таращился на незнакомцев. Женщина вдруг улыбнулась и подмигнула ему, чем привела в еще больший ужас, если только это было возможно. Мужчина посмотрел на часы – у него большие, массивные часы были на запястье, – кажется, подвел стрелки, а потом они молча повернулись и стали спускаться по лестнице.

– Я инстинктивно пустился за ними следом. Не знаю, что я хотел сделать – догнать, задержать… Они меня опередили на пару лестничных маршей, свернули за угол – и тут смотрю, мне навстречу мчится Сережа, запыхался весь и пробежал мимо меня наверх. Я бегом вниз – никого. Выскочил во двор, осмотрелся – только наши вокруг, а этих двоих и след простыл. Все.

Он замолчал.

– Почему сразу не сообщили?

Лев Львович развел руками.

– А что сообщить? Никто, кроме меня, их не видел. Да я и сам не уверен, видел кого-нибудь или нет. Я же отдыхаю уже две недели, вот и подумал… ну, мало ли… примерещилось.

– Ладно. Есть бумага и ручка?

Он встал, вышел из кухни и вернулся с форматным листом бумаги и остро заточенным карандашом.

– Вот.

Я написал несколько слов и цифр, отдал ему листок и сказал:

– Завтра жду вас с утра у себя в управлении. Здесь время, адрес и телефон. Пропуск будет на проходной. И постарайтесь сегодня не слишком сильно отдыхать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Лев Львович понуро смотрел на лист бумаги, который заметно дрожал у него в руке. Потом вздохнул и обреченно спросил:

– Меня теперь привлекут?

– За что же? – удивился я.

– Ну, за то, что не сообщил… не просигнализировал…

– Бросьте, Лев Львович, что за глупости! Честно говоря, на вашем месте мало кто рассказал бы о случившемся, – великодушно успокоил я. – Просто показания зафиксируем под протокол, а потом фоторобот составим этих ваших «артистки» и «американца». Ну и альбомы с фотокарточками посмотрите, вдруг узнаете их. Кстати, не в курсе, где Ядвига Ильинична? Я к ней заходил, а ее дома нет.

Приободрившийся Лев Львович взглянул на часы и ответил:

– Так она в это время с собачкой гуляет. У нее пуделек, маленький такой. В саду Дзержинского, тут, рядом.

Я поблагодарил и ушел, на прощание еще раз убедительно попросив выйти из отпуска хотя бы на один завтрашний день. Он пообещал, но без особой уверенности в голосе.

В саду Дзержинского среди живописных старых деревьев и очаровательных ландшафтов из заросших кувшинками узких проток прохаживались по дорожкам молодые мамы с колясками и бабушки присматривали за внуками, возившимися в мокром песке у пруда и ковырявшими прутьями тину. На маленьком изогнутом мостике с ажурными перилами стояла, обнявшись, молодая пара и смотрела в счастливое будущее. У старинной деревянной купеческой дачи в глубине сада старушки бросали хлебный мякиш сизым голубям и отважным взъерошенным воробьям. На лавочке у памятника железному основателю ВЧК расположились за шахматами двое пенсионеров, поблизости маялся мальчик лет шести, катал на веревочке большой пластмассовый самосвал и поглядывал на увлеченного шахматами деда.

Ядвигу Ильиничну я увидел издалека: она стояла у постамента, сама похожая на строгое изваяние в черных одеждах, а по зеленым газонам вокруг носился стремительными кругами маленький персиковый пудель, распугивая недоумевающих голубей. Я подошел ближе. Песик заметил меня и стрелой устремился навстречу. Ядвига Ильинична проследила за пуделем взглядом и тоже увидела меня. Я улыбнулся и помахал рукой. Она беспокойно задвигалась и возгласила:

– Пополь! Пополь!

Пудель подбежал ко мне и заплясал рядом, раскрыв пасть в восторженной собачьей улыбке, вывалив язык и напрыгивая перепачканными лапами на штанины.

– Пополь! Отойди от милиционера, мы уходим!

Я подхватил песика одной рукой и не спеша направился к Ядвиге Ильиничне. Она нервно переминалась с ноги на ногу и стискивала в руках поводок. Ополоумевший от восторга пудель изворачивался и пытался лизнуть меня в нос.

– Здравствуйте, Ядвига Ильинична! Куда это вы так заспешили?

– И вам не хворать. У нас закончилось время прогулки, а у Пополя – режим. Ему пора обедать и спать.

Она защелкнула карабин поводка и опустила песика на землю. Он немедленно запрыгал вокруг, крутанулся, оплел поводком ноги хозяйке и запутался сам.

– Ах, да перестань же егозить, несносное создание! – Ядвига Ильинична с трудом присела, насколько позволяли возраст, юбка и собственное достоинство, и принялась высвобождать себя и Пополя из пут. Я решил воспользоваться моментом и тоже опустился рядом на корточки.

– Ядвига Ильинична, – начал я с мягкой укоризной, – а что же вы не рассказали, что видели в доме посторонних?

– Каких еще посторонних? – раздраженно спросила она, совладала наконец с поводком и поднялась. – Единственными посторонними в нашем доме в ночь смерти Бори были милиционеры, уж простите меня за прямоту. И я все еще тогда рассказала, причем неоднократно, и вам – в том числе.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Значит, добавить вам нечего? – произнес я профессиональным задумчивым тоном, словно мысленно определяясь со статьей Уголовного кодекса, по которой непременно привлеку вздумавшего упрямиться свидетеля.

– Абсолютно нет.