Страх. Книга 1. И небеса пронзит комета - Олег Рой

Хотя кое-что все-таки замечаю. Мое общение с другими людьми, как бы это сказать, не совсем вписывается в норму. Нет, я не могу сказать, что в детстве, в юности или сейчас от меня отворачивались, нет. Скорее уж наоборот. Но я, такой, казалось бы, классический экстраверт, на деле – сугубый одиночка. Мне куда интереснее лазить по горам или читать, чем тусить в веселой компании.

Потому и друзей у меня немного. Двое, собственно говоря.

Одного из них я только что отвез к его учителю, а другого жду сейчас в этом кафе. И этот друг – очень странный друг. Я даже и не знаю, друг ли вообще. Найдите мне человека, который числит другом того, кто регулярно «пьет» его кровь.

Нет-нет, Ойген – не вампир. Он всего-навсего один из тех медиков, которые возятся со мной с самого, кажется, рождения. Ойген – научный работник, сотрудник Корпорации. У нее длинное название, но все называют ее просто Корпорацией. Ее владелец, наш местный Форд и Рокфеллер в одном флаконе – Гарри Фишер – занимается буквально всем: от контрацептивов до биопротезирования. Но основное направление, насколько я, неспециалист, могу разобраться, – генетические и окологенетические исследования.

Феликс вроде бы занимается чем-то сходным (впрочем, кто из биологов сегодня не занимается наследственностью: одно из самых перспективных направлений), но работает в Центре Кмоторовича. Кстати, центр этот начался в свое время с гранта, полученного от того же Гарри Фишера. Но сейчас они с Корпорацией не связаны. Ну, или почти не связаны, эти научные взаимопереплетения для меня – темный лес.

Но вот Ойген работает непосредственно под крылом нынешнего руководителя Корпорации, ее генерального директора (Гарри Фишер – совсем не ученый, он просто владелец, как говорят англосаксы, «это просто бизнес») Ройзельмана. Ойген числится в каком-то секретном подразделении и подчиняется непосредственно генеральному. Он и еще какая-то Эдит, которую он изредка упоминает. О шефе своем Ойген говорит с восторженным придыханием, примерно так же, как Феликс о своем Кмоторовиче.

Вообще эти ученые мужи вроде ойгеновского шефа или того же Кмоторовича – Алекса, как называет его Феликс, да и не только он, а вообще все – кажутся мне, если можно так выразиться, не совсем людьми. Они словно роботы. Андроиды, вся жизнь которых, все мысли и стремления подчинены единственной цели, заполнены единственным смыслом – наукой. И мне бывает страшно, что Ойген или Феликс когда-то тоже могут стать такими же сверхчеловеками.

Хотя пока что вроде бы не стали. Ну или мне так кажется. Уверенности, разумеется, никакой: это настолько своеобразная публика, что в их странностях сам черт ногу сломит.

Ойген, кстати, по паспорту просто Евгений. Но папа его был венгр по имени Иштван, и, по-моему, переиначенное имя – дань почтения отцу, к которому Ойген был очень привязан. А может просто, что называется, выпендреж. Тем более что само понятие национальности сегодня, похоже, если не отмирает, то как минимум теряет свое значение. Глобализация во всей своей красе. Отдельные государства существуют, конечно, и до Мирового правительства нам еще далеко, но, чувствую, в итоге отличия между Чили и Японией станут чистой формальностью. Единое экономическое, культурное, научное и черт знает какое еще пространство. Корпорациям – а они сегодня опутывают своими щупальцами всю планету – так удобнее. Это новое устройство мира еще зыбко, все еще помнят сотрясавшие планету буквально четверть века назад локальные войны, безжалостно перекраивавшие политическую карту мира. Счастье еще, что ни один конфликт не дорос до применения ядерного оружия. И ясно, что сегодня люди боятся – вдруг все вернется. Этот страх, кажется, пропитывает саму земную атмосферу. Человек замирает в страхе перед тем, что хрупкое равновесие вновь нарушится и тогда мир может окончательно рухнуть в бездну.

Наверное, когда-то потом равновесие постепенно укрепится, ужас перед еще одним переделом мира ослабеет… Но пока наш покой – это та самая тишина, что царит в центре тайфуна. Пока главный правитель этого мира – страх.

На донышке моей чашки оставалось не больше глотка, когда я наконец увидел Ойгена. Дорогой модный плащ, кожаная папка под мышкой и зонтик-трость придавали ему элегантный, аристократический вид. Даже ростом он, вообще-то несколько коренастый, стал словно бы выше. Перейдя дорогу возле скверика, Ойген заметил меня и взмахнул рукой – мол, привет-привет, уже иду.

– Привет, дружище, – улыбнулся он, подходя к моему столику и пожимая мне руку. – Не буду спрашивать, как твои дела. И сам знаю.

Конечно, он знал. Еще бы! Я сам почти ежедневно заносил всю информацию о своем самочувствии в специальный блог – специально Центра и персонально для Ойгена.

– Ага. – Я улыбнулся в ответ. – Каждый раз ты мне старательно напоминаешь, что я у тебя под колпаком. Что-нибудь заказать?

– Я сам, – присаживаясь, остановил меня он. – Ты как насчет сосисок? Я голодный – ужас. Кажется, собаку бы съел.

– Горячую? – подхватил я немудреную шутку. – Вот и закажем по хот-догу.

Мне, откровенно говоря, есть не хотелось (мой аппетит просыпается лишь после хорошей нагрузки), но чего не сделаешь в хорошей компании. Сообщив подскочившему кельнеру о наших пожеланиях, Ойген откинулся на спинку кресла и расстегнул замочки на кожаной папке.

– Сперва о деле. Деньги перевели сегодня, все как обычно. Наверное, уже поступили на твой счет. Прости, что запоздал, не до того было, только после обеда смог канцелярщиной заняться.

Я кивнул. Деньги – вещь нужная, но счет мой и так не пустовал. Вот, кстати, еще одна странность моей «болезни». За лечение и обследование люди обычно платят сами – и платят немало. Мне же – человеку, по собственным ощущениям, совершенно здоровому – медицинское наблюдение не стоило ни цента. Наоборот, мои отчеты и регулярные анализы Центр оплачивал весьма щедро. Мы с мамой вполне могли бы жить на эти деньги даже без моей зарплаты. При том, что мама, инвалид, нигде не работает (кажется, с момента моего рождения). Тем не менее мы никогда не нуждались. И комнату Феликсу сдали не из финансовых соображений, а потому что за него попросили – наш дом подходил ему в качестве жилья идеально. Феликс упорно настаивал на оплате, так что мама в конце концов согласилась на возмещение трети коммунальных расходов.

Должно быть, моя «болезнь» какая-то очень уж интересная для медиков, раз уж они готовы так щедро раскошеливаться за возможность за мной наблюдать. Ну а мне не жалко.

– Теперь вот что… – Ойген тяжело вздохнул, явно собираясь сказать что-то не слишком приятное.

И я даже подозревал, что именно. У жизни «подопытного кролика» есть свои минусы. Главный из которых – невозможность «спрятаться». Ты все время на виду, о тебе знают абсолютно все. Ойгену, может, и не слишком нравится необходимость следить не только за моим состоянием, но и за поведением, никуда не денешься. Куратор.

– Там у нас очень недовольны тем, что ты сделал в прошлую пятницу, – буркнул он, не глядя на меня и нервно тягая туда-сюда замки дорогой папки.

Судя по этому жесту, «недовольны» – это мягко сказано. Ну, впрочем, не впервой.

– У меня не было выбора, – бесстрастно возразил я. – Здание уже пылало, снять человека с крыши было невозможно. Лестницу было не подогнать, а вертолет не успевал. Что ж, надо было бросить его и не спасать?

– Спас? – тихо-тихо спросил Ойген.

Зачем спрашивал? Сам ведь все знает. Я медленно покачал головой, уставясь в стол:

– Нет. Но шанс был, я не мог его не использовать. И не мог знать заранее, что…

Горело недостроенное здание, которое начали возводить где-то в семидесятых, а потом забросили. Таких недостроев и долгостроев хватает в любом городе мира. И горят эти коробки чаще, чем любые другие здания. По уму надо было эту шестиэтажку снести давным-давно (шансы на гипотетический – когда-нибудь – ввод в эксплуатацию были мизерными), но у муниципалитета вечно на это не хватало денег. Ну, теперь-то точно снесут.

Если вы думаете, что недострой – это каменная коробка, в которой нечему гореть, то вы ошибаетесь. Нет, ну бывают и чистые «коробки», ну так в них и пожаров не случается. Но как правило – и это скажет любой пожарный, – полыхают недострои за милую душу: пластиковые трубы, теплоизоляция, строительные отходы, вспомогательные материалы… Это если не считать того, что наносят в подобные «жилища» гнездящиеся там бомжи.

Ума вот только не приложу, за каким лешим деда-сторожа понесло на крышу. Разве что от огня спасался: загорелось на втором этаже, а в здании «без окон без дверей» тяга почище, чем в аэродинамической трубе. Когда я вылез на крышу, то увидел, как в клубах едкого дыма мечется в панике одинокая фигура, и услышал, как внизу начинают ломаться и рушиться балки перекрытий и лестничных проемов. Подогнать лестницу действительно было невозможно: из всех окон били фонтаны огня. Со стороны двора пламя было послабее, но перегнать туда лестницу мои коллеги внизу точно не успевали. И пожарный вертолет, даже если бы его вызвали моментально, тоже не успел бы.