Цвет боли. Красный - Эва Хансен

— Я просила не смеяться. Это Шерри Аргов «Хочу быть стервой».

— Бритт, умоляю, я не хочу быть стервой.

— Я тоже, хотя здесь слово «стерва» в хорошем смысле. Я не знаю, будет ли между вами с Ларсом Юханссоном что-то, — она жестом останавливает мои возможные возражения, — даже не знаю, состоится ли вообще знакомство, но если вдруг, слышишь, Линн, если вдруг тебе понадобится совет, как вести себя с этим мужчиной, полистай книгу.

— Бритт, ты часто ею пользовалась?

— К сожалению, никогда. Но ты меня поймешь, в последний раз ты разговаривала со своим Йеном именно так, как это следовало делать с самого начала, и теперь твой бывший готов лизать подошвы твоих ног. Ладно, мне уже пора. Возьми книгу и не закидывай ее на дальнюю полку. Обещаешь?

Пришлось пообещать.

По дороге она еще несколько раз брала с меня торжественные клятвы пролистать сей учебник по стервологии и воспользоваться им в случае необходимости.

— Бритт, это уже пятое мое обещание, может, хватит? Если ты не веришь пяти первым, к чему давать еще пять?

— Прости, я верю, просто хочу лишний раз напомнить. Пожалуйста. Линн, что-то мне подсказывает, что все будет не просто.

Расцеловавшись на прощание и пообещав звонить друг дружке каждый день, мы наконец расстались. Но теперь я хотя бы уверена, что Бритт вернется, разве только свадьба расстроится, но, похоже, подруге этого уже не хотелось. Напротив, она мечтала блеснуть своей оригинальностью и европейским лоском. Я не рискнула напоминать Бритт, что этот лоск могут просто не понять, поскольку в Америке совсем другие понятия красивого и полезного и функциональная простота шведов там может быть воспринята почти как бедность.

Я была еще в аэропорту, когда позвонил Оле, пригласил на беседу. Если честно, не хотелось. Бритт уехала провожать сестру-соперницу к алтарю, а я должна заниматься каким-то то ли убийством, то ли несчастным случаем, выясняя у красивого мужика:

— А не вы ли, простите, укокошили свою знакомую? А вы ее сами связывали или только консультировали? А она сразу задохнулась или еще минут десять дергалась, умоляя вытащить ее из петли? А вы потом сразу домой поехали или в ресторан заглянули отметить удачное убийство?

Чего ему не хватало, если у него все есть? Чем могла эта девушка досадить божественному Ларсу Юханссону, доведя его до преступления? Или он маньяк?

Я даже оглянулась в испуге, проверяя, не слышит ли мои мысли Бритт, потому что, сообрази такое подруга, она бы уже заставила самолет развернуться или выбросилась на парашюте. Как же разоблачение маньяка, и без нее?!

Если честно, то была еще одна мыслишка, которую я старательно от себя гнала: что такого в этой обычной с виду девушке нашел красавец Ларс Юханссон, чтобы связывать и даже убивать?

Последние дни ноября не самое лучшее время, наверное, во всей Европе, а уж в Скандинавии и подавно. Ветер холодный, листьев на деревьях уже почти нет, пасмурно, серо, промозгло… Если снег идет, то мокрый и с дождем. Настроение дрянное.

Скорей бы уж выпал нормальный снег и температура опустилась ниже нуля. Снежные сугробы в Стокгольме — очень красиво, но это ближе к Рождеству.

Я села в экспресс от аэропорта Арланда к центру и привалилась к стеклу, прикрыв глаза. Смотреть на лужи за окном, покрытые из-за ветра рябью, не хотелось. С утра пытался идти снег, опять мокрый, и вместо сугробов каша под ногами, растекающаяся серыми холодными лужами. Какие все же разные лужи весной и осенью. Весной может быть тоже холодно, и ветер ледяной и даже пасмурно, но в воздухе разлито ожидание тепла и солнца, потому на облака, отраженные в лужах, хочется смотреть бесконечно. А сейчас не хотелось, напротив, было желание прикрыть глаза и повздыхать над своими так странно складывающимися каникулами.

Не тут-то было, соседкой оказалась весьма разговорчивая полная дама средних лет, почему-то уверенная, что она владеет шведским. Она беспрестанно что-то спрашивала. Разобраться в мешанине неправильно произносимых слов было трудно, я попросила перейти на английский.

— А вы говорите по-английски?! — искренне удивилась дама.

— Конечно, почему нет?

— Я не ожидала.

Оставшуюся часть пути я терпеливо разъясняла, что «Сергель Плаза» находится в самом центре. Правда, смотря что считать центром. Да, это Норрмальм. Да, она все сможет увидеть, даже не беря такси. От Сергель два шага до Гамла Стана и до Королевского дворца, и до Ратуши, и до Королевского театра. Ей просто повезло… Ей всегда везет…

Когда экспресс наконец прибыл, голова у меня просто гудела. Соседка долго вынимала свои сто килограммов из довольно узкого кресла, потом так же долго пропихивала их по проходу. Пользуясь тем, что ей необходимо было достать вещи из багажного отделения, я поторопилась распрощаться и затеряться на Центральном вокзале. Не слишком вежливо, но провожать ее на Сергель у меня не было ни малейшего желания.

Нырнула в метро, вышла на «Слюссен» и отправилась по своей любимой Йотгатан пешком, поскольку время до встречи с Оле еще было. Требовалось встряхнуться и еще раз осмыслить положение. Не у одной Бритт интуиция, моя тоже подсказывала, что я ввязываюсь во что-то, что не пройдет даром.

Словно в подтверждение этого взгляд наткнулся на вывеску магазина «Монки», над которым, по версии Стига Ларссона, располагался «Миллениум». А дальше на площади Мердборьярплатцен встретились то ли трансвеститы, то ли транссексуалы, не поняла, но видеть здоровенных мужиков, разодетых в женские тряпки, раскрашенных, как проститутки в дешевых борделях прошлого или позапрошлого века, на каблуках, хихикающих… было неприятно. Я не против отклонений — если они есть, никуда не денешься, но когда мужской с подвизгиванием голос верещит на всю улицу «Девочки, девочки…», меня коробит.

Пятерке мужчин с накладными бюстами наплевать на мои воззрения, они, продолжая веселиться, уселись в три машины и с ветерком покатили к Слюссену в сторону Гамла Стана.

Пока шла до Арки Боффиля, размышляла о своем отношении к геям, лесби, трансвеститам и прочей публике. У меня определенно гомофобия. Сейчас для нормальной шведки это неприемлемо, а уж для журналистки тем более. С этим надо бороться, и я честно пыталась.

В начале августа отправилась смотреть уже ставший привычным для Стокгольма гей-парад. Вовсе не потому, что мне нравится это зрелище, скорее из журналистского любопытства. Я натуралка, что в Швеции (во всяком случае, в Стокгольме) скоро будет считаться болезнью. Сейчас признаться, что ты натурал и любишь свою жену, не имея связей с мужчинами, как и женщине, что она предпочитает только своего мужа — почти признание в частичной неполноценности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});