Желябов - Александр Воронский

— Семейные отношения, судя по рассказам Желябова, были у него хороши. Он вообще не считал себя способным привязаться к женщине всей душой. Но жену свою он все-таки любил и очень гордился ее привязанностью. В этим отношении у него, впрочем, совершенно сохранились воззрения среды, из которой он вышел. В жене он видел не поэтическую любовницу, а мать семейства и товарища по хозяйству; а браке у него на первом плане рисовалась опять не любовь, к которой он относился довольно насмешливо, а семейные обязанности, и к этим обязанностям Желябов относился с истошно мужицким уважением… Все это время Желябов, во всяком случае, посвящал общественной деятельности лишь часть своих сил и времени. Он действовал в обществе, в студенчества, в народе, но оставался еще хозяином и отцом семейства, и сыном. По всей вероятности, это происходило оттого, что еще не совсем выработался его характер, отчасти же, может быть, у него не накипело на душе настолько, чтобы кинуться в политику всецело, махнув рукой на все остальное на всю личную жизнь.

Этот образ, видимо, ретуширован согласно народовольческим воззрениям. Желябов любил хозяйство, но едва ли он был хозяином, ушедшим в деревенские дела "до макушки". Помыслы его были сосредоточены вокруг революционного движения. В письме Драгоманову он писал:

— Наступила зима 1875—76 гг. Тюрьмы переполнены народом; сотни жизней перебиты; но движение не унялось; только прием борьбы переменился и на смену пропаганды научного социализма умудренные опытом выдвинули бойцы на первый план агитацию словом и делом на почве народных требований. В то же время всколыхнулась украинская "Громада" и, верный своему основному принципу народничества, замыслили целый ряд предприятий на пользу ридной Украины. В эту зиму вы приехали в Одессу для сборов на "Громаду" и мы повидались с вами вторично… много ли времени ушло, подумаешь, а сколько перемен. Взять хотя бы этот уголок — Одессу. Я видел расцвет тамошней "Громады", ее живые начинания. Медленно, но непрерывно сливались там в одно два революционных потока, общерусский и украинский; не федерация, а единство было недалеко, и вдруг все пошло прахом. Соблазнились старики выгодой легального положения; медлили покинуть насиженные гнезда, и погибли для борьбы славные люди; погибли начинания…

Эти воспоминания совсем не подтверждают, что Андрей Иванович погружался "до макушки" в хозяйство. Занимался он им, разделяя общее настроение революционеров-разночинцев. Кроме того, к поездкам в деревню и пребыванию там его понуждали аресты в городах, шпионаж, жандармский и полицейский надзор. Не надо забывать, что выпущенный из тюрьмы на поруки Желябов находился под усиленным наблюдением.

Не так идиллична была и семейная жизнь Желябова. Тесть его Яхненко отличался характером крутым и несговорчивым и, само собой понятно, нисколько не сочувствовал революционным настроениям зятя. "Жена, Ольга Семеновна, любила "общество", искала "хороших связей", т. е. то, что Желябов от души и от сердца ненавидел. Едва ли Ольга Семеновна являлась и усердной помощницей мужу в его деревенских делах. Белоконский отмечает, что, подчиняясь Андрею Ивановичу и работая с ним на огороде, она иногда ложилась на межу и плакала, вспоминая о рояли. Это сообщение ближе к истине. Не следует также соглашаться легко и с утверждением, это Желябов по-деревенони относился к женщине, ценя в ней прежде всего мать семейства. На женщину люди желябовской среды смотрели обычно глазами автора романа "Что делать", как на свободную помощницу в "общем деле".

Следует немного подробнее сказать об украинской "Громаде". Царское правительство, наряду с массовыми общерусским и арестами, стало беспощадно расправляться и с национальным! украинским движением. Украинский язык находился под запретом, главные очаги движения были разгромлены; украинофилы-федералисты подвергались преследованиям. Драгоманова лишили профессорской кафедры и выслали. Украинская интеллигенция в связи со всеми этими гонениями была настроена оппозиционно, во многом опережая русские либеральные и радикальные круги. Примыкавшие к "Громаде" высказывались за революцию. Андрей Иванович не только продолжал поддерживать в Одессе знакомство с украинскими автономистами, но и входил в "Громаду".

Общение Желябова с интеллигенцией не ограничивалось "Громадой". В ту пору в Герцеговине вспыхнуло восстание против турок. Движение было националистическое. Среди русской, революционной молодежи оно, особенно на первых порах, встретило дружный отклик. Возникли нелегальные комитеты. В одесский комитет, между прочим, вошел и Желябов. На поддержку повстанцам отправляли волонтеров, собирали денежную помощь. На Балканы из революционеров пробрались Степняк-Кравчинский, Дебагорий-Мокриевич, Клеменц и другие. Предполагал отправиться и Желябов. Волонтерское движение, однако, быстро пошло на убыль, едва царское правительство вмешалось в балканские дела. Казенный патриотизм загасил искреннее сочувствие балканскому национальному движению. Среди революционеров стали говорить: зачем ехать на Балканы и сражаться там за свободу, когда десятки миллионов русских крестьян продолжают находиться в самом рабском угнетении.

Поездка Желябова на Балканы не состоялась.

Встречи с Драгомановым и с другими представителями украинской и общерусской интеллигенции, бесспорно, заметно отразились на взглядах и на настроениях Желябова. Об этих взглядах и настроениях в биографии Тихомирова, одобренной Исполнительным комитетом, сообщается:

— Желябов, разделяя общее увлечение, да и всегда по принципу признававший огромную важность деятельности в массах, тем не менее во многом обнаружил далеко не заурядную систему действий. Политический агитатор рано сказался в нем. Так, например, он принимал деятельное участие в организации помощи славянам, рассчитывая, как рассказывал впоследствии, на деле возрождения славян помочь политическому воспитанию самого русского общества. Вообще, надо сказать, что этот мужик по своему происхождению никогда не отвертывался от "общества", как делало большинство отправляющихся в народ. Русская революция представлялась ему не исключительно в виде освобождения крестьянского или даже рабочего сословия, а в виде политического возрождения всего русского народа вообще. Его взгляды в этом случае значительно расходились со взглядами большинства современной ему революционной среды. — Он признавал, что крестьянская реформа была великим благом для народа. Правда, она ничего не дала и даже много отняла у крестьян в экономическом отношении, экономически она не освободила их, но нравственно несомненно возвысила, гражданский уровень подняла, а это очень важно. Тем не менее, Желябов страшно ненавидел принципы царизма. Власть неограниченная, бесконтрольная была ему противна. Царя-патриарха, отца мужиков, он не понимал и не верил в возможность существования такого. Он глубоко убежден был, что такой царь непременно будет деспотом, вроде помещика. Добрых намерений за правительством, освободившим крестьян, он никогда не признавал: "Им нужно было увеличить свои доходы, им было выгодно эксплоатировать крестьян самим и подорвать сравнительно сильный класс дворян", — вот в его глазах мотивы освобождения и никакой тени благодарности правительству…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});