Автоматная баллада - Андрей Уланов

«Странно, что на полу они десяток рулонов не раскатали, — насмешливо подумал Швейцарец, — ограничились коврами — монгольскими, судя по узорам и расцветке. Чёрт, ну зачем, куда… и откуда? Север Китая в первые послевоенные годы был неплохо подчищен армейскими ещё мародёрами, а забираться глубоко на юг… полюбоваться, как „темнеет море над Шанхаем“?»

Он ждал, а те «важные люди», так срочно желавшие видеть его «по важному делу», также не торопились пока начинать разговор.

— Ты, значит, и есть знаменитый Чёрный Охотник? — нарушил тишину язвенник у окна.

— Это вопрос? — Швейцарец воспользовался тоном, который, в зависимости от настроения, относил то к категории «особо равнодушный», то к «сейчас усну».

Судя по промелькнувшей в глазках толстяка искорке, по крайней мере, этот иерарх сумел расшифровать оставшееся невысказанным продолжение: ну а кем я ещё могу быть?

А вот второй вроде бы не сумел.

— Что-то не больно ты похож на свою страшненькую славу.

«Зато ты похож на попугая и ведёшь себя вполне соответственно», — подумал стрелок.

— Мне уйти?

— Вовсе нет, — толстяк наконец решил поучаствовать в разговоре. — Шио шутит. Правда ведь, Шио? Конечно же, наш гость ни кто иной, как знаменитый Чёрный Охотник — мы приказывали доставить, пардон, пригласить именно его, а наши воины умеют выполнять приказы.

— Правда, — выдавил Шио. — Я… люблю шутить шутки.

— Шутки — это хорошо, — сказал толстяк. — Даже если разговор предстоит серьёзный. Удачная шутка помогает снять напряж… сближает, я бы сказал. Пошутили, посмеялись, теперь можно сесть, — толстяк приглашающее повёл рукой в сторону кресел, — и начать говорить о деле. Не так ли… Кстати, как вы предпочитаете именовать себя?

— Швейцарцем.

— Я отчего-то именно так и думал, — толстяк моргнул. — Что ж… меня вы можете называть иерарх Дяо, а шутить любит, как вы только что узнали, мой соратник по иерархии Шио. Вы присаживайтесь, присаживайтесь… Шио, и ты тоже. Вовсе незачем лишний раз напрягать горло, когда есть возможность вести разговор в тесном кругу.

При этих словах иерарх бросил весьма выразительный взгляд в сторону двери. Предназначался он скорее Шио, нежели мне, решил Швейцарец, но всё равно — странно. Диван стоит у дальней стены, и подслушивать разговор было бы куда логичнее именно из-за неё… или с потолка или из-под пола — отовсюду, где тонкое сверло способно проделать незаметную дырочку, могущую послужить человеку с тонким же слухом превосходным источником информации.

Из-за двери же мог подслушивать только секретарь, но эта версия выглядела совсем по-детски. Да и зачем держать на подобной должности человека, которому не доверяешь.

— Напитки? — заполучив гостя в кресло, толстяк, похоже, и дальше собирался играть роль радушного хозяина. — Есть отличная вишнёвая наливка прошлогоднего урожая. Также имеется в наличии беленькая, собственной выделки… четвёртая перегонка, прошу заметить. Или, может, — он вдруг подмигнул Швейцарцу приятельски-понимающе, и это было настолько неожиданно, что стрелок едва удержал «маску», — что-нибудь из старых? Настоящих, довоенных… например, коньяк вам, молодой человек, приходилось дегустировать? Причём не советский, нет… хотя армянский был весьма даже… а французский?

«Машина времени, — оцепенело подумал Швейцарец, — они придумали… или не придумали, а как-то завладели, не суть важно, машиной времени. Конечно же — и тогда все эти маскарады с эсэсовскими самураями объясняются легко и просто. Равно как и японские сосны и шёлк. И что на первого встречного этот хренов иерарх готов истратить… чёрт, даже и не скажешь, сколько, — но если где-нибудь в Новом Магадане устроить аукцион бутылочке какого-нибудь „Хеннесси“, предварительно прочитав там цикл лекций на тему… это будет даже не золотом по весу».

— Саке, — выдохнул он первое, что пришло на ум.

Толстяк, ничуть не удивившись, приподнял над столиком высокий, чем-то похожий на перевёрнутый бокал для вина серебряный колокольчик, качнул два раза…

— Мне как обычно, — сухо произнёс Шио. «Попугай» сидел с таким видом, будто проглотил нечто длинное и острое и теперь прислушивается к ощущениям изнутри.

Дяо кивнул.

— Значит, — обратился он к кому-то за спиной стрелка — оборачиваться Швейцарец не хотел, а отражение в полировке было слишком нечётким, да и просто маленьким, — бутылочку беленькой досточтимому Шио, саке для нашего гостя и… пожалуй, четверть зелёного для меня. Ну и закусок лёгеньких.

Сашка

Дорого бы я дал за то, чтобы послушать, о чём эта парочка перешептывалась на кухне до прихода полицаев. Ох и дорого. Только ведь это не автоматом нужно быть — микрофоном с чувствительной мембраной, в крайнем случае стетоскопом. А так, хоть у меня слух и получше человеческого, но разобрать я сумел лишь то, что разговор вёлся хоть и шёпотом, но «на повышенных», что называется, тонах. Кажется, Энрико пытался что-то доказать Анне, в чём-то убеждал, та не соглашалась, огрызалась, но кто победил в итоге и, главное, о чём шёл этот спор, так и осталось для меня тайной.

Сугубо теоретически Эмма и Макс должны были расслышать больше меня — они-то стояли, опираясь на пол, прислонившись стволами к стенке, и, следовательно, доходящие с кухоньки вибрации воспринимали куда чётче. Увы и ах, они никакого желания пересказывать мне разговор не проявили, и я, со своей стороны, ответил им взаимностью — то есть просить не стал. Не хотите — не надо, дело ваше. Посмотрим, как дальше затвор провернётся.

Дальше явились полицаи — висевший на боку пристава Пётр-Петрович при виде моих упокойничков одобрительно лязгнул, а подойдя ближе, проскрипел что-то вроде: «Красиво сработал, молодой!»

Голос у него при этом был совершенно осипший. Видимо, на днях старику довелось хорошо пострелять — два-три рожка в хорошем темпе, не меньше, — и теперь он ещё с неделю будет харкать отпотевающим нагаром.

До сегодняшнего дня мы с ним толком знакомы не были, но я знал, что на похвалы старик скуп и даже подобная вроде бы по касательной пущенная фраза стоит немало. Что почти тут же подтвердила Ксюха[7] стоявшего рядом со мной полицая, тихо шепнувшая:

— Чётко сработал, парниша, сам «пэ-пэ» хвалит.

У меня даже промелькнула мысль: набраться наглости да и спросить у Пётр-Петровича, не слышал ли он про наших с Сергеем нанимателей чего-нибудь интересного. Наверное, и спросил бы — не будь в комнате Эммы и особенно угрюмо поглядывавшего из своего угла Макса. «АКМ» явно злился, и, в общем, я его понимал. Но раз уж твой хозяин такой лопух, что предпочитает полагаться на какие-то из консервы деланые ерундовины, а тебя, словно нашкодившего ребёнка, ставит в угол… извини, друг, однако это глубоко ваши с ним личные проблемы. И коситься при этом на всех с видом обиженного судьбой и миром — ей-же-ей, не стоит!

В итоге я всё-таки промолчал. Может, и зря — потому что уже на пороге, уходя, Пётр-Петрович глянул на меня с таким видом, словно…

…словно то ли ждал от меня чего-то, то ли всё же сам хотел что-то сказать — но тоже протянул до последнего момента, пока не стало слишком поздно.

Если это и впрямь было именно так, если мне этот его взгляд не почудился — получилось глупо, вслушиваясь в затихающие на лестнице шаги, подумал я.

— Хозяин Макса вам не доверяет, — неожиданно сказала Эмма.

— Что?

— Энрико не верит вам, — повторила чёрная винтовка. — Он считает, что эти двое приходили за вами.

Такой нелепости я не предполагал услышать даже от человека.

— За нами?

— Он убеждён, что их собственные враги ещё далеко позади. А значит…

— Мать-фреза, да какие ещё враги! Неужели он и в самом деле не понимает, что наличие золота в кошеле уже достаточный повод числиться во врагах у двух третей местного населения?!

— Энрико всё ещё рассуждает, как воин Храма, — неохотно произнёс Макс. — Там… откуда мы прибыли… среди разбойников нет безумцев, способных ради нескольких монет напасть на воина Храма.

— Там — это на обратной стороне Луны? — с сарказмом осведомился я. — Более близкое местонахождение столь трусливых бандитов лично мне вообразить сложно.

— Напрасно смеёшься. Храма опасаются все.

— Макс, три минуты назад в этой комнате толпились полицаи. Они тоже сумели внушить почтение жителям города и шести-семи близлежащих деревень, а также вселили священный ужас в сердца базарных торговцев. Однако редко выдается месяц, когда в их рядах не образуется новых вакансий — как ты легко можешь догадаться, вовсе не по естественным причинам. Хотя, — добавил я, — с другой стороны, что может быть для человека естественней, чем насильственная смерть?

— Сколько врагов убивают ваши полицаи за каждого своего?

— Вообще-то, — с лёгким недоумением отозвался я, — если подобную статистику кто и ведёт, то разве что Пётр-Петрович или Опанас — пистолет полицмейстера.