Совок-9 - Вадим Агарев

на меня, как на убогого базарного побирушку без обеих ног и сверкающего единственным бельмом, уверенно констатировала, ненамного сгустившая краски в своей оценке Пана.

Сочувственно покачав мне головой, и развернувшись, она, что-то осуждающе бормоча, торопливо проследовала вслед за приблудившейся ко мне и этому дому вздорной урюпчанке. Которая, судя по некоторым, отмеченным мною деталям, а, главное, по поведению Паны, уже успела приобрести в этих стенах статус, как минимум, не уступающий моему.

Всё правильно, давно уже пора переезжать туда, где я официально прописан, — гвоздём-двухсоткой и с безжалостной житейской логикой вонзился в мой мозг назревший железный аргумент. Закономерно родившийся в результате глупого недоразумения, случившегося только что. Так нелепо и, практически, на ровном месте.

Найдя наконец свои шлёпки, я, прежде, чем предпринять все доступные, хоть и заведомо некорректные меры к примирению, зашел в ванную вымыть руки. Нарушить этот ритуал меня не заставила бы даже атомная война между такими близкими моему сердцу Мордовией и Чувашией. Потомком этносов которых, в зависимости от настроения и количества выпитого, я периодически себя чувствовал. К тому же и моя баба Феня в моём давнем детстве частенько говаривала мне, что я упрямый и поперечный, как мордвин. Про какие-то мои чувашские особенности, она мне, будучи в сердцах, тоже рассказывала.

Когда я зашел на кухню, непреложная и интернациональная женская аксиома «Все мужики козлы!», не просто витала в воздухе. Она была настолько осязаема, что её можно было нарезать ломтями тут же лежавшим на столе ножом и мазать на хлеб.

Еще разумом прошлой жизни я давно и хорошо усвоил, что голод, он ни фига не не тётка. Даже, если тётку зовут Паной Левенштейн. А кушать, между прочим, мне уже часа три как хотелось по-взрослому. Я безошибочно рассудил, что, если срочно не восстановить мир с двумя, в данный момент неприязненно взирающими на меня разновозрастными мегерами, то мне будет еще хуже. Необходимо, не откладывая ни на минуту выстроить хотя бы относительно добросердечные отношения. В противном случае, спать мне придется ложиться голодным. Или собирать на стол, резать хлеб, зелень и всё остальное прочее, нужно будет самому. Но делать всё это мне было, честно говоря, лень. Мне не нужны были пчелы, мне бы сразу хотелось мёда. Следовательно, сейчас опять придётся прибегнуть к несложной оперативной импровизации. Слава богу, хоть мастерство и профессия выручает!

Я сделал озабоченную сосредоточенность на лице и принялся пристально рассматривать юную страдалицу.

— Ты, Лиза, зря полотенцем свои прекрасные лучезарные глаза натираешь! — мягко упрекнул я плакальщицу, не обращая в этот момент никакого внимания на Пану. Стоящую позади неё и бережно гладящую пельменную воровку по горемычной голове, — Заодно и щёки свои натрёшь и они тоже, как у пьяной колхозницы у тебя покраснеют! И станешь ты сразу некрасивой, а я напрочь разочаруюсь в твоей внешности! Да, Лизавета, скорее всего, так и случится! Пожалуй, что я передумаю на тебе жениться! Я уж лучше тогда на Лиду или на Наташку внимание своё посильнее обращу! И не тебя, а кого-то из них в жены себе выберу! Они, по крайней мере, в меня скалками не швыряются и ужином всегда готовы вовремя накормить! — демонстративно оглядев голодными глазами пустой стол, мстительно вздохнул я.

Мадам Левенштейн, собиравшаяся по первости встрять в мой коварный монолог, обескуражено замерла, так и не прикрыв своего безупречно сработанного в Израиле фарфорового рта. А внимательно слушавшая меня Лизавета, вдруг опомнилась и, подскочив, как сайгак, унеслась в сторону ванной.

— Ну и засранец же ты, Сергей! Мерзавец ты, ей богу! — осуждающе качая головой, через минуту отмерла и Пана Борисовна, — Я всё, конечно, понимаю, но так же нельзя! Лиза же еще совсем наивная дурочка! — она шагнула к плите и, всё еще сомневаясь, стоит ли меня кормить, принялась переставлять какие-то кастрюльки разных цветов и размеров. При этом неодобрительно вздыхая.

— Я сама! — завопила, взбесившимся метеором залетевшая на кухню Елизавета. И почти отпихнув от плиты Пану, взялась греметь посудой, — Ты ничего не понимаешь! У твоей Лидки сиськи еще меньше моих! А эта твоя кобыла Наташка, чтоб ты знал, она готовить вообще не умеет!

— Господи! — охнула и ладонью прикрыла глаза Пана Борисовна, — Лиза, ну разве так можно⁈ Ты же приличная девушка! Ты не должна выражаться в подобном тоне! Запомни, никто из приличных молодых людей и даже Сергей, на дух не переносят хабалок!

Выдав эту фразу, Левенштейн почему-то смотрела не в сторону Лизаветы, которой она предназначалась, а на меня. И взгляд этот был, ничего хорошего мне не обещающим.

Да, определённо надо перебираться в свою трёшку! За время нашей разлуки со ставшей мне родной тёткой, слишком уж отвык я от жесткой руки и добродетельного нрава ортодоксального преподавателя истмата и истории КПСС. Следует поберечь её сердце и заодно свои нервные клетки.

А между тем, охочая до семейного счастья Елизавета, исправно метала на стол тарелки с разносолами. Которые, как оказывается, ожидаючи меня со службы, они с Паной наготовили в избытке.

Под строгим взглядом Левенштейн я старался вести себя пристойно и еду руками с посуды не хватал. Пережевывая идеально отбитого и прожаренного цыплёнка табака, я с величайшим удовольствием щурился, начисто позабыв про все свои невзгоды и даже про разбитую машину. Я наслаждался и гурманствовал, не забывая подкладывать в рот взбитое на сливках и сдобренное сливочным маслом нежнейшее, как воздух, картофельное пюре.

Жизнь, весь непростой сегодняшний день, без всякого сострадания лупившая меня своей жуткой прозой по голове и по всем прочим частям моего тела, уже не казалась мне такой беспросветной и жестокой.

— Видишь, Серёжа, какая Лизонька молодец! — прервала мои гастрономические грёзы тётка, — Честно говоря, я и сама в высшей степени удивлена! Можешь не верить, но почти всё, что на столе, это лизиных рук дело!

— Да! Я всё сама! — гордо подтвердила тёткины слова искрящаяся гордостью девчонка, — Пана Борисовна тебе чистую правду говорит! А Наташка твоя ни в жизнь так не приготовит! — категорично заявила Лиза, не заметив, как едва заметно поморщилась Левенштейн, не оценив изящества её прямолинейности.

Насытившись и чувствуя себя почти счастливым человеком, я впервые за день расслабился и неожиданно для себя зевнул, вовремя прикрыв рукой рот. То, что я напрочь утратил бдительность, меня, в конечном счете и подвело под монастырь.

Хорошо, что Пана в этот момент стояла, отвернувшись к раковине с посудой, а Лизетта проявила снисходительность и не стала акцентировать внимание на грубейшем нарушении этикета. От этого я еще больше расслабился.

Именно в этот момент и грянуло!

— Ты, правда, на мне женишься? — спросила, как выстрелила, Елизавета, напряженно глядя мне в глаза, осоловевшие от блаженной сытости и не ожидавшие такого коварного подвоха от наглой малолетки. — Ты же сам сейчас сказал, что если… — голос Лизы перехватил нервный спазм, а распахнутые глаза соплюхи начали наполняться слезами. — Мне уже восемнадцать скоро!

Я замер, словно меня окатили жидким азотом, а стоявшая к нам спиной Левенштейн, даже уронила в раковину что-то металлическое.

— Ну, что, доигрался, манипулятор недоделанный⁈ И не вздумай сейчас превращать всё в комедию! — прошипела она, медленно оборачиваясь и глядя в мою сторону, как революционные матросы взирали на замершее в ужасе Учредительное собрание.

— Конечно, он женится, Лизонька! Куда ж он теперь от нас денется! — с нарастающей весёлой уверенностью, елейным голосом принялась заверять она урюпинскую хищницу, подловившую меня за язык. — Вот подрастёшь немного, школу окончишь, а потом и в университет ко мне поступишь. Вот уж тогда он на тебе обязательно женится! Я ведь всё верно говорю? Всё так, Сергей⁈ — придавила меня ледяным взглядом тётка

Пана Борисовна Левенштейн смотрела на меня такими суровыми глазами, что сам того не желая, я утратил присутствие духа и медленно кивнул головой. В ответ она мне погрозила кулаком.

Много чего ожидал я от сегодняшнего сумасшедшего дня. Я бы не удивился даже аресту или того хуже, печальному факту своей безвременной кончины. В том смысле, что смерти.

Но того, что я, находясь в здравом уме и не под пистолетом, дам согласие на собственную женитьбу, пусть даже в далекой перспективе и тем более, на Лизке-ссыкухе, я не мог предположить в самом кошмарном сне. Играл-играл в футбол на минном поле и на тебе, наступил! Пожалуйте! На кусок колбасы попался! И тут еще ехидно улыбающаяся Пана, снова ласково поглаживающая по голове светящуюся от счастья наивную дурочку