Костюм Арлекина - Леонид Юзефович

— Да говорите же прямо! — не выдержал Иван Дмитриевич. — Кто убийца? Вы знаете?

— Побоитесь, побоитесь, — как заведенная, повторяла Стрекалова. — Как пить дать побоитесь.

— Недавно мы взяли под стражу столоначальника из Министерства государственных имуществ. Я уличил его в отравлении горничной, которая от него забеременела.

— Может быть, — равнодушно сказала Стрекалова, — но уж тут-то вы побоитесь. А если даже и нет, никто не позволит вам обвинить убийцу Людвига. Тем более арестовать его.

Как всегда в минуты волнения, рука Ивана Дмитриевича дернулась к правой бакенбарде, чтобы заплести ее в косичку. Господи, неужели Хотек прав?

Иван Дмитриевич покосился на Стрекалову, которая словно бы ждала от него возражений, надеялась на них. Он должен был сказать ей: нет, я не испугаюсь, я сделаю все, что в моих силах! Неужели и в самом деле к убийству причастны жандармы? Дыма без огня не бывает, это их же логика. Трое часов, показывающих разное время, предстали знаком тройственной сущности графа Шувалова: он был един в трех лицах. Каждое из них делало свое дело, не докладываясь двум другим, и жило в своем времени.

— Кажется, я догадываюсь, кого вы имеете в виду, — сказал Иван Дмитриевич. — Ответьте мне только на один вопрос: это его подчиненные следили за домом князя?

— Так вам все известно? — поразилась Стрекалова.

— Все.

— Тогда будем говорить прямо. Да, граф приставил своих людей к Людвигу, потому что боялся и ненавидел его.

«Ну, голубушка, — с жалостью подумал Иван Дмитриевич, — ежели ты, милая, замахнулась на самого Шувалова, союзники не сыщутся. Что толку в твоих статях!»

— Значит, из-за него…

Иван Дмитриевич замолчал, не в силах произнести вслух фамилию шефа жандармов.

— Из-за него, — продолжил он, — вы должны были покидать этот дом еще затемно?

Стрекалова ответила не сразу, не зная, видимо, то ли радоваться осведомленности собеседника, то ли ненавидеть его за такое мелочное многознание, унизительное для ее женской гордости.

— Да, — признала она после паузы, — я уходила отсюда рано утром, крадучись, как горничная от барчука, но не стыжусь этого. Слышите? Не стыжусь! Я любила Людвига, и он любил меня. Да, любил! Слышите?

— Слышу, слышу. Не кричите.

— Дело в том, что Людвиг был дипломат, ему приходилось заботиться о своей репутации. Иначе он бы никогда не стал послом. Людвиг даже вынужден был уволить своего швейцара, тот доносил о нем…

— И камердинера, — добавил Иван Дмитриевич.

— Нет, прежний лакей сильно пил, и я предложила взамен своего собственного. А он все проспал, свинья!

Сидя на кровати, Стрекалова ладонью утюжила покрывало, на котором и без того не было ни морщинки. Потом она подняла глаза на Ивана Дмитриевича:

— Ну что, возьметесь уличить убийцу?

Он молчал.

— Струсите, не возьметесь. Этот негодяй…

— Только не называйте имен! — быстро перебил ее Иван Дмитриевич.

Он услышал, как невдалеке одинокий волк скорбно позвал застреленную охотниками подругу — это с воем отворилась дверь из коридора в гостиную. Затем оттуда раздался голос Певцова.

Иван Дмитриевич вышел из спальни, прикрыв за собой дверь, и увидел, что Певцов явился не один, с ним был преображенский поручик. Оказывается, тот как раз принял дежурство по батальону и вести его было недалеко, всего через улицу.

— Вот такая у нас служба, ротмистр! Спать не дает, — посетовал Иван Дмитриевич, даже не взглянув на своего обидчика.

Затем он вернулся в спальню, а Певцов с поручиком остались беседовать в гостиной.

Разговор шел одновременно в обеих комнатах.

П е в ц о в. По-вашему, князя фон Аренсберга мог убить любой, кому дорого могущество России?

П о р у ч и к. Имя им — легион.

И в а н Д м и т р и е в и ч. Прошу говорить потише.

С т р е к а л о в а. Вы уже боитесь…

И в а н Д м и т р и е в и ч. Вернемся к тому лицу, о котором мы говорили.

С т р е к а л о в а. Он хотел опорочить Людвига перед государем. Выставить его развратником, игроком, пропойцей.

И в а н Д м и т р и е в и ч. А это не так?

С т р е к а л о в а. Вам, наверное, кажется странным, что я полюбила этого иностранца. Но клянусь, его деньги меня не интересовали! Он был настоящий мужчина, истинный рыцарь, каких я не видела вокруг себя. Воевал в Италии, падал с конем в пропасть. Восемь раз дрался на дуэли. Все будочники отдают ему честь, а мой муж, когда возвращается из гостей навеселе, сам норовит снять шляпу перед каждым полицейским. Он боится начальства, боится быстрой езды, гусей, простуды, моих слишком ярких туалетов, снов с четверга на пятницу, холеры и войны с англичанами: вдруг британские корабли с моря будут обстреливать нашу Кирочную улицу.

П е в ц о в. Где вы провели сегодняшнюю ночь?

П о р у ч и к. У дамы.

П е в ц о в. Ее имя?

П о р у ч и к. Как вы смеете? На такие вопросы я не отвечаю.

П е в ц о в. Хорошо. Почему у вас перевязана рука?

П о р у ч и к. Шомполом оцарапал.

П е в ц о в. Будьте любезны снять повязку… Так-так. По-моему, это след укуса.

П о р у ч и к. Совсем забыл! Я же на другой руке шомполом. А тут меня собачка цапнула.

П е в ц о в. Собачка?

П о р у ч и к. Такой рыжий пуделек. Зовут Чука. Зубастая, стерва!

П е в ц о в. Интересная собачка. Похоже, у нее человеческие зубы.

С т р е к а л о в а. Когда мой муж хотел ублажить меня, то приносил домой полфунта урюка. А ночью, желая склонить к ласке, нежно шептал на ухо, что я, только я одна сумела открыть ему глаза на целительные свойства черничного киселя. Людвиг же говорил, что из-за меня начинает понимать и любить Россию. А ведь он был дипломат! Любовь этого человека могла иметь далеко идущие последствия, его карьера не была закончена. Ему прочили место посла, и, скажу честно, иногда мне казалось, что, обнимая его, я сама делаюсь причастна к большой политике. У меня даже была мечта обратить Людвига в православие.

И в а н Д м и т р и е в и ч. Муж вас ревновал?

С т р е к а л о в а. Он ни о чем не догадывался. Надеюсь, вас не интересуют предлоги, которыми я пользовалась, чтобы иногда не ночевать дома?

И в а н Д м и т р и е в и ч. А вы ревновали князя к другим женщинам?

С т р е к а л о в а. Теперь это уже не важно.

И в а н Д м и т р и е в и ч. Мне нужно кое о чем спросить камердинера. Пожалуйста, позовите его.

С т р е к а л о в а (вставая и направляясь к двери). Сейчас.

И в а н Д м и т р и е в и ч. Зачем ходить? Он у себя в каморке.

С т р е к а л о в а. Не кричать же! Да он и не услышит.

И в а н Д м и т р и е в и ч. И кричать не надо. Есть звонок.

С т р е к а л о в а. Где?

П е в ц о в. Скажите честно, кто вас укусил?

П о р у ч и к. Да не все ли вам равно! Может быть, это след любовной страсти!

П е в ц о в. А может быть, вы пытались кому-то зажать рот? Чтобы нельзя было позвать на помощь…

3

Сбоку от изголовья княжеской кровати висела большая картина, изображающая троих голых итальянок на фоне Везувия. Они стояли с крохотными кувшинчиками, в которых воды хватило бы только чай заварить. А итальянки из них собирались мыться. Вот она, хваленая европейская чистоплотность!

Желтый, под цвет обоев, шнурок-сонетка проходил по стене за этой картиной. Снизу торчал лишь самый кончик. Он терялся в багетовых завитках рамы и со стороны был почти не заметен. Стрекалова растерянно оглядывала спальню, но найти его не могла.

Иван Дмитриевич еще раньше понял, что камердинер ни в чем не виноват. Ему-то зачем оттаскивать князя от изголовья? Пускай бы звонил сколько влезет.

Теперь можно было снять подозрение и со Стрекаловой. «Бедная!» — подумал Иван Дмитриевич.

Эту женщину выставляли отсюда рано утром, как гулящую девку, даже без завтрака, ведь если бы подавался завтрак в постель, она знала бы про этот шнурок. Князь нехотя вставал и в одном белье, позевывая, провожал любовницу не далее чем до дверей гостиной. Затем, напившись кофе, нежился в постели, разглядывая голых итальянок, сличал их прелести с теми, которые только что были под рукой: тут бы немного убрать, тут выгнуть покруче, а она одиноко шла по улице, дрожа от утреннего морозца, и ее же собственный бывший лакей с гнусной ухмылкой на роже смотрел из окна вслед.

— Знаете, — сказала Стрекалова, — Людвигу еще в юности было предсказано умереть в собственной постели. Цыганка ему нагадала. Убийцы никогда бы с ним не справились, если бы не это предсказание. Он вспомнил о нем, и оно лишило его сил.

— Возможно, гроб еще не отправили на железную дорогу. Поезжайте в посольство, проститесь, — предложил Иван Дмитриевич.

— В посольство? Никогда!

— Я вам в утешение одну историю расскажу… Прошлой весной у меня маменька из саней выпала, головой об лед. Не чаяли, что жива будет. Нет, поправилась. Тот свет повидала и назад пришла. Ну, я ее спрашиваю: «Как, маменька, страшно помирать?» А она мне: «Уж так сладко!» Будто, говорит, каждую мою жилочку в бархат оборачивали… Может, и у князя было вроде того?