По следу «Одиссея» - Шмелев Олег

Уткин с Павлом плели какую-то вялую беседу, якобы вспоминая службу на Дальнем Востоке, и все это походило на пошлый фарс, хотя именно в эти минуты решался главный вопрос.

Домна разглядывала Павла исподтишка, но очень внимательно.

Наконец кофе был выпит, разговор о Дальнем Востоке исчерпан, и Домна собрала чашки, ушла на кухню, предварительно включив свет, потому что уже темнело.

Вслед за ней в кухню вошел Уткин.

— Ну как?

— Не знаю… Не могу разобраться…

— Да поймите же вы, — зашептал Уткин раздраженно. — Это очень важно.

— Но что я могу поделать? — взмолилась Домна. — Я плохо помню. Мне кажется, что тот был полнее и старше.

— Кажется, кажется, — передразнил Уткин. — Идите лучше погуляйте. — Он достал из кармана пятерку. — Купите бутылку водки.

Когда он вернулся в комнату, Павел сказал:

— Что это твоя хозяйка с меня глаз не сводит?

Уткин посмотрел на него в упор.

— Ей кажется, что на первую явку приходил не ты…

«Вот так, — сказал про себя Павел. — Пошло в открытую».

— Что я должен сделать? — спросил он. — Рассказать про то, как она была одета? Про зеленое платье и серую шаль?

— Не надо. — Уткин отвел глаза. — У нее просто склероз.

Зеленое платье и серая шаль не значили ровным счетом ничего: Домна носила их с мая до первых холодов, и если Уткин всерьез почуял неладное, знание таких примет не снимет с Павла подозрений.

— Посиди, я сейчас, — сказал Уткин и исчез.

Павел услышал, как хлопнула в коридоре наружная дверь.

Несколько минут он сидел, внимательно прислушиваясь. Хотел было подняться со стула, но вдруг до его обостренного слуха донесся тихий шорох за дверью комнаты. Или ему просто показалось? Затаив дыхание, Павел поднялся, на цыпочках быстро подошел к двери и дернул ручку на себя. Перед ним как ни в чем не бывало стоял Уткин с бутылкой водки в руке.

— Хозяйка принесла. Давай-ка раздавим.

— Не хочется что-то, — честно признался Павел.

— Давай, давай, идти тебе никуда не надо, переночуешь здесь.

— Как скажешь. Ты не решил еще с тайником?

— Погоди, все решим. Открывай, я чего-нибудь закусить принесу.

Когда Уткин вернулся со стаканами и закуской на глубокой тарелке, Павел сидел за столом, подперев голову рукой.

— Что загрустил? — спросил Уткин.

— Устал немного.

Уткин налил граммов по сто, положил перед Павлом вилку.

— Давай-ка за удачу.

— Не сглазь.

Они выпили, не чокнувшись.

Павел вслед за хозяином выудил из тарелки шпротину.

Он еще жевал, когда Уткин неожиданно попросил:

— Покажи-ка паспорт.

— Не доверяешь, значит?

— Скажешь тоже… Никогда не видел, какие паспорта выдают там для законной поездки сюда.

— Ради бога! — воскликнул Павел, доставая паспорт.

Уткин молча взял его, открыл обложку, скользнул беглым взглядом по фотокарточке, начал медленно перевертывать страницу за страницей. Потом пролистал в обратном порядке и долго смотрел на фотокарточку.

— Что, не узнаешь?

— Где фотографировался? — не поднимая головы, спросил Уткин.

— Наверное, там, где и ты, — у Пирсона. Не похож? — Павел продолжал жевать, но на всякий случай чуть отодвинулся от стола.

— Пирсон — отменный мастер.

— Всякому свое.

— С официальным документом можно спать спокойно. Бери свою паспортину. — Уткин, вздохнув, возвратил Павлу паспорт и предложил: — Давай еще по одной.

— По-моему, хватит.

— Хватит — так хватит.

Тут в квартире раздался звонок.

— Кто бы это? — сказал Уткин, вставая из-за стола. — Сосед разве…

Он медленно, словно нехотя, пошел открывать. Комнатную дверь притворил за собой плотно, поэтому Павлу пришлось встать и приложить ухо к замочной скважине.

— Кто там? — услышал он голос Уткина. И глухой ответ:

— Это я — Борис Петрович. Открой, Володя.

Щелканье замка, скрип двери, и тот же голос, но уже погромче:

— Понимаешь, по ошибке в моем почтовом ящике оказалось твое письмо. Возьми, пожалуйста!

— Благодарю.

Сосед ушел.

Павел отпрянул от двери.

Войдя в комнату, Уткин осторожно надорвал письмо, приговаривая:

— Посмотрим, посмотрим…

Над столом потряс конверт за уголок, вынул лист, исписанный Павлом.

— Скажите, пожалуйста, не вскрывал, не читал, семечко не подложил, — без особого удивления констатировал Уткин. — Напрасно я на него грешил…

— Тем лучше, — сказал Павел.

— Ну, конечно, конечно… — Уткин разорвал письмо, бросил клочки в тарелку. — Так, говоришь, контейнеры положил в тайник?

Он говорил, как в полусне. Павлу это не нравилось: Уткин что-то задумал.

— Да. На двадцать третьем километре.

— А что, если нам съездить за ними прямо сейчас, а? Кстати, подстрахуешь меня.

Павел пожал плечами.

— Поздно уже, десятый час. К чему такая спешка?

— Понимаешь, когда они будут у меня — спокойнее. Вдруг там кто-нибудь невзначай наткнется? А сейчас время самое подходящее. Видишь, и дождь пошел. Махнем, а?

За окном и правда был слышен шум дождя.

— Смотри, дело хозяйское, — сказал Павел без всякого энтузиазма. — Но я бы не порол горячку… Выпивши мы… Мало ли что может случиться в дороге. И машину не найдешь.

— Ерунда. Сколько мы выпили, подумаешь! А такси нам ни к чему, доедем на электричке до станции Цементный завод, а там до шоссе рукой подать. Поехали! — Это было уже не предложение, а приказ.

Отказываться Павел не мог.

— Что ж, поехали. — Он встал.

— Только вот оружие оставить надо, а то, упаси господь, еще нарвемся на милицию. — Это тоже был приказ.

— Оружия у меня нет, — вздохнул Павел. — Я ж турист, к сестренке приехал. Зачем оно мне?

— Ну и хорошо…

Они надели плащи, вышли на улицу и зашагали к троллейбусной остановке. Дождь шел мелкий, нудный.

Троллейбуса долго не было — в этот час они ходили редко.

Уткин с Павлом стояли под козырьком газетного киоска (рядом с остановкой, курили, молчали.

Наконец, шестой номер, ярко освещенный, подкатил, разбрызгивая лужи. Они вскочили. Уткин достал книжечку билетов, отделил два, пробил на компостере. Пассажиров было человек пять.

И всю дорогу до вокзала Уткин не вымолвил ни слова.

Входя в вокзал, он пропустил Павла вперед — похоже, боялся, что тот улизнет от него.

В пригородных кассах он купил два билета до шестой зоны, хотя им достаточно было взять до четвертой.

Электричка отошла в 22.37. В вагоне Уткин молчал, глядя в иссеченное косыми линиями дождя темное окно.

В 23.15 они сошли на станции Цементный завод.

Уткин спрыгнул с платформы на пути в сторону, противоположную станционному зданию и заводскому поселку, махнул Павлу рукой, тот последовал за ним.

— Шоссе там, — сказал Уткин, кивнув перед собой.

— Тут я плохо ориентируюсь, — ответил Павел. — Надо выбраться на асфальт.

Они шагали под дождем по глинистому полю, ноги вязли, казалось — вот-вот оторвутся подошвы. Вдали, куда они направлялись, возникали и пропадали сдвоенные огоньки — это пульсировало шоссе, пульс его был очень редким.

Уткин все время держался позади. Павел пытался прикинуть, чем все это может кончиться, но ничего придумать он не мог.

Отмерили по вязкой, размокшей глине километра полтора и ступили на твердый асфальт.

— Где? — нетерпеливо спросил Уткин.

— Подожди, дай осмотреться, — проворчал Павел, с силой притопывая то одной, то другой ногой, чтобы отряхнуть налипшую землю. — Тут недалеко должен быть дорожный знак — поворот указывает… По-моему, это ближе к городу.

Через пять минут они нашли знак.

— Вот, — сказал Павел. — Отсюда в сторону леса сто шагов. Там пень. Справа от пня пять шагов.

— Веди.

— Может, один сходишь? Я ноги промочил, — сказал Павел.

Уткин опешил:

— Ты что, псих?

— Мне свое здоровье дороже, — канючил Павел.

— А ну вперед! — приказал Уткин.

Павел сошел на обочину, перепрыгнул через кювет и зашагал к лесу. Тут идти было легче: хоть и мокрая, но трава. Он уверенно вышел к тайнику, нагнулся, снял кусок дерна и, взяв из ямки заклеенную в целлофановый мешок кожаную сумку с длинным наплечным ремнем, какие носят фоторепортеры, только чуть поменьше размерами, протянул ее Уткину.