Взаимоотношения исследовательской и практической психологии - Коллектив авторов

Grawe K., Donati R., Bernauer F. Psychoterapie im Wandel – Von Der Konfession zur Profession. Hogrefe, Goettingen, 1994.

Hoofdakker B. van den, Nauta M., Veen-Mulders L. van der, Sytema S., Emmelkamp P., Minderaa R., Hoekstra P. Behavioral Parent Training as an Adjunct to Routine Care in Children with Attention-Deficit/Hyperactivity Disorder: Moderators of Treatment Response // J. Pediatr. Psychol. 2009. V. 35 (3).

Levant R. F. Evidence-based practice in psychology // Monitor on Psychology. 2005. 36 (2). P. 5.

Martin D. J., Garske J. P., Davis M. K. Relation of the therapeutic alliance with outcome and other variables: A metaanalytic review // Journal of Consulting and Clinical Psychology. 2000. V. 68. P. 438–450.

Norcross J. URL: http://www.slidefinder.net/p/psychotherapy_relation-ships_evidence_based/practices/1925845 (дата обращения: 15. 06.2015).

Oppen P., Balkom A., Smit J., Schuurmans J., Dyck R. van, Emmelkamp P. Does the therapy manual or the therapist matter most in treatment of obsessive – compulsive disorder? A randomized controlled trial of exposure with response or ritual prevention in 118 patients // J. Clin. Psychiatry. 2010. V. 71 (9). P. 1158–1167.

Powers M., Vedel E., Emmelkamp P. Behavioral couples therapy (BCT) for alcohol and drug use disorders: a meta-analysis // Clinical Psychological Review. 2008. V. 28 (6). P. 952–962.

Schuurmans J., Comijs H., Emmelkamp P., Weijnen I., Hout M. van den, Dyck R. van. Long-term effectiveness and prediction of treatment outcome in cognitive behavioral therapy and sertraline for late-life anxiety disorders // Int. Psychogeriaty. 2009. V. 21 (6). P. 1148–1159.

Smith M., Glass G. Meta-analysis of psychotherapy outcome studies // American Psychologist. 1977. V. 32. P. 752–760.

Sternberg R. J. Wisdom, Intelligence, and Creativity Synthesized. New York: Cambridge University Press, 2007.

А. В. Юревич

Еше раз о «схизисе» исследовательской и практической психологии

Расширение или сокращение «схизиса»?

Прошло почти 20 лет с тех пор, как один из наиболее известных представителей отечественной исследовательской и практической психологии Ф. Е. Василюк охарактеризовал взаимоотношения между ними как «схизис», подчеркнув, что «психологическая практика и психологическая наука живут параллельной жизнью как две субличности диссоциированной личности: у них нет взаимного интереса, разные авторитеты (уверен, что больше половины психологов-практиков затруднились бы назвать фамилии директоров академических институтов, а директора, в свою очередь, вряд ли информированы о «звездах» психологической практики), разные системы образования и экономического существования в социуме, непересекающиеся круги общения с западными коллегами» (Василюк, 1996, с. 26). Ранее Р. Ван дер Влейст сетовал на то, что исследовательская и практическая психология используют разные „языки“, „единицы“ анализа и „логики“ его построения (Van der Vleist, 1982). А еще раньше озабоченность взаимоотношениями исследовательской и практической психологии выражали Л. С. Выготский (Выготский, 1982) и другие классики психологической науки, причем под каждым их словом наверняка подписался бы любой современный психолог, и не потому, что они – классики, а потому, что с тех пор вроде бы ничто не изменилось.

В конце истекшего столетия регулярно констатировались не только сохранение, но и возрастание разрыва, причем, по мнению ряда авторов, оно было связано с тем, что психологическая практика активно впитывала методологию и культуру постмодернизма, в то время как академическая психология не освободилась от влияния позитивизма. Например, Д. Полкинхорн выделял такие общие черты постмодернизма и психологической практики, как нефундаментальность, фрагментарность, конструктивизм, неопрагматизм, понимание знания как динамичного, социально конструируемого и зависимого от контекста. Он подчеркивал, что психологи-практики охотнее применяют постмодернистcкую методологию, правда, признав, что «близкие к практике» психологи-исследователи тоже преуспевают в ее освоении и распространении, и констатировав появление в психологическом сообществе нового «слоя», служащего связующим звеном между двумя его полярностями – «чистыми» практиками и «чистыми» исследователями (Polkinhorne, 1994). Л. Сасс уловил в современной психологической, особенно в психоаналитической, практике такие постмодернистские черты, как релятивизм, скептицизм, вымышленность, акцентировав их в качестве ее ключевых отличий от академической психологии[8] (Sass, 1994). А К. Герген отметил, что в отличие от академической психологии современная психологическая практика развивается в русле постмодернистской мысли, имеет дело с развивающейся индивидуальностью человека и сосредоточивается на контекстуальных смыслах человеческой деятельности. В результате, по его мнению, теоретическое знание академической психологии часто вступает в конфликт с эмпирическим знанием современности, а психологическая практика предпочитает теоретическому знанию гетерогенные и качественные знания повседневной жизни, приобретающие достоверность в личном опыте психолога (Gergen, 1994).

На взаимоотношениях исследовательской и практической психологии сказывается изменение количественных пропорций между ними. Так, М. Розенцвейг констатирует, что интернациональной чертой, проявляющейся в мировой психологии с 1950-х годов, является стремительный прогресс практической психологии[9] на фоне замедления в развитии традиционных, академических областей исследования. Розенцвейг показывает интернациональный характер этой тенденции, проследив ее в таких странах, как США, Канада, Австралия, Германия, Финляндия, Португалия, Испания, Норвегия, Аргентина, Бразилия, Куба, Турция, Индия, Мексика, ЮАР и др. (Rosenzweig, 1992). При этом он продемонстрировал, что в индустриальных странах динамика численности академических психологов в последние десятилетия выглядит как «плато», в то время как численность психологов-практиков нарастает по экспоненте (Ibid.). А В. Секстон и Дж. Хоган выражают опасение: подобная тенденция может привести к тому, что в конце концов мы будем иметь «психологию без науки» (Sexton, Hogan, 1992, р. 476).

Быстрое возрастание количества психологов-практиков на фоне стабилизации численности академических психологов[10] обостряет и без того непростые отношения между ними, а в некоторых странах приводит и к расколу психологических ассоциаций (Rosenzweig, 1992). На подобные проблемы накладываются сложности, обусловленные спецификой практической психологии в разных странах. Например, в нашей стране психологическая практика страдает неупорядоченностью, отсутствием лицензирования и сертифицирования, переполнена сомнительными личностями, не имеющими психологического образования. А В. Б. Хозиев отмечает, что в отличие от академической психологии «значительная часть консультативной психологии и не собирается покидать своей теневой и неофициальной ниши, давно и надежно занятой ею в современной культуре» (Хозиев, 2007, с. 190). «Теневой» характер этой ниши дополняется тем, что «невидимая миру работа идет внутри культуры и в рамках консультативного сообщества психологов. Следствием такого положения дел является весьма своеобразная рефлексия в виде описаний «консультативных случаев» в общедоступных журналах. В свете этого возникает представление о ненаучности, приблизительности и поверхностном характере консультативной психологии» (там же, с. 190).

В то же время при всех расхождениях между академической и практической психологией можно разглядеть и некоторые тенденции к их сближению. К примеру, признание значимости „единичных случаев“ и изучение уникальных жизненных ситуаций, в котором обычно видится одна из главных особенностей практической психологии, отличающая ее от психологии исследовательской, можно обнаружить и в ряде установок последней. Скажем, Л. С. Выготский стремился вывести законы психологии искусства из «анализа одной басни, одной новеллы и одной трагедии» (Выготский, 1982, с. 405), при этом констатировав, что «засилие индукции и математической обработки и недоразвитие анализа значительно погубили дело Вундта и экспериментальной психологии» (там же, с. 402). А в современной исследовательской психологии метод анализа конкретных случаев (case studies) и сопутствующий его применению качественный анализ получают все большее распространение[11].

Можно разглядеть и встречный вектор – погружение сюжетов, традиционно изучавшихся в контексте исследовательской психологии, в практический контекст со всеми сопутствующими этому изменениями самих сюжетов. Например, Дж. Шоттер отмечает тенденцию к изучению таких традиционных тем когнитивной психологии, как восприятие, память, научение и мотивация, в контексте постмодернисткой социальной практики, а также доминирование при их изучении опыта повседневной жизни над теоретическими знаниями (Shotter, 1994). В качестве формы сближения исследовательской и практической психологии можно трактовать и тот очень характерный для современной России факт, что многие психологи, занимающиеся психологической практикой в различных организациях, «без отрыва от производства» пишут диссертации, которые оформляются в соответствии с канонами академической психологии, а необходимый для этого материал набирают в процессе своей практической деятельности. В результате традиционное разделение исследовательской и практической психологии во многом утрачивает смысл, поскольку практическая психология тоже имеет исследовательскую составляющую, что, впрочем, не означает, что стираются ее базовые отличия от академической психологии как не просто исследовательской, а фундаментальной науки.