Билет в один конец (СИ) - Цвейг

потом Марк не говорил мне о том, чтобы я был более осторожен. Я не знал, как он прятал от домашних рубашки, на которых иной раз не доставало пуговиц, и каким образом скрывал нотки моего одеколона, очень явно исходившие от его тела после наших любовных утех. Казалось, его также нисколько не утруждала необходимость прятать под высокими воротниками свои шею и ключицы, которые я особенно любил целовать и очень часто чересчур увлекался. Он будто бы не умел говорить о своих неудобствах и старался не забивать мне голову напоминаниями о том, что нам стоило быть более сдержанными в демонстрации своих близких взаимоотношений.

При этом после одного случая я сам в итоге пришёл к выводу, что мне не стоит лишний раз усложнять ему жизнь и стал действовать более осмотрительно в своих страстных проявлениях. Один раз мне в голову пришло поэкспериментировать со шнурком, которым Марк скреплял страницы своего этюдника, и в результате его родители чуть не заметили оставшиеся на его руках красноречивые следы.

В конце концов только моей матери всегда было плевать на меня и мою личную жизнь. Она вовсе забыла про меня, когда я переехал в общежитие. Родители Марка же представляли собой совсем иной случай. Хоть мы и планировали совместное будущее, Марк никогда не поднимал тему того, как он собирался рассказать родителям о том, что мы встречаемся. Давить на него с этим я не хотел, потому что отлично знал, что его родня едва ли когда-либо сможет принять меня или какого бы то ни было другого парня в качестве жизненного спутника своего сына. Его родители были консервативными христианами, убежденными в том, что однополые отношения являются страшным грехом, а все гомосексуалисты — несчастные ошибки природы, которым вообще не стоило появляться на свет. Рассказать подобным людям о своей ориентации приравнивалось для Марка к отречению от семьи, которую он всё же любил и не хотел терять, поэтому мы условились скрывать свои взаимоотношения так долго, как это будет возможно.

Так мы и проводили свои учебные будни и редкие ночи. Марк, как и в школе, усердно учился, а я бездельничал у него под боком и терпеливо ждал того самого дня из наших бесконечных разговоров, когда мы наконец сможем жить вместе и перестанем прятаться от его семьи.

На выходных мы предпочитали выбираться в центр, чтобы погулять или пройтись по магазинам. Есть вне дома Марк не любил, поэтому в кафе мы почти не заходили, но довольно много бродили по скверам и наизусть выученным перекрёсткам улиц.

Я продолжал фотографировать Марка, и если раньше он напрягался при виде направленного на него объектива, то теперь наконец привык ко мне в роли своего личного папарацци. Он не признавался в этом, но я видел, что ему очень даже льстило то, что мне настолько сильно нравилась его внешность.

Я в самом деле не мог перестать делать всё новые и новые снимки каждую неделю. Фотографий с Марком, отснятых на первом курсе, было особенно много, потому что, став студентом, он решил несколько изменить свой имидж. Привычные строгие очки заменили контактные линзы. Увидев, как его глаза, отныне не прятавшиеся за толстыми стёклами, заиграли более яркими красками, я дивился тому, как он мог столько лет носить очки, которые на самом деле ему совсем не шли. Слишком тяжёлая для его миловидного лица оправа будто бы была подобрана для кого-то другого, и без неё Марк стал больше похож на самого себя.

В тот период не только его глаза, но и всё его существо источало невиданную прежде пылкость. Казалось, цветок, прежде скрытый за плотной ширмой детских сомнений и боязни разочаровать окружающих, наконец явил миру свою истинную красоту. Это было лучшее время, когда каждый день, проведённый вместе, всё больше укреплял нашу привязанность друг к другу, а любовь уже прочно проникла корнями в наши юношеские сердца.

* * *

Марк посмотрел на часы, висевшие над дверью палаты. Он должен был уйти через пять минут.

Вздохнув, он признался:

— Я вернулся в наш город только несколько месяцев назад, когда более-менее смог встать на ноги. С середины весны до середины осени я теперь обычно живу у моих постоянных клиентов и ухаживаю за их садом, а в остальное время планирую оставаться здесь.

— Неужели за все свои мотанки по стране ты не нашёл места получше? — безэмоционально спросил я, всё ещё не успев отойти от его предыдущего рассказа.

— Ты поверишь мне, если я скажу, что вернулся сюда из-за того, что надеялся найти тебя?

— Если это так, то, как по мне, это слишком опрометчиво. Я сам мог уехать отсюда или же, если бы тебе все-таки повезло, при встрече сделать вид, что не узнаю, кто ты такой.

— Я знаю. Наверное, я просто хотел убедиться в том, что с тобой всё нормально. Поэтому сегодня, когда я шёл по улице и случайно увидел, как ты стоишь на дороге и фотографируешь, я сначала очень обрадовался, а потом дико испугался, когда заметил, что ты собираешься шагнуть на красный под поток машин. Как ты только дожил до 25 лет с таким беспечным отношением к своей жизни.

Марк снова взял мою ладонь здоровой рукой, но на этот раз сделал это вовсе не из-за того, что сильно нервничал и искал опору. Он провёл большим пальцем по моему запястью и добавил:

— Ты не обязан принимать меня назад после того, как я отказался от тебя. Ты прав, много воды уже утекло, и сейчас я могу вообще не вписываться в твою нынешнюю жизнь, но если ты…

В палату заглянула дежурная медсестра:

— Вам пора, шесть часов.

— Иду, — Марк даже не позаботился отпустить мою руку при появлении женщины. Он не стал заканчивать предыдущую фразу и просто спросил:

— Я всё ещё могу прийти завтра?

— Приходи, что с тобой делать, — сказал я, закрыв глаза.

Из-за необходимости переварить большое количество информации я стал чувствовать себя рассеянным. Только вкратце узнав о том, как Марк жил в последние годы, я уже почти был готов сказать ему, что в моей жизни едва ли что-то сильно поменялось и что место, которое он когда-то занимал в моём сердце, до сих было свободным. Но при этом я опасался того, что Марк действовал на эмоциях, вызванных радостью от неожиданной встречи, поэтому не хотел спешить в своих суждениях. Он действительно сильно изменился и вовсе не стал тем успешным и высокомерным снобом, которым я себе рисовал его все эти