Легенды и сказы лесной стороны - Афоньшин Сергей Васильевич

подадут, не забудут. Ну а рыбки да медку сам добы-

вай, пока сила насовсем не покинула. На то оно и

приузолье дикое да привольное. Вот так и живет ста-

рец Аксен, не грехи своей молодости замаливает, не

душу спасает, а удалых молодцов от грозы-невзгоды

укрывает.

Под теплой ночью спят леса приузольские. Сквозь

леса речка Узола бойко так пробивается, как на свадь-

бу, спешит на встречу с Волгой у Соленых грязей.

Под крутым берегом плеса костер горит. Просмолен-

ный челн у берега, а вокруг костра шестеро ватажни-

ков. Седьмой поодаль, у береговой стены, на войлоке

недвижим лежит, ковром дорогим укрыт. Недвижим,

но видно, как его злая хвороба трясет.

Огонь в ночи, как зелье приворотное, приворажи-

вает, издали к себе манит. А тем, кто рядом, тихое

раздумье кладет на сердце. Сытого ко сну торопит,

голодному ночи прибавляет.

Не спится, не дремлется шестерым у костра. По

весне встретились им у Соленых грязей два челна с

черноризниками. Подумалось, не монашья ли братия

из Федоровской обители. Монахи-федоровцы на всю

Волгу прославились угодничеством перед князьями да

боярами. Не один раз попадались они с дарами, для

хана припасенными, в руки атамана Позолоты со то-

варищами. «Подлизы басурманские, одной рукой кре-

стятся, другой ордынца задабривают. Люди божьи, а

служат аллаху да хану-басурману!» Такая о них сла-

ва была.

Вот и стакнулись молодцы узнать, что за монахи

плывут, кому какое добро везут.

Да и узнали на свою голову. Позолота сам седь-

мой, а монахов четырнадцать. Да не в числе беда со-

крыта была. Схватился на мечах с атаманом монах,

что на кормовом весле стоял, как ворон черный во-

лосом. Недолго побились, но повисла вдруг у атамана

рука левая, а из плеча — кровь ручьем. С большим

трудом отцепились ватажники от тех черноризников.

И вот уж кою неделю свой челн из конца в конец по

Волге гоняют, разыскивая инока Макария, что своим

целительством Печерскую обитель прославил. Как на-

зло к раненому атаману еще и лихоманка пристала.

И плошал на глазах Сарынь Позолота. Все свою Олен-

ку проститься зовет. И своих удальцов не узнает. А

чем только не лечили! И по знахарям и по колдунам

возили. И в обитель Печерскую заглядывали, да без

толку, только страху на монахов нагнали. И тает све-

чой атаман лихой, на всю Волгу молвой прославлен-

ный.

Была бы тишина сонная на речке Узоле, кабы

струя ее под берегом сама с собой не разговаривала

да замолчал бы озорной соловушка. Вот совсем рядом

в темени чуть слышный шорох послышался. И как

пружиной подкинуло шестерых удальцов, и за мечи

схватились они при страшном окрике:

— Не вешай головы! Сар-р-рынь!

Сам Позолота, откинув ковер, приподнялся на вой-

локе и, опираясь на здоровую руку, в темноту глядел.

Вот на свет костра леший старый шагнул. Глаза, как

у филина, широко поставлены. На худых костистых

плечах бурый кафтан, рубаха чуть не до колен, пояс-

ком подтянута, из-под рубахи порты вокороть, по ко-

лено от росы мокрые. На голове, на ногах — ничего.

Глазастый, лобастый, а волосом — белее снега бело-

го.

— Ох, полоумные, оторви ваши головы! Знатное

же местечко для ночного привала выбрали! Ваш кос-

тер с крутояра до самой Волги просвечивает! Али ду-

ракам неведомо, что после печерского праздника, где

вы огоньком божьему храму погрозили, княжья стра-

жа по всей округе рыщет, увечного атамана Позолоту

разыскивая?

Не вдруг узнали молодцы старого Аксена. А бы-

валый атаман-разбойник не на шутку расходился:

— Развели огонь и спят сидя: вот, мол, глядите,

люди воеводины, берите, хватайте нас, как курей с

наседала, рубите пустые головы! Туши костер! Неси

атамана в челн! Плывите вверх до старицы Аксено-

вой!

Подождал, пока ватажники погрузились и отча-

лили, и потрусил впереди челна берегом, как птаха-

поночуга неприметная. Только босые ноги мелькали

да седая голова маячила в утреннем сумраке.

Веками было безымянным одно глухое урочище в

низовьях речки Узолы. Не имело ни имени, ни про-

звища. Но вот поселился тут, скрываясь от грехов

мятежной молодости, старый человек и Аксеном на-

звался. Зажил тихо, незаметно и другим таким же

буйным горемыкам в своем жилье-пристанище не от-

казывал. И вот стало тут все прозываться именем Ак-

сеновым. Зимница — Аксенова, закутка — Аксено-

ва, и озеро-старица, и сосновый бор, и куща ясене-

вая — все прозвано не смерда именем, хлебороба

мирного, бесталанного, а именем волгаря удалого,

разбойного. Народная память проста да правдива:

знает, кого при себе удержать.

На рассвете Семеновы молодцы свой челн в Аксе-

нову старицу завели, в конец проплыли и у знакомой

зимницы причалили. Причалили и дивятся диву див-

ному. На берегу, под вязами, два больших челна вверх

дном опрокинуты. В обрывистом берегу старицы зем-

лянки выкопаны, двери черной одежкой от комаров

занавешены. И рыжий монах в челне вдали по озеру

плавает, снасти выбирает. И сверкает в сетях серебро

живое, холодное. Вот и старец Аксен из закутки встре-

чать спешит, а с ним опять же монах. Монах, а с ме-

чом у пояса. Тут молодцы атамана на ковре из чел-

на подняли и под вязы на мураву вынесли.

Склонился целитель Макарий над увечным ата-

маном и на его висок руку свою бережно положил.

Живой стрункой билась неприметная жилка, билась,

вздрагивая, словно сказать хотела: «Пока жив — жив

пока! Пока жив — жив пока!» Стучит и бьется жил-

ка жизни под пальцами инока, бойко, но тревожно,

будто на помощь зовет. Ухватили молодцы ковер за

углы и вслед за целителем в зимницу атамана по-

несли.

Атаману Позолоте в то утро снились Волга и Оле-

на. По играющей реке плывет посудина, дополна до-

бром нагружена, на низы плывет, в орду татарскую.

Это бояре низовской земли ханам дары отправляют.

Плывет баржа, сосновым опалубком под солнышком

сверкает, смолеными боками похваляется. Не торо-

пясь плывет. А он, Позолота, берегом на перехват

спешит. Но по колено вязнут ноги в сыпучем речном

песке, и отстали где-то его шестеро верных удальцов-

товарищей. А голодные смерды кричат издали: «Хле-

ба нам, Позолота, хлебушка!» И сердится атаман и

плакать готов, кляня свое бессилие. А ноги по песку

сыпучему никак не идут. Вдруг откуда-то краса

Олена взялась. Подобрала подол одежины и навстре-

чу посудине водой пошла. Ухватила баржу за просмо-

ленный канат и, как щепочку, к берегу приволокла.

И никого-то на той посудине: ни боярина, ни баска-

ка, а хлебушка-жита голодным людям — полным-

полно! И так атаману стало легко да радостно, что

руками взмахнул, как крыльями, и из песка сыпуче-

го вырвался, — и проснулся.

Ни Волги, ни Олены, ни баржи просмоленной, ни

смердов голодных. Полумрак кругом. В крохотное

оконце сквозь ветхую занавесь свет пробивается. Жад-

ный комар одиноко гудит. А в ногах — черный-

монах стоит. Черные и одежда, и борода, но

не скрыть им силы и худобы. Вот он к изголовью

шагнул, коснулся рукой атамановой головы. Бьется

под пальцами целителя живая жилка, слабо, но ров-

но, надежно: «Жив буду — буду жив, жив буду —

буду жив!» Хворобый атаман тоже чувствует, слышит

это биение, а инок целитель и слышит и знает: будет

жить!

С больного плеча повязку бережно снял и к ране