Новый Мир ( № 5 2012) - Новый Мир Новый Мир

Рыба в горной реке есть не везде, здесь она могла быть за камнем, и надо было точно провести блесну. Вторым забросом он попал хорошо, провел, потом еще несколько раз, но поклевок не было. Спустился ниже. За вторым камнем был отличный длинный язык. Иван бросил наискосок под скалку на другом берегу и стал крутить катушку. Издали было видно, как блесна поблескивает, вращаясь.

Он сделал последний, самый дальний заброс и почти уже вытянул приманку, как вдруг спиннинг согнулся. Сердце застучало от волненья. Он стал осторожно подматывать и выходить из воды. Мелькнул желтый бок, это мог быть и ленок, и крупный хариус. Рыба рвалась на струю, легкий спиннинг отчаянно гнулся, Ивану и хотелось тянуть, и боялся, что рыба сорвется. Осторожно вывел ее в тихую воду. Некрупный ленок покорно шел за леской, но когда Ефимов вытянул его из воды, заплясал отчаянно у сапог, разбрасывая снег.

Он был великолепен, Ефимов счастлив. Гладкая коричневая спина в черных пятнышках переходила в желтое брюшко, красноватые плавники с белой каемочкой по краю недовольно расщеперены во все стороны.

Вскоре пришло два притока подряд, воды стало больше, река шире, мельче и спокойнее. Начали попадаться косы, поросшие елкой, мысы с густыми кедрами, под которыми можно было ставить палатку. Было около нуля, небо серое. Иван подгребал, направляя лодку, посматривал на часы. Дело двигалось не быстро.

Медведица с медвежонком ковырялись в снегу у левого берега. Ефимов выплыл из-за поворота и увидел их в тридцати метрах, лодку прижимало течением к острым скалам, надо было отрабатывать, получалось, что прямо на косолапых. Он слегка растерялся, стукнул веслом по баллону и крикнул: “Оп-оп-оп!” Речка была не шире десяти метров, лодку нанесло все-таки на скалы, он отталкивался от них веслом и следил за медведями.

Мамаша, крупная, почти круглая от сытости, поднялась на дыбы, свесив мощные подсогнутые в локтях лапы, и смотрела в его сторону. Ефимов пришелся бы ей по плечо, если бы встал рядом. Это были строгие три-четыре секунды. Лодка плыла, метры, разделявшие их, сокращались. Ефимов, покрываясь мурашками, захлопал в ладоши: “Оп-оп-оп-оп!!!” Медведица крутанулась и рванула тяжелыми прыжками вверх по склону, оставляя в снегу глубокие следы-ямы. Малый не сразу расчухал, потом увидел, что матери нет, глянул на речку, на лодку, которая была уже совсем близко. Тоже приподнялся на задние лапы и вытянул вперед острый нос. Ефимова гаркнул на него, не очень, правда, громко, опасаясь, что матери это не понравится. Косолапый нехотя, все еще не понимая, чего она испугалась, поскакал следом за мамкой. Это был крупный пестун, размерами никак не меньше Ефимова. Они довольно быстро взобрались в невысокий хребетик и исчезли в лесу.

Медведи непредсказуемы. Ефимов много их видел, медведи, ясное дело, видели его еще больше, и все было более-менее, но нашелся один рыжий двухлеток, который, увидев Ивана издали, было это на берегу океана, рванул к нему. Иван крикнул, замахал руками, клацнул затвором, но медведь летел на махах, не сбавляя скорости. Ефимов стрелял с двенадцати шагов. Уже не жилец, зверь отскочил в сторону и встал на дыбы, рассматривая своего убийцу. Так и осталось непонятным, чего он хотел.

Речка впереди исчезала за поворотом. Надо было посмотреть. Иван ткнулся в камни, вытянул на них лодку, покачал, не уйдет ли, и, взяв ружье, двинулся к берегу. Под ногами было с полметра глубины и скользко, он шел осторожно, а сам все щурился вперед, на склон дальнего поворота реки. Он густо зарос желтыми пушистыми лиственницами, и Ивану все казалось, что там солнце. Он улыбнулся, подумал, отчего это люди так любят солнце, и поскользнулся. Одной ногой, другой и со всего маху шарахнулся лицом вперед. Вынырнул быстро, скользя и спотыкаясь, выбрался на берег и стал опускать отвороты сапог. В рукавах и сапогах стало мокро, даже по спине текла холодная струйка. Ефимов потопал ногами, воды, однако, было немного, не булькало, и он не стал выжиматься.

Прошло часа полтора, и надо было табориться, а он все плыл и плыл, притерпелся к пасмурной погодке, к мокрым сапогам и млел от окружающего его снежного и тихого мира, темной осенней хвои, живой и юной речки и древних, местами вертикально разломившихся и осыпавшихся скальных стен. Обруливал камни и деревья, склоненные над быстрой водой. Холодно не было. Была неясность в душе и много плохо или совсем никак не сформулированных вопросов к самому себе и к жизни. И не было никакого желания их формулировать.

Иногда он все-таки думал, как будет ночевать сегодня и будет ли спать. Эта мысль была не страшной, просто было интересно, как это будет.

Справа тянулась заснеженная, метров двадцать открытая коса, по краю леса было полно сухостоя. Ефимов причалил и осмотрелся. Как и на первой ночевке, над ним поднимался обрывистый, местами заросший лесом крутой склон. Только справа мог кто-то притащиться. Если ему чего тут надо было. На косе не было ни следа.

Наверное, это и есть раздвоение личности… Один в нем все чего-то опасался, другой же… тому было неудобно за своего товарища. Этот смелый откуда-то знал, что не надо ничего бояться, и был как будто спокоен. Боялся осторожный. Не панически, но так… побздохивал, как говорил покойный отец Ивана. Озирался иногда лишнего…

Саня Мальков, охотский друг и охотник-промысловик, по поводу такого раздвоения говорил: как в тайгу заезжаешь, первые три дня каждого куста шарахаешься, потом привыкаешь…

Снег был мокрый, не слякоть, но вещи на него не положить было. Места для палатки тоже не нашлось, под снегом оказалась крупная, косо уложенная галька, разъезжающаяся под сапогами. Можно было спать в лодке. Ефимов посмотрел на нее. Пустая и мокрая, она стояла на мелком каменистом перекате. Зашел в воду, постоял, подумал, задрал корму на камни, чтобы лечь лицом к берегу, с боков подпер. Лодка стояла крепко. Вышел на берег, достал виски, сел на буфет и глотнул как следует. Он был весь мокрый, и надо было переодеваться и сушиться, но сначала хотелось просто посидеть.

Сумерки опускались в каньон, место дичало на глазах. Противоположный берег приблизился, навис над лагерем, почти вертикальные черные плиты с осыпями между ними выглядели безжизненно. Ни птичек, ни мелкой живности не было, всё попряталось от хмурой погоды. Елки стояли ущербные, с небогатой, узкой кроной, затянутые паутиной и лохмотьями висячих лишайников. Казалось, что это больной лес, но здесь, на высоте полтутора тысяч метров, елки все были такие.

Иван долил бензина, завел пилу и свалил две нетолстые сушины. Пилил их на чурки, пила разносилась по каньону корявыми звуками, а он думал, хорошо это или плохо. С одной стороны, незнакомые звуки распугивают зверье, с другой — вспомнились Санины слова. “Если он недалеко где-то будет, — рассуждал Мальков, спокойно подкуривая сигарету, — он обязательно придет проверить, кто ты такой…”

Ефимов перетаскал чурки к костру, наколол ворох светленьких еловых полешек, натесал тонких щепок, сложил и встал на коленки. Было так сыро, что дрова быстро набирались влаги из воздуха и не хотели загораться. Тогда он нащипал совсем тонко… Костер на людей всегда хорошо действует. Иван наложил полешек, посушил руки над все выше поднимающимся легким огнем и начал раздеваться.

У него с детства была такая игра, он называл ее “Северный полюс”. Когда надо было сделать что-то быстро, он воображал, что в лютый мороз находится на Северном полюсе.

Сейчас надо было переодеться в сухое. Это очень страшно — снимать с себя мокрую одежду, когда вокруг белые арктические льды и минус пятьдесят. Страшно и весело. Он содрал с себя все, прыгал на одной ноге, не попадая в чистые трусы, отчаянно искал рубашку в гермомешке, напяливал ее, сухую, на влажное тело, подбрасывал дрова в костер. Наконец все было на месте — сухие носки, рубаха, свитер и даже сухая шапочка… и еще пуховая безрукавочка сверху. Штаны были влажные, но запасных у него не было, а возле костра оно было ничего. “Северный полюс” опять не успел. Мокрые шмотки тяжелой кучей лежали на сумке.

Иван натянул веревку от лодки к елочке на краю леса, подставил весла и развесил одежду.

Пока возился, набрал снега в галоши. Сидел, вытряхивал и думал, что не нравится ему этот лагерь. Все вроде сделано, костер горит, одежда сохнет, дрова есть… а какой-то он неправильный. Сырой, ходить скользко, все держится на соплях, и чего бы он ни делал, лучше уже не сделать. На самом деле он был недоволен тем, что, выбирая место, думал в основном о том, чтобы “никто не приперся”. Из-за всей этой каши в душе он сам ощущал себя не пойми чем. Глядел на себя глазами домашних, от которых свалил с видом серьезного дядьки, и ему не хотелось, чтобы они его сейчас видели. Это было странное настроение. Такое редко бывает на сплаве.