Знакомые истории - Сергей Данилов

Он молча направился к двери.

– Ты куда? Сигарет купи!

Вышел из подъезда, с сожалением вспомнив, что не стёр отпечатки с магнитолы, и бросился бежать. «Лежит, конечно, лежит там опять…» Вверх по лестнице на свой пятый этаж скакал бешеным австралийским кенгуру, на четвёртом не выдержал, глянул вверх. Сверху на него смотрела Вика, но не голая, а совсем наоборот: в белом летнем лёгком платье, белых туфлях, и при сумочке, тоже белой, с новой причёской. Он и не догадывался, сколько можно всего накупить на китайском рынке за пятьсот долларов. И не знал пока, что в дополнение ко всему под платьем тоже белоснежное бельё. Полный комплект в подарок. Она стояла, облокотившись на перила, смотрела, как он скачет. Задержав дыхание, Славик перешёл на медленный шаг.

– Привет, с днём рождения!

– Привет, спасибо.

Прошёл мимо. Вставил ключ в замочную скважину. Обернулся.

– Слышь, кстати, не хочешь на пару недель смотаться… на Бали?

Вика подумала, что он намекает на истраченные доллары, отшутилась:

– Для начала лучше в Египет.

Открыл дверь:

– Ну, в Египет так в Египет. Заходи.

Дверь закрылась. Через минуту раздался протестующе-пронзительный женский визг, хорошо слышимый на лестничной площадке и в смежных квартирах:

– Ай! Ма-нь-яяяя-к! Маньяк проклятый!!!

Более всего Славик, не зная того сам, был душевно благодарен низкорослым молоденьким вьетнамкам, похожим на девятилетних девочек-подростков, живших в подсобном подвальном помещении камеры хранения китайского рынка, здесь и работавших. За тот великолепный треск и лёгкость неимоверную, с какой рвалось под его руками элитное, невыразимой красоты женское нижнее бельё от самых лучших итальянских фирм, пошитое их миниатюрными тонкими пальчиками.

ДЯДЮШКА ЖО И ЕГО БРУТ

Она любит нападать внезапно, например, когда принимаешь ванну и от горячей воды кверху поднимается пар. Стоит при этом немного расслабиться, намылить лицо, голову, тут и жди неприятностей – кинется сверху молчком, острыми когтями вопьется в шею, расцарапает до крови мокрую спину, особенно болезненны тычки с размаха куда-нибудь в лицо или плечи. Льнет на влажное необыкновенно. Вставать в полный рост, находясь в ванне, давно никто не смеет, ибо при наличии горячего, мокрого тела, пребывающего практически в ее трепещущих объятиях, Финюша дуреет, и, стало быть, уберечься от яростных атак в принципе невозможно. Когда стены комнаты имели беленую известью поверхность, за мгновение до нападения слышался стремительный шелест, но после того, как их выложили гладкой плиткой, все происходит в полной тиши, если, разумеется, не считать плеска воды и собственного вскрика. Привыкнуть к этому невозможно.

С коварством пленницы-дикарки долгие годы живущей в чужом доме, она мстит всем подряд без разбора, несмотря на то, что давно уже стала почти членом семьи. Испортился характер от долгой жизни в темноватой комнате с одним наглухо закупоренным окном, выходящим на запад без солнечных лучей, яркого южного неба и горячего ветра. Что касается меня, вот честное вам слово, выпнул бы вон за дурное поведение со страшным треском прямо на сибирский мороз, и даже не расстроился ни капельки, если бы тому всеми силами не препятствовал дядюшка Жо, который сам-то давно сменил квартиру, оставив за нами право трепетать при посещении ванной комнаты, но, заметьте, каждый раз при встречах неизменно интересуется судьбой своей воспитанницы: «Как там моя Финюша поживает?».

Летом Жо приходит довольно часто, зимой сам сидит пленником Деда Мороза безвылазно в девятиэтажной панельке, как в крепостной осаде, не высовывая носа даже на балкон. Тем не менее, зимние встречи с дорогим Жо – лысым старичком на седьмом десятке, обладающим лицом дерзкого, смышленого шимпанзе, происходят весьма регулярно: в пятницу после работы я покупаю и заношу им продукты на следующую неделю. Физиономия дяди в многочисленных глубоких морщинах, красновато блестит, зубов раз два и обчелся, дыхание с гармошечным сипением и пересвистом обмороженных бронхов.

Как-то, в бытность свою молодым прорабом, принимал он активное участие в эксперименте по непрерывному бетонированию тела плотины в зимних условиях. Две недели морозов за сорок градусов удачно совпали с самым ответственным этапом проекта, и в те дни дядя практически жил на плотине, согревая ее не только специальным излучением, но и теплом своей души, благодаря чему (по его мнению) эксперимент удался на славу. Только сам излишне переохладился, сделался чувствительным даже к небольшому холоду, наподобие того, как однажды обгоревший человек с трудом переносит обычный жар печи, возле которой ему приходится ныне велением судьбы работать поваром. Очередная зима добавляла новые ожоги, пока лицо Жо не набрякло и окончательно не покоробилось, сделавшись похожим на скальп, что бравые английские солдаты сняли еще с живого краснокожего, а потом, по приказу начальства, вернули обратно, натянув чулком не вполне верно. Косовато сидит, отваливается кожа у глаз, торчит красное мясо и рот, будто порванная дыра – сразу видно не старались вражьи души, не хотели сделать толком, так, смеха ради исполнили приказ, чтобы еще сильнее поиздеваться над несчастным аборигеном. И это несмотря на то, что Жо после первой плотины кутался будто кабинетная мадам, уже при минус двадцати в сто одежек, тридцать застежек, от горла до глаз заматываясь шерстяным шарфом, сверху шапку с опущенными ушами натягивал по самые брови – лица не видать. Разве так должен выглядеть бравый строитель коммунизма?

Смехота одна, ей богу. Карьера, естественно, не заладилась, прорабом и остался на всю жизнь, а значит, круглый год на свежем воздухе. С выходом на пенсию объявил во всеуслышание, что в морозы на улицу больше ни ногой. Серьезная зима у нас тянется полгода, дядя Жо в своих решениях устойчивее египетской пирамиды, таскать продуктовые сумки взялась тетя, и неудачно: упала на льду, серьезно повредив ногу.

Не тратя времени даром, отдаю на кухне заказанные пакеты, после чего мы с дядей тотчас усаживаемся за стол выпить водочки по какому-нибудь календарному случаю, полистав для порядка численник туда-сюда, и выбрав самое знаменательное, на наш совместный взгляд, событие. За произнесение сопутствующих речей отвечает Жо. Бывалым лыжником впрыгивает он на укатанную тропу преданий старины глубокой из области моего золотушного детства, широко растопыривает палки в стороны, и начинает погонять.

Радостно волнуясь при первых звуках бульканья водочки, дядюшка ведет рассказ дрожащим слезой голосом, будто я сотворил все свои проделки не далее нынешнего утра, ну в худшем случае – вчерашнего. Тетушка подмигивает: молчи, пусть выговорится.

Обычно река воспоминаний проистекает из давнего случая, как в раннем детстве чертов племянник наградил дядю Георгия-Геру-Жору новым именем Жо, обретя тем самым незаконное и, очевидно, дьявольское право распоряжаться его судьбой, чем определил нынешнее незавидное положение любимого родственника. «Ваше здоровье, дядюшка Жо!» Конечно, никакой дьявольщины с запахом серы нет и в помине. Просто оставшись трех лет от роду без детского сада, ребенок был поручен единственному в семье безработному человеку: студенту, будущему строителю. Кое-что из того времени я помню даже сейчас, посему не позволяю Жо врать совершенно напропалую. Отдельные картинки крутятся в голове, про то как дядя-студент таскал меня с собой по своим взрослым делам, а иногда даже отказываться от этих самых дел, когда ему звонили по телефону:

– Сижу с ребенком, – говорил он грустно в трубку и девичий голосок на другом конце длиннющего телефонного провода начинал вякать, мякать, лепетать, пока не стихал окончательно.

После такого разговора дядя обычно щелкал дитя по лбу, произнося веселым, неунывающим голосом: «А не сходить ли нам в кино, Арлекино? Где твоя белая панама?» Еще он называл меня Братом Аврелио, Сыном тибетского ламы, Квазимодо Прямоходящим, в разное время по-разному, исходя из собственного настроения. Обращение Арлекино значило, что Жо перехватил сегодня от кого-то из членов семьи трешницу или пятерик за то, что гробит молодые годы в няньках, и мы сейчас с ним на пару загуляем. А может даже и не на пару. Я все это распрекрасно понимал, несмотря на юный возраст, тер лоб, распахивал пошире наивные глаза, которые в детстве выглядели чрезвычайно большими, даже взрослые девушки, встречавшиеся нам на улице, говорили друг другу, показывая на меня пальцем: «Смотри, какие огромные глазищи!». И тут же интересовались у дяди:

– Молодой человек, это ваш ребенок?

Жо солидно, без тени сомнения в голосе, отвечал:

– Конечно мой, чей же еще? Нравится? Тогда давайте знакомиться. Меня зовут… Мальчик, как меня зовут?