Формула любви (Повести и пьесы для театра и кино) - Георгий Горин

Тиль. Я тоже!

Палач. А я слышу в темноте — голос знакомый… Чей, думаю? А это ты! Вот!.. (Задумался.)

Тиль. Давно ты здесь служишь?

Палач. Нет. Всего третий день… Знаешь, Тиль, как я отца твоего проводил, у меня вся жизнь поломалась… Ушел я из Дамме. Всю семью забрал и пошел… Чувствую, не могу больше людей губить… На сенокосе работал, грузчиком нанимался… пастухом… Только на это как сейчас проживешь?… У меня ж трое детей, Тиль!.. Старшему семь лет… Выпьем, Тиль, а? (Достал флягу.) За твою удачу! (Отхлебнул.)

Тиль. Спасибо! Чтоб и тебе так повезло!

Палач (продолжая рассказ). Ну вот. Помыкался я, помыкался — и не удержался… Прихожу в Бриль, узнаю: испанцам экзекутор требуется… Я и знать-то не знал, что это есть — «экзекутор»… Думал, по столярной части… А это опять, стало быть, палач… Ну, черте вами, думаю, подработаю малость, подкоплю деньжонок, и все! Уйду на волю!..

Тиль. Сколько ж за меня дадут?

Палач. Две сотни!

Тиль. Нормально! По сегодняшним ценам даже хорошо… Шубу жене справишь…

Палач (отхлебнул из фляги). Перебьется. Я, Тиль, решил дом строить. Чтоб настоящий сруб и крыша из черепицы.

Тиль. На дом меня не хватит. Надо еще человек десять: черепица нынче дорогая…

Палач. Дорогая!.. (Отхлебнул, задумался.) «Экзекутор»! Вишь, слово какое, сволочи, придумали… Эх, Тиль, мне особо тошно, что я испанцам служу… Когда на своих работал — еще ничего, но на испанцев — это уж совсем паскудно получается… (Потянулся к фляге.)

Тиль (останавливая). Хватит! Уж и так нализался… Не доведешь меня до места.

Палач. Ничего… Я теперь трезвым на эшафот не выхожу.

Тиль. Ну, как знаешь… Пошли! На рассвете гезы ворвутся в город… Не успеешь на черепицу заработать.

Палач. Издеваешься?

Тиль. А что ж, плакать над тобой, что ли?…

Палач. Знаешь, Тиль, я бы сам к гезам подался, но, боюсь, не поймут и повесят…

Тиль. Вполне может быть!

Палач. Не то обидно, что повесят, а то, что не выслушают! А я, может, вам сочувствующий?… Вот вы испанцев разбили, они грустят — а мне весело… Я вообще иногда веселый бываю… Такие шутки отчубучу — ты ахнешь!.. Вот тут как-то нарядился испанкой… серьгу надел… и одному солдату говорю: иди сюда! Иди!.. Он подошел, а я его кастаньетами по носу! (Хохочет) Вот я какой бываю!.. Слушай, а хочешь, мы их всех надуем?… (Срывает с себя одежду палача.) Сейчас ты помрешь со смеху, чего я придумал… Дай мне твой колпак… Дай, не бойся… (Надевает шутовской колпак Тиля.) Во!.. Теперь я — вроде ты! (Смеется) A ты оденься в мое… И пойдем!.. Они-то подумают; что тебя казнят; а на самом деле — не тебя… Вот смеху-то!..

Шум. В глубине сцены появляется Рыбник. В его руке пистолет.

Рыбник. Гезы в городе! Тиль, тебе опять повезло!.. Радуйся! (Стреляет Палачу в спину.) Все! Я привел приговор в исполнение!

Палач (Тилю). Во, один дурак уже перепутал! (Падает.) За что я люблю тебя, Тиль, — с тобой всегда весело! (Умирает.)

Рыбник (подбежал к Палачу). Я выполнил Божью волю: Тиль Уленшпигель мертв!

Тиль. Тиль Уленшпигель жив!

Рыбник (в отчаянии). Этого не может быть! Тиль. Во Фландрии все может быть!

Рыбник в упор стреляет в Тиля. Тиль, невредимый, идет к выходу.

Ну вот… Ты опять мне не веришь…

Рыбник снова стреляет в Тиля. Тиль невредим.

Ой, как тебе не везет, рыбник… Ты бездарный человек. Даже на убийство у тебя нет таланта. (Уходит.)

Рыбник. Ты опять посмеялся надо мной, Боже?! Мне подложили холостые патроны… (Стреляет в себя.) Нет! Настоящие… Извини… (Умирает.)

Эпилог

На пустой сцене сидят Тиль и Ламме, задумчиво смотрят в зал.

Ламме. Тиль, не молчи… Говори про что-нибудь, а?…

Тиль. Про что?

Ламме. Про что хочешь!.. Слова какие-нибудь говори… А то, когда ты молчишь, мне не по себе… Ерунда всякая в голову лезет.

Тиль. Живой я, Ламме, живой! Сколько повторять?

Ламме. Так я понимаю, а все-таки… Ведь ты лежал. Когда мы ворвались в тюрьму, ты лежал…

Тиль. Ну, лежал…

Ламме. Зачем?

Тиль. Стреляли крутом… Чего стоять-то?

Ламме. Я к тебе нагнулся, а ты не дышишь!

Тиль. Это я пошутил.

Ламме. Шутки у тебя, Тиль, какие-то безвкусные!.. Раньше, бывало, на осла задом наперед сядешь или, помнишь, на базаре пел «Не помещается в седле его большая шея!»… Это да! Это всем на радость. А тут вдруг лежишь… Над тобой — знамена. Оранский речь говорит, а ты и не шелохнешься…

Тиль. Заслушался. Ведь так красиво говорил: «Тиль — дух Фландрии. Великий гез Уленшпигель!»…

Ламме. Это конечно… Такое про себя послушать каждому приятно… Ну а потом?…

Тиль. Что потом?

Ламме. Зачем потом тебя плащом накрыли?

Тиль. Холодно было…

Ламме. Ну, а на похороны ты зачем согласился?

Тиль. Ребята упросили… Поминки все-таки… Оранский шесть бочек вина выставил… Не пропадать же добру?

Ламме. Это конечно… Погуляли хорошо… (Сердито.) И все-таки зря! Теперь расхлебывай!.. Ведь многие и вправду думают, что тебя нет. Памятник, говорят, тебе решили ставить… Только не знаю где. Одни говорят — в Амстердаме, другие — в Бриле, а третьи — вот тут, на дороге… Очевидцы все спорят, где ты почил… Ты сам-то кому отдаешь предпочтение?

Тиль. Я лично за Амстердам.

Ламме. И я… Уж соглашаться — так на столицу… (Сердито.) Кончай дурить, Тиль! Давай объявись!.. В магистрат, что ль, сходим или просто на площадь. Выйди, крикни: «Вот он я!» Должны ж поверить, не слепые ведь…

Тиль. Оно конечно… Но тоже, с другой стороны, — зачем людей беспокоить? Все уже свыклись с мыслью, что меня нет… Не время сейчас, Ламме!

Ламме. Вот упрямый! Ну, как хочешь… Только со мной не молчи! Говори про что-нибудь!..

Тиль. Хватит говорить. Скоро люди соберутся, а у нас ничего не готово… Давай дело делать!..

Вдвоем они поднимают большой деревянный крест, устанавливают посреди сцены.

Ламме. Вот так… Ничего!.. Эх, табличку бы надо… «Здесь покоится прах духа Фландрии…» Нет! «Дух праха…» Фу, запутался!

Тиль. Да ну их, таблички… (Вешает на крестовой шутовской колпак.) Так понятней будет!

Один за другим появляются друзья, соратники, родные Тиля, печально рассаживаются вокруг креста, склоняют головы.

М. Захаров, Г. Горин на премьере пьесы «Тиль». Московский театр им. Ленинского Комсомола. 1974 г.

Ламме. Тиль! А может, пора объявиться?! Ведь все собрались… Самое время!

Тиль. Еще не время, Ламме. Мое время придет… Знаешь, Ламме, когда мир и покой, когда все хорошо, я, может, и не очень нужен. А вот случись в доме беда, когда опасность… тут я объявлюсь! Тут я уж точно объявлюсь!.. (Тихо запел.)

А вот и гдемои слуги, моя свита, пажи, стражи, кони, герцогини?

Ты не бойся: люди услышат! Не глухие же!.. (Громко запел.)

Ой, тили-тили Тиль — будем петь и веселиться!Ой, тили-тили Тиль — по ком плачет виселица!..

Занавес

Тот самый Мюнхгаузен

Часть первая

Сначала был туман. Потом он рассеялся, и стала видна группа охотников в одеждах VIII века. (Впрочем, охотники всегда одевались примерно одинаково.) Их недоуменные взгляды были устремлены на высокого человека с веселыми глазами, в парике, с дымящейся трубкой в зубах. Он только что произнес нечто такое, от чего потрясенные охотники замерли с открытыми ртами. Заметим, что люди часто слушали этого человека с открытыми от удивления ртами, ибо звали рассказчика барон Мюнхгаузен. Полное имя — барон Карл Фридрих Иероним фон Мюнхгаузен. Мы застали его в тот момент, когда знаменитый рассказчик наслаждался паузой. Потом его рука неторопливо потянулась к большому блюду с огненно-красной вишней, и, изящно выплюнув косточку, он изрек первую фразу: