Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я до идиотизма ничего не понимала в любовных делах. Тем более не могла я разобраться в сложной и не вполне простой любовной психологии такого не обыденного мужа, как Саша.
Он сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это «астартизм», «темное» и бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его – опять теории: такие отношения не могут быть длительны, все равно он неизбежно уйдет от меня к другим. А я? «И ты также». Это приводило меня в отчаяние! Отвергнута, не будучи еще женой, на корню убита основная вера всякой полюбившей впервые девушки в незыблемость, единственность. Я рыдала в эти вечера с таким бурным отчаянием, как уже не могла рыдать, когда все в самом деле произошло «как по писаному».
Молодость все же бросала иногда друг к другу живших рядом. В один из таких вечеров неожиданно для Саши и со «злым умыслом» моим произошло то, что должно было произойти, – это уже осенью 1904 года. С тех пор установились редкие, краткие, по-мужски эгоистические встречи. Неведение мое было прежнее, загадка не разгадана, и бороться я не умела, считая свою пассивность неизбежной. К весне 1906 года и это немногое прекратилось.
Борис Александрович Садовской:
Нередко он приглашал меня к себе обедать. Живо помню эти летние петербургские дни, эти молчаливые обеды в обществе Блока и его жены, Любови Дмитриевны – дочери знаменитого химика Менделеева. Помню нервную напряженность за столом. Нельзя было не заметить, что в этой семье не все благополучно; подчас мне казалось, что Блок приглашает меня только для того, чтобы не оставаться наедине с женой. Любовь Дмитриевна раз даже сказала супругу обидную колкость. В ответ Александр Александрович с улыбкой заметил:
– Кажется, разговор начинает принимать неблагоприятный оборот.
Алкоголь
Николай Корнеевич Чуковский:
Александра Блока я увидел впервые осенью 1911 года. В 1911–1912 гг. мы жили в Петербурге, на Суворовском проспекте. Мне было тогда 7 лет. Я помню вечер, дождь, мы выходим с папой из «Пассажа» на Невский. ‹…›
Блока мы встретили сразу же, чуть сошли на тротуар. Остановись под фонарем, он минут пять разговаривал с папой. Из их разговора я не помню ни слова. Но лицо его я запомнил прекрасно – оно было совсем такое, как на известном сомовском портрете. Он был высок и очень прямо держался, в шляпе, в мокром от дождя макинтоше, блестевшем при ярком свете электрических фонарей Невского.
Он пошел направо, в сторону Адмиралтейства, а мы с папой налево. Когда мы остались одни, папа сказал мне:
– Это поэт Блок. Он совершенно пьян.
Борис Александрович Садовской:
– Вот уже скоро два года, как Блок все пьет и ничего не пишет, – грустно заметил Ремизов, распуская зонтик.
Мы возвращались с похорон. Моросил неприятный, осенний дождь. Ремизов, больше всего на свете боявшийся смерти, уныло горбился и пугливо поблескивал очками.
– Я пробую вытрезвить его. Каждый вечер сажаю на извозчика, и мы вдвоем катаемся по Петербургу.
С трудом удержался я от улыбки. Что за наивность! Как раз накануне Блок мне сказал:
– По ночам я ежедневно обхожу все рестораны на Невском, от Николаевского вокзала до Морской, и в каждом выпиваю у буфета. А утром просыпаюсь где-нибудь в номерах.
Георгий Владимирович Иванов:
‹…› Время от времени его тянет на кабацкий разгул. Именно – кабацкий. Холеный, барственный, чистоплотный Блок любит только самые грязные, проплеванные и прокуренные «злачные места»: «Слон» на Разъезжей, «Яр» на Большом проспекте. После «Слона» или «Яра» – к цыганам… Чад, несвежие скатерти, бутылки, закуски. «Машина» хрипло выводит – «Пожалей ты меня, дорогая» или «На сопках Маньчжурии». Кругом пьяницы.
Александр Александрович Блок:
И каждый вечер друг единственныйВ моем стакане отраженИ влагой терпкой и таинственной,Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиковЛакеи сонные торчат,И пьяницы с глазами кроликов«In vino veritas!» кричат.
И каждый вечер, в час назначенный,(Иль это только снится мне?)Девичий стан, шелками схваченный,В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,Всегда без спутников, одна,Дыша духами и туманами,Она садится у окна.
И веют древними поверьямиЕе упругие шелка,И шляпа с траурными перьями,И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,Смотрю за темную вуаль,И вижу берег очарованныйИ очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,Мне чье-то солнце вручено,И все души моей излучиныПронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненныеВ моем качаются мозгу,И очи синие бездонныеЦветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,И ключ поручен только мне!Ты право, пьяное чудовище!Я знаю: истина в вине.
Женщины
Любовь Дмитриевна Блок:
Физическая близость с женщиной для Блока с гимназических лет это – платная любовь, и неизбежные результаты – болезнь. Слава Богу, что еще все эти случаи в молодости – болезнь не роковая. Тут несомненно травма в психологии. Не боготворимая любовница вводила его в жизнь, а случайная, безликая, купленная на несколько минут. И унизительные, мучительные страдания… Даже Афродита Урания и Афродита площадная, разделенные бездной… Даже К. М. С. (Ксения Михайловна Садовская. – Сост.) не сыграла той роли, какую должна была бы сыграть; и она более, чем «Урания», чем нужно было бы для такой первой встречи, для того, чтобы любовь юноши научилась быть любовью во всей полноте. Но у Блока так и осталось – разрыв на всю жизнь. Даже при значительнейшей его встрече уже в зрелом возрасте в 1914 году было так, и только ослепительная, солнечная жизнерадостность Кармен (Любовь Александровна Дельмас. – Сост.) победила все травмы, и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви.
Семья
Предки
БлокиАлександр Александрович Блок. Из «Автобиографии»:
Дед мой – лютеранин, потомок врача царя Алексея Михайловича, выходца из Мекленбурга ‹…›. Женат был мой дед на дочери новгородского губернатора – Ариадне Александровне Черкасовой.
Софья Николаевна Тутолмина:
‹…› Наша бабушка Ариадна Александровна Блок, которая жила с нами, не могла простить матери поэта ее уход от Александра Львовича, ее обожаемого старшего сына, и отношения были порваны.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Гоголь без глянца - Павел Фокин - Биографии и Мемуары
- Гений кривомыслия. Рене Декарт и французская словесность Великого Века - Сергей Владимирович Фокин - Биографии и Мемуары / Науки: разное
- Гумилев без глянца - Павел Фокин - Биографии и Мемуары
- Лермонтов без глянца - Павел Фокин - Биографии и Мемуары
- Булгаков без глянца - Павел Фокин - Биографии и Мемуары
- Достоевский без глянца - Павел Фокин - Биографии и Мемуары
- Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943–1945 гг. - Евгений Фокин - Биографии и Мемуары
- Хроника рядового разведчика. - Евгений Фокин - Биографии и Мемуары
- Письма отца к Блоку - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары
- Осажденная Одесса - Илья Азаров - Биографии и Мемуары