Сборник: стихи и письма - Сергей Бобров

«Когда ты от нас улетишь

Яркая утра звезда!

(Перепелки услышать ведь тишь —)

(Замолчать навсегда!)

Почему нельзя? Я — свободный поэт?! И получается — о, ужас! — «что Гекубе до меня?» Конечно, это не относительно Брюсова, но ведь — согласитесь — он — человек, метод работы которого крайне тщательно исследуется молодыми и для многих представляет канон Кто-кто, а Брюсов не имеет права быть небрежным.

Потом — из Бодлэра дано три (!) стихотворения. К этому, кажется, никаких комментарий не требуется. Из этих трех «Красота» переведена не лучше, чем у Эллиса — прямо — неинтересно. — Хотя зато хорошо взято восклицание «Race d'Abel» — переведенное очень сильно: «Авеля дети»! Это очень хорошо! Но я все-таки должен протестовать против книги Брюсова, что это — когда из Бодлэра дано 3 стихотворения! и если и другие стихотворения переведены таким же образом, то это очень и очень печально. Из Р.Гиля — (поэта у нас совершенно неизвестного) — дано тоже три стихотворения! — последнее, между прочим, очень похоже на Ваши стихи из «Урны»{110}.

Видел я сегодня в окне у Вольфа новую книгу «Валериан Бородаевский» (кажется, так!). Стихотворения издания «Ор» с предисловием Вячеслава Иванова{111}. Некогда было зайти посмотреть ее. Я еще об этом Бородаевском ничего не слышал. Обидно мне на это смотреть. Все печатаются, выпускают сборнички, а мне — не дано.

Я давно хотел Вас спросить, Борис Николаевич, не является ли у Вас когда-нибудь желания написать по-французски?

У меня это желание является очень часто, и недавно я написал. Правда, стихи идиотские, но все-таки французские:

О la belle fille, qui j'appelle ma fleur,

La plus belle fleur du monde

Comprends — tu le sourire de mon coeur —

D'un vase — sonore et ronde (!?)

Aujourd'hui — c'est mardi. Je me sens heureux.

Tes beaux yeux sont tendres et tristes,

Tout — autour est mort et silencieux

L'automne est un beau artiste{112}.

Это очень идиотские стихи, но я надеюсь, что вторые будут получше!

Между прочим, у меня в душе шевелится маленькая мысль, о коей я собираюсь Вам поведать: у меня, кажется, рождается метод! Я ужасно рад этому открытию и — кажется — теперь пишу гораздо легче и сознательней! И за это я должен быть бесконечно благодарен — Вам. Вообще я Ваш неоплатный должник.

Теперь я стараюсь усовершенствовать мою форму — перевожу, пишу сонеты, а сегодня написал даже секстину. Правда, секстина весьма плохенькая и «лядащая», но все же секстина. Правда, понимающие люди говорят, что уж лучше не писать вовсе секстин, чем писать дрянь, но ведь учиться никому не возбраняется{113}.

И поэту учиться метрике, кажется мне, вовсе не зазорно!

Пока я кончаю... Сегодня у нас 11-е и недели через три мне разрешено увидеть Вас... (Как, между прочим — изменился и похудел Эллис! На него очень очевидно подействовала эта мерзкая история).

Ваш С.Бобров.

P.S. Борис Николаевич! Я опять к Вам буду приставать с моими просьбами: — достаньте мне Бога ради рецензию! черкните — (простите, что я прошу этого) мне одну (!) строчку на открытом письме или скажите по телефону 151-68 — нужно вызвать Сергея Павловича, а то, если попросите «Боброва», то вызовут отца. Если меня не будет — скажите — мне передадут и я схожу за книгой куда угодно. Мне очень совестно просить Вас в сотый раз об этом, но, знаете, мне это очень нужно.

Преданный Вам С.Бобров.

9

19.IX. <1>909 Москва

Дорогой Борис Николаевич!

Я написал длинную-длинную стишину — вроде моей «Повести» — (надеюсь, что Вы не забыли еще ее?). Называется она «Осенний фестиваль». Не правда ли — это очень милое название (почти такое же милое, как«Madrigal Triste{114}? — Борис Николаевич! Когда же я буду совсем самостоятельным?) Он («фестиваль») мне ужасно нравится — больше, чем все, что я писал до него! Знаете — как мило и трогательно сидеть в темной, полуосвещенной комнате и «évoquer les minutes heureuses»{115}— золотыми (!) стихами. Ведь это никогда не умрет! Для меня, по крайней мере! И я об этом сказал в «заключении» вот такими «золотыми» словами:

...И бегите вы, месяцыИ года, и века —Пусть нахмурится, свесится,Голодая, тоска —

Все нежней и таинственнейБудет петь «фестиваль»,Золотой и единственный,Как любовь и печаль!..

Дорогой Борис Николаевич! — я знаю, у Вас много дела — но будьте добры — будьте милостивы — прочтите мой «фестиваль»! Вы мне говорили, что Вы (как я Вам благодарен за это!) любите мои стихи, я буду бесконечно рад доставить маленькую радость моим «фестивалем»! — право, он очень мил: — я писал его с большой любовью — а ведь это не может пропасть даром!

Ваш С.Бобров.

2.Х.<1>909

Я носил «фестиваль» Эллису и он очень похвалил его — и сказал, что я сделал большие успехи за лето. Я зайду к Вам, Борис Николаевич, так, через неделю приблизительно. Я надеюсь, что Вы к тому времени прочтете мой «фестиваль».

Ваш С.Бобров. 

10

19.Х.<1>909 Москва

Дорогой Борис Николаевич! Мне внезапно очень занадобился мой «фестиваль» — простите — Бога ради — что беспокою Вас! — но мне он очень нужен! Я зайду к Вам за ним завтра (20-го). Вы отдайте его вашей прислуге, чтобы мне не беспокоить Вас. Я тихонько приду и возьму{116}.

Пожалуйста, Борис Николаевич!

Между прочим, Эллис мне вчера говорил, что мои стихи попадут в сентябрьский №.

Ваш С. Бобров.

11

14.1.1911 Москва

Дорогой Борис Николаевич!

Давно — очень давно уже собирался написать Вам большое настоящее письмо, но все время мучился мыслью, что, быть может, Вам не очень хочется иметь от меня письма — но теперь решаюсь, надеясь, что Вы не будете очень строги ко мне. Уже я послал Вам одно письмо в Палермо — на праздники, — не знаю, получили ли Вы его, быть может, Вы к этому вре<мени> уже уехали дальше{117}.

Сегодня был у Эллиса, он мне сказал Ваш адрес и показал маленький африканский колокольчик, который Вы ему прислали. Он совсем простой — этот африканский цветочек — но было так странно на него смотреть — ведь с словом «Африка» ассоциируются гиппопотамы, львы, бушмены и еще невесть какие ужасы — как же — ему, маленькому цветочку, не было там страшно! Невольно проникаешься к нему уважением. Как Вы там живете, Борис Николаевич? — видали ли гиппопотамов и прочих африканцев? У нас в Москве все идет полным ходом — но пожалуй, все так же — не хуже, не лучше. «Мусагет» страшно бодрит. Ритм идет: — пока еще не собирались после Рождества, но в понедельник (17-го) будет собрание{118}. Статистический лист предполагается отложить и заняться морфологией, т.к. там масса запутанных вопросов. Рубанович представил <нрзб> Фета. Но канитель с Лермонтовым, с которым Нилендер{119}, собственно, ничего не сделал. Придется делать все сначала. Кстати — у Городецкого 5-стопного ямба не оказалось — это жаль — ведь разбор Ваш его четырехстопного ямба произвел очень сильное впечатление. (Между прочим — что же Вы не шлете Вашего — Тютчева, Баратынского и Пушкина?){120} Шестистопный ямб заканчивается. Сидоров сейчас разбирает Бальмонта — и говорил мне, что у него очень хороший ритм. Прения о счете фигур и о паузных формах понемногу улеглись, но еще не совсем — Шенрок{121}, по обыкновению, бунтует. Сам я много занимаюсь своим анапестом (с сестрой){122}, у нас уже разобрано 14 поэтов (в том числе — все модернисты). Лучший ритм пока (из разобранного) у Фета, отношение числа замедлений к числу фигур{123} у него = 1,54. Число недосягаемое для модернистов — из них лучший Брюсов — 1,73, потом Бальмонт и Вы. Самые плохие Сергей Соловьев и Городецкий. Заметно большое влияние не модернистов Владимира Соловьева. Интересен (но не особенно) Анненский. Блок против ожиданий дал слабый результат, его «число» = 2,061 (у Соловьева — 2,66!!). Но, по-моему (возможно, что это вполне субъективно), Блок стоит в анапесте не на замедлениях, а на словесной инструментовке — я это думаю потому, что блоковские анапесты на меня, производят более сладкозвучное впечатление, чем чьи- либо другие и — думается мне — мой метод — учет замедлений — слишком груб для него. Теперь я внес в мои чертежи некоторые изменения — именно в чертеже разреза стоп (Вы помните?) я отмечал раньше так (I), а теперь (II).

Второй способ, хотя и менее нагляден, но гораздо удобнее подсчитывать модуляции, выражающиеся фигурами: Б<ольшой> и мал<ый> угол, Б<ольшая> и м<алая> корзина, и т.д. Эти чертежи дают очень много. Разберите Ваше стихотворение из «Пепла» — «В лодке», посмотрите, какой там интересный разрез и как он тесно связан с содержанием. Не буду писать, как связан, Вы это увидите сами. Кстати, насчет разреза стоп: в ямбе. Вы совершенно игнорируете это — и совершенно несправедливо. Вот пример: две строки: