Святочные истории - Александр Куприн

— Велик ли?

— Большущий.

— С чем?

— С овощным товаром: сахар, чай, кизлярская водка, сласти, — чего хочешь, того просишь. Добыча — разлюли. Трошка подпоил извозчиков на постоялом дворе. У всех в голове шумит, и они едут спустя рукава. Всех руками бери и делай что хочешь. Только не мешкайте! Скорее!

— Нельзя ли подождать?

— Ни-ни! как они выедут на чистое место да протрезвятся, так взятки с них будут гладки. Еще попутчик, может быть, подвернутся. Команда, слышно, из Мурома едет зачем-то в уезд. Скорее. Да что вы тут развеселились, что вам не хочется с печкой расставаться?

— Чего, брат, гостью Бог нам послал, прошеную и званую (Ба, ба! здорово, краличка! да какая же красивенькая, смазливенькая!), — так мы угостить ее хотим…

— Эва? Что вам мешает! Успеем разделаться с нею, воротясь; надолго ль там работы: окружим, наскочим, закричим, цап-царап — и дома.

— И то, — подхватили другие, — все равно здесь дожидаться: дрова не разгорелись еще.

— На коней — да поедем все гурьбою, чтоб скорее порешить, — и назад, на пирушку.

— А с нею кого здесь оставить?

— Тимофея хромого: пусть стережет ее да огонь раздувает.

Разбойники побежали под навес за лошадьми, которые стояли у них готовые, оседланные и взнузданные. Иван Артамонович скрутил молодой женщине руки назад, ударив раза три по голове за то, что она воротилась, наказал строго-настрого оставленному сторожу не спускать с нее глаз, запереть ворота и дожидаться их возвращения. Лошади были выведены, оружие вынесено — кистени, сабли, ружья, рогатины; разбойники выбрали кому что было надо и, одевшись, оправясь, вооружась, сели на коней, свистнули, гаркнули и поскакали ватагами в разные стороны.

Хромой запер за ними ворота и сел к огню, смотря с сожалением на связанную женщину. В самом деле, красавица собою, в цвете лет, высокая, стройная — и в таком горестном положении, похищенная из отеческого дома, ни мужняя жена, ни девушка, во власти неистовых палачей, у костра, на котором должна чрез несколько часов погибнуть в ужасных мучениях, — она могла возбудить жалость в самом закоренелом злодее, и только месть ожесточила сердца прочих разбойников, связанных узами условного родства до такой степени, что ни в одном не раздался голос человеческого чувства.

Настенька тотчас заметила действие, производимое ею над молодым сторожем, — она начинает просить его:

— Спаси меня… ты добрый человек… Это видно по лицу твоему… Заставь о себе вечно Бога молить… Спаси.

— Что ты? Что ты? Мне жаль тебя, правду сказать, но, видно, так тебе на роду написано: за то Бог наверстает на том свете. Спасти я не в силах; как я могу?

— Убежим вместе.

— Помилуй, я хромаю, у меня пуля в ноге… двадцати шагов не пройду… сил нет, куда мне теперь бежать!

— Ну отпусти меня одну, развяжи только мои руки. Сжалься надо мной, молюся тебе.

— Но они убьют меня самого на месте, как увидят, что я изменил им и выпустил их пленницу. И так меня не любят и беспрестанно подозревают.

— Разве ты здесь недавно?

— Недавно, — они меня сманили в трактире под недобрый час, когда мне было до зла-горя и вовсе невинный шел я под суд, — теперь я опомнился; мне самому хочется оставить этот вертеп, но меня ранили в первой схватке, и я дожидаюсь, как излечится моя рана.

— О, будь моим ангелом-хранителем, ради Бога, прошу тебя.

— Рад бы, да как же?

— Послушай… вот что. Сам Бог меня надоумил… перережь мою веревку… ляг… я убегу… ты скажешь, что я освободила себе руки, толкнула тебя сзади… прибила… связала тебя, а сама убежала… они поверят… они знают меня.

— Да как?

— Как-нибудь! Сделай милость, сделай милость, они тебя не тронут. Все это похоже на правду…

— Но куда бежать тебе? догонят тотчас.

— Попытаюсь… все равно… ведь и без этого умирать мне надо. Авось Бог поможет. Христа ради. Христа ради. Господь наградит за доброе дело, может быть, и я успею помочь тебе. Друг мой…

Из глаз ее лились слезы ручьями, на лице выражалось такое страдание, в голосе слышалось такое убеждение…

И молодой человек побежден; подвергая жизнь свою опасности, он решается исполнить такую усильную просьбу: молча берет топор — но перерубить узлы неловко, они плотно завязаны на теле… надо развязывать. Женщина трепещет от радости и нетерпения, между тем как ее благодетель продевает из петлей толстые концы… вдруг слышится шум… у него опустились руки.

— Господи, они возвращаются.

— Не может быть — это, верно, упало дерево; слышишь, как ветер шумит.

— И собаки бегут к воротам. Все пропало.

— Нет — собаки играют, видишь: они таскают какую-то ветошку.

— Ах! я слышу хохот.

— Совы хохочут в лесу, — развязывай, остался один только узел, последний!

— Свистят!

— Это орел свистит. Вот и все. Ну слава Богу! Благодарю, благодарю тебя. Теперь постой, сейчас я свяжу тебе руки… хоть слабо… будто после ты их распутал… вот так… прощай! Если Бог мне поможет, я тебя не забуду. Если нет — все-таки не забуду на том свете, пред Божией Матерью… Ах, я не спросила еще о дороге.

— Я не знаю, меня привезли с завязанными глазами, и один раз только ночью я выезжал на разбой, где меня ранили.

— Боже мой! По крайней мере… как ты думаешь: в которой стороне город?

— Кажется, в этой…

— Прощай и молись обо мне… Да займи их здесь подольше… опорежься… ляг к забору, — прощай!..

Решительная женщина поцеловала его и изо всей мочи побежала…

— Ах! ворота заперты. Тебе нельзя их отпереть.

— Назади есть калитка, пройди через нее.

Собаки с лаем погнались было за нею, но, остановленные знакомым голосом, оставили ее в покое.

Между тем разбойники сделали свое дело, хотя и не с полным успехом. Приехав несколько поздно, они захватили только половину многолюдного обоза, из которого многие воза успели до их появления выбраться на безопасное место. Перевязав остальных ямщиков по рукам и ногам, уложив их в рытвину подле дороги, они отвели подводы в другую сторону, выбрали все, что было полегче и нужнее, навязали на своих лошадей и, поведя за собою несколько выпряженных, пустились разными дорогами к своему притону.

Уж брезжилось утро, как они стали подъезжать к воротам. Подают условный знак — ни ответу, ни привету. Стучатся — то же молчание. Еще шибче — и опять напрасно. Кричат, кличут — все без успеху. Наконец несколько человек перелезают через забор и отпирают ворота.

Нетерпеливые бросаются… на дворе нет ни сторожа, ни пленницы… огонь чуть светится… недоумение… вдруг слышат стон… идут, ищут и находят своего товарища под забором, окровавленного, охающего от боли…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});