Волшебная лампа Генсека - Александр Тюрин.

С пятого этажа еще можно было спуститься на четвертый по какой-нибудь веревке. А здесь… Если хотя бы имелся балкон, но архитектор-мудило сплоховал.

Я выбрался на карниз. Там тоже никаких радостей. Сбоку, стараясь оттеснить от стены, поддувал крепкий ветер. Глаза оценили возможный путь. Прямо вверх не попрешь, я не ящерица-геккон. В пяти метрах правее - водосточная труба, которая на посту уже пятилеток шесть.

Я двинулся к ней, однако ширины карниза при такой болтанке явно не хватало. По дороге упрашивал стену не отпускать меня -я словно втирался в ее разливающуюся сонным терпением ширь. Это так на меня опыты профессора Бореева подействовали. А вот и водосточная труба. До чего хлипкая, паскуда, хоть и моя ровесница.

Я взялся за первую перекладину, потянулся ко второй, ледяная железяка хорошо чувствовалась сквозь тоненькие треники. «Береги яйца смолоду,»- вспомнил я наставления учителя физкультуры. Труба захрустела, как леденец на зубах. Я добрался до третьей перекладины, когда она сделала «фу». Я проникал в ее внутренний мир, но тщетно - поганка отторгала меня и гнулась. Секция трубы отходила от вертикали, я начинал падение. Раздалось причитание потревоженного жильца, выглянувшего из распахнутого окна: «Что деется-то, самубивство форменное творится!» Нет, я сегодня не играю в «самубивца». Вот хорошая трещина между кирпичами, достаточная, чтобы просунуть передние фаланги пальцев. Я повис.

Когда-то пальцы были моим слабым местом, это не мешало в боксе, однако в самбо, дзюдо или карате серьезно вредило. Беглый японский коммунист, преподававший в разведшколе рукопашный бой, полгода заставлял меня крутить пятерней медные шарики и толочь кистью зерно в ступке. От этого мне сейчас было чуточку повеселее.

Но все равно товарищ сенсей до совершенства меня не довел. Поэтому я, быстро выдыхаясь, скреб кедами по стене, пытаясь на чем-то закрепиться хоть символически. Наконец, носок положившему кирпич. Потом каменщик-халтурщик пособил мне еще пару раз.

Рука добралась до кровельного листа, прикрывающего подоконник, лист ободрал мне пальцы и хотел было съехать вниз, но я уже закрепился в оконном проеме и толкнул ладонью раму. Несмотря на прохладное еще время, окно было не на щеколде. Интеллигенты при всей своей тяге к Западу, все делают по-нашему, «на живую соплю». Я рухнул в комнату и какую-то секунду «причесывал» взъерошенную психику. А чтобы заставить себя подняться, надо было приложить не меньше воли, чем там. снаружи.

В этой комнате «совенка» не было, я кинулся во вторую. А там девочка спокойно «оперировала» какую-то игрушку, проявляя бодрые силы растущего интеллекта.

– Дядя Глеб, это вы звонком пользовались, да? Пока табуретку дотащила до двери, вы уже тю-тю, смылись. И пришли, наверное, через окно. Ай-яй-яй, такой шаловливый дядя!

– А что у тебя с животиком?

– А ничего. Я на горшок сходила и все перестало. Наверное, надо было вам позвонить, чтоб вы не волновались, да? Но я все равно телефона не знаю. Зато я много песенок знаю, только не агитки про Ленина и пионеров.

– Не повторяй все слова за мамой, ладно?… А вот горшок - это отличная вещь, если подумать. Ладно, надо будет все же какую-нибудь таблеточку принять, когда мама или дядя доктор наконец появятся.

Нащупав в кармане случайно завалявшуюся сигаретину и спички, я перебрался в другую комнату. Разложился там на диване и, захлопнув глаза, содержательно втягивал и выпускал дым, медитативно избавляясь вместе с ним от хлопот и напряжений.

Раздвинул веки, когда дверь в комнате скрипнула и возникли двое, заодно озарив меня светом. Розенштейн и милиционер.

– Да-да, товарищ милиционер, это совсем не вор, а наш знакомый, - торопливо заобъясняла Лиза. - Услышал, что ребенку плохо и примчался.

– Но он, знакомый ваш, это самое, по стене карабкался.-озадачился милиционер. - И назвался кэгэбэшником.

– А он «это самое», потому что альпинист. А представился так, чтобы его пустили на стенку.

Пора и мне подключиться.

– Ага, я вчера с Эльбруса упал. Мне вообще пользоваться лифтом или лестницей психологически тяжело, все подмывает по вертикали полезть.

– Ну, ежели альпинист… и ни одна дверь не взломана, ладно, я тогда отбыл, у меня еще пять вызовов… А ты, парень, с госбезопасностью не шути, там люди тупые, - и мент с миром, без проверки моей личности, удалился.

– Как там дочка? - спросил я у спокойно улыбающейся докторши.

– Да, ерундистика. Вчера холодильник размораживала, видимо творог утратил часть свежести, - объяснила Лиза.

– Наверное, еще «скорая» явится. Придется как-то отбрехиваться.

– Не явится. Нижний сосед только меня высвистал и милиционера… Да, особенно шикарно смотрится плащ «болонья», надетый прямо на майку.

– А я всегда так хожу зимой за пивом к ларьку. Если с голой грудью, то граждане пропускают без очереди даже с бидоном. Хотя им не меньше моего надо - народ-то у нас жалостливый. Там, внизу, таксист не торчит? Я ему много денег обещал, правда, ничего не дал.

– Уехал таксист, наверное, обиделся… Ну, ты знатный параноид, Глеб.

– Причем ни одна моя психопатология без твоего участия не обходится, Лиза.

– Ты последнюю неделю не звонил, и я надеялась, что смогу избавиться от тебя.

– Твоя мечта, Лизавета, была близка к осуществлению. Почти на всю неделю меня посадили в клетку. Но, остальное, как говорится, без комментариев.

– Да, некоторые комментарии у тебя на физиономии написаны. Нос вырос, щеки спряталась, глаза словно фонарики. Ты явно не посиживал в солярии, потягивая гоголь-моголь.

– Гог-магог меня потягивал… Короче, Лиза, с таким шнобелем стал я похож на «ваших», как две капли одной воды. Ты сейчас на работу вернешься, к родным поносам?

– Нет, Глеб, отдежурю в следующий раз. Сейчас пойду, чего-нибудь состряпаю.

– Это хорошо звучит, доктор. Предлагаю из того творога, утратившего свежесть и невинность, сотворить блинчики. Насколько я понимаю, ничто не должно пропадать бесследно.

– Да уж такому людоеду, как ты, все сойдет…

Сегодня вечером я пялился не только на ее ноги или там попку, меня больше интересовало выражение глаз, завиток волос на виске, лепка скул и губ, а еще то, что и разглядеть невозможно.

Когда она коснулась щекой моей небритой физиономии, опять накатила волна, такая же сильная, как тогда, в машине. Только с пенкой, с обертонами, более насыщенная, легкая, и не снизу вверх она двигалась, а сверху вниз. Чисто сексуального фактора в ней было уже не сто, а пятьдесят процентов.

Наверное, поэтому, когда Лиза вернулась с блинчиками или чем-то вроде, я уже умиротворенно сопел, уткнувшись проросшим носом в подушку. И снился мне «не рокот космодрома», «не трава у дома», а будто я, Лиза и «совенок» гуляем, взявшись за руки, по каким-то расчудесным чертогам. Дворец этот был не в стиле «ампир» или «барокко», не готический и не ренессансный, а что-то куда-более древнее или, наоборот, нечто из будущего. Гулкие объемы залов под мозаичными куполами. Внутренние дворики с водоемами, выложенными майоликой, с вьющимися цветами по стенам. Галереи с малахитовыми кошками, которые греются у подножия лазурных колонн, похожих на лотосы. Благоухающие сады, где на дорожках хрустит туф под ногами. В портике яшмовые лилии нежно окропляет фонтанчик, по углам которого лежат женщины-львицы из розового мрамора с гранитными когтями и глазами-ониксами, полными неги…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});