Джакомо Джироламо Казанова История моей жизни - Том I - Джакомо Казанова

Заметив кофейню, я зашел в нее и сразу оказался в объятиях молодого доктора права, с которым учился в Падуе. Он тут же представил меня аптекарю, державшему по соседству свое заведение, и сказал, что именно там собирается все образованное общество. Через несколько минут вошел знакомый мне по Венеции одноглазый монах-якобит и рассыпался в самых учтивых приветствиях. Он заявил, что я приехал в самое удачное время, так как завтра состоится заседание Академии макаронических наук*. Каждый из ее членов прочтет свое сочинение, а затем все отправятся на пикник. Он пригласил меня почтить это собрание своим присутствием.

Молодой доктор представил меня своему семейству, и его родители, люди весьма состоятельные, оказали мне самый любезный прием. Одна из его сестер была очень мила, но вторая, уже принявшая обет, показалась мне настоящим чудом. Я мог бы с приятностью провести все свое время в Кьодже среди очаровательного семейства, но судьбою мне было предопределено встретиться в этом городе с одними неприятностями. Доктор предостерег меня, что якобит Корсини очень дурной человек и лучше всего избегать его общества. Я искренне поблагодарил за совет, но не воспользовался им вследствие своего легкомыслия. Ветреность и уступчивость характера внушили мне безумную мысль, что, напротив, сей монах послужит к вящему моему увеселению.

На третий день я повстречался с этим бездельником, и он отвел меня в дурной дом, куда я мог бы попасть и без его рекомендаций. Дабы никто не усомнился в моей мужественности, я оказал внимание одной несчастной, даже внешность которой должна была обратить меня в бегство. Затем он повел меня в трактир, где к нам присоединились четверо проходимцев. После ужина один из них разложил банк фараона, и меня пригласили принять участие. Из ложного стыда я уступил и, проиграв четыре цехина, хотел было уйти, но мой приятель-якобит убедил меня рискнуть еще четырьмя вполовину с ним. Он составил банк, но проиграл. Я не желал продолжать, однако Корсини, прикинувшись опечаленным моей потерей, усиленно советовал мне самому составить банк на двадцать пять цехинов.

И этот банк был сорван. Надежда возвратить свои деньги заставила меня проиграться дочиста. Удрученный, я пошел домой и улегся рядом с поваром, который, проснувшись, обозвал меня развратником, с чем я не мог не согласиться.

Организм мой, измученный усталостью и заботами, нашел отдохновение в глубоком сне. Но в полдень опять явился мой палач и, разбудив меня, с торжествующим видом сообщил, что у нас за ужином будет один весьма состоятельный молодой человек, который, конечно, умеет лишь проигрывать, и я смогу возместить свои убытки.

— Но я остался совсем без денег, одолжите мне двадцать цехинов.

— Если я даю в долг, то всегда проигрываю. Вы можете подумать, что это суеверие, но опыт слишком часто доказывал мне обратное. Постарайтесь добыть денег в другом месте и приходите. До свидания.

Не решаясь рассказать о своем положении моему благоразумному другу, я разузнал про одного добропорядочного закладчика и опустошил свой сундучок. Составив опись вещей, он выдал мне тридцать цехинов с условием, что если через три дня деньги не будут возвращены, мое имущество перейдет к нему. Должен сознаться, это был честный человек — он уговорил меня оставить себе три рубашки, чулки и носовые платки, ибо я хотел заложить все до последней нитки в надежде, что смогу отыграться.

Я поспешил присоединиться к честной компании, которая более всего опасалась моего отсутствия. За ужином о картах не было и речи. Все превозносили то блестящее будущее, которое ждет меня в Риме. Видя, что никто не собирается играть, я, подталкиваемый моим злым гением, потребовал реванша. Мне предложили держать банк, я согласился и проиграл все до последнего, а уходя, был принужден просить монаха заплатить за меня трактирщику.

Я был в отчаянии и, в довершение несчастий, почувствовал себя столь дурно, что лег в постель и, словно оглушенный, погрузился в сон, похожий скорее на обморок. Одиннадцать часов пробыл я в тяжком забытьи, и мой угнетенный дух отказывался принимать дневной свет — я смежал веки, призывая спасительного Морфея. Пробуждение страшило меня, ведь так или иначе надобно было на что-то решаться. Мысль о возвращении в Венецию даже не приходила мне в голову, и я скорее наложил бы на себя руки, чем признался во всем моему другу. Сама жизнь тяготила меня, и я смутно надеялся, что, может быть, умру от истощения, не поднимаясь с постели. И на самом деле, я не встал бы по собственной воле, если бы добряк Альбано, шкипер тартаны, явившийся предупредить об отплытии, не поставил меня на ноги, употребив к тому силу.

Смертный, избавившийся от нерешительности, каким бы способом это ни произошло, непременно испытывает облегчение. Мне показалось, что Альбано явился подать единственный в моем положении совет. Я поспешно оделся, завязал все свое имущество в платок и бегом отправился на тартану. Через час подняли якорь, а уже утром судно вошло в небольшой истрийский порт Орсару. Все сошли на берег, чтобы осмотреть город, не заслуживающий, впрочем, такого наименования.

Молодой францисканец, которого все называли братом Стефано, а шкипер — почитатель святого Франциска — взял из милости, подошел ко мне и спросил, не болен ли я.

— Отец мой, мне тяжко.

— Пойдемте со мной завтракать к одной из наших благочестивых женщин, и вам станет легче.

Вот уже тридцать шесть часов, как в мой желудок не попадало ни крошки, и к тому же за ночь его порядочно очистило бурное море. В довершение я безмерно страдал от своего любовного недуга, не говоря уже о том угнетенном состоянии, в котором пребывал мой дух. Да оно и не мудрено — ведь у меня не было ни обола! Я чувствовал себя настолько подавленным, что даже не имел сил желать чего-нибудь, и потому последовал за францисканцем совершенно машинально.

В качестве представления он сказал хозяйке, что везет меня в Рим, где я приму обет святого Франциска. Такой обман показался мне ужасным святотатством, и в любом другом случае я бы не стерпел его. Добрая женщина накормила нас превосходной рыбой, которую мы запили восхитительным сухим рефоско. Пока мы завтракали, пришел какой-то священник и сказал, что мне нет надобности ночевать на тартане и я могу воспользоваться его постелью и обедом, в случае если на следующий день неблагоприятный ветер помешает нам отплыть. Я без колебаний согласился и, поблагодарив набожную хозяйку за еду, пошел с этим священником осмотреть город. Вечером он отвел меня к себе и угостил отменным ужином, приготовленным его экономкой, которая села за стол вместе с нами и показалась мне довольно привлекательной. Рефоско у священника было еще лучше и заставило меня забыть обо всех моих несчастьях. Я беседовал с ним уже не без веселости, и он захотел прочесть мне поэму собственного сочинения. Однако не в силах более держать глаза открытыми, я сказал, что охотно послушаю его на следующий день.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});