Путаный след - Сергей Давыдов

А от отца не пришло ни одной весточки, кроме этой записки, где сообщали, что отец с гранатами под танк бросился.

Не верил Митька в гибель отца! Глядел на шумящие вершинки берёз, и они ему говорили: «Жив!». Пил воду из прозрачного ручья и рядом со своим отражением видел отца, и ручей звенел: «Жив!». Да и он сам знал, что жив!

Вечером попозже, когда уже начало темнеть, Митька, взяв мину, перебрался в кусты у развилки. Впервые он действовал один, без Сверлилкина, и ему было страшно.

Оставив мину в кустах, он пополз к дороге, спрятался за большим камнем и стал наблюдать.

Машины шли одна за другой, преодолевая грязь, которая после двух ливневых суток стала сплошной и пузырилась, словно бы это было старое болото, а не дорога.

Машины плыли по ней, поднимая брызги, раскидывая тяжелые ошметки, с шлепаньем падающие в кювет, полный коричневой воды.

Гул стоял на шоссе. Огромные грузовики с кузовами, укрытыми брезентом, ползли мимо Митьки. Он стал их считать: «Шестнадцать… двадцать пять… сорок». Но считать было бесполезно. Они шли и шли.

«Эх, вот бы мину-то сейчас, — подумал Митька. — Если бы они перестали идти немного, я б успел!.. Сюда бы партизан с гранатами. Вот уйдем с мамкой к партизанам, я их сразу сюда приведу».

Не знал Митька, что его мать значилась первой в предательском списке Шашкина и немцы увезли её прямо со строительства и бросили в темный подвал под комендатурой. Утром её ждал допрос и пытки.

Митька решил ставить мину возле огромного камня, лежащего на самом краю дороги у кювета. Он глядел на поток машин и уже не думал о Шашкине. У камня лучше всего. Сверлилкин собирался там поставить.

«Закопаю вглубь. Борона-то не достанет, а машины как раз взорвутся. Вон их сколько идёт. В два ряда стараются!» — решил он.

Становилось темней и темней. И вот погасли на дороге фары машин, стих гул. Значит, уже двенадцать часов. Немцы всегда ровно в двенадцать прекращали движение.

Теперь надо ещё час покараулить. Так учил Сверлилкин. Потом можно устанавливать.

Как только стихли машины, начали орать лягушки.

Митька никогда не слышал, чтобы они так орали. То — поодиночке хрипло и клокочуще, то вдруг все сразу вразнобой, наперекрик, то дружным хором, словно им кто-то помахивал дирижерской палочкой.

Гром! Звон!

Где-то рядом с Митькой за кустами в кювете сидела основная запевала. Когда на мгновение стихал хор (чтобы перевести дух, видимо), она зачинала первой. И уж так урчала, так нежно и тягуче с переливами развозила, что Митька не выдержал, швырнул в неё из кустов комком глины. Она чуть смолкла и тут же снова пошла заливаться!

«Вот лешая, завелась, как патефон! Для них и войны нет, им что! Однако пора уже. Прошел уже час. Пора», — решил Митька и стал раздеваться. Он снял пиджак, брюки и майку (в их селе майки почему-то звали «соколками») и остался в одних трусах.

Так его научил Сверлилкин, чтобы потом не чиститься до утра.

Раздевшись, Митька взял свой мешок, где были мина и топор, и, перейдя кювет — вода дошла до пояса, ползком выбрался на шоссе.

Страха он почему-то теперь не ощущал. Наоборот, ему стало даже весело. Всё у него получится. Нет Сверлилкина, ну что ж… а разве он не такой же, как Сверлилкин! Завтра немцы опять забегают тут! Надо только поглубже, поглубже ее зарыть. Надо до земли докопаться, чтобы не в грязь, а в глубину. Взрыватель всё равно сработает. Теперь-то всё про мины известно!

Работая топором, разгребая грязь и землю руками, он вскоре выкопал глубокую, по его соображению, яму и опустил в неё мину. Потом осторожно и тщательно закопал. Грязь сразу же наплыла — и все сравнялось.

Так! Теперь пусть придёт утро! Если Шашкин рванется — так ему и надо за всё. Но не достанет борона. Не должна. Вот машина — другое дело! У неё — тяжесть, не то что у бороны!

Он сполз с дороги и, быстро смыв с себя грязь водой из кювета, оделся и побежал к селу.

Вскоре он уже перебрался через свою лазейку в огороды.

И только возле самой избы вдруг подумал: «Борона-то не достанет, а если лошадь… копытом».

— Врете! — сказал Шашкин, по-волчьи убегая из родного села, бросив свой домище со всей утварью, оставив набитые барахлом и жратвой чердак и погреба. — Врете, я не дурак! Ну, плетись ты, Ласточка вшивая! Чего вопишь, тише, говорю! Услышат, враз догонят. У них собаки имеются!

Той же самой лазейкой, которой пользовался Митька, конюх бежал из села от партизанской мины. Жену пришлось брать с собой, он бы и не взял, да опасался, что она побежит заявлять на него сразу и будет за ним погоня.

— Иди быстрее! Не хрипи, дура, — шептал он жене. — Быстрей, быстрей, тебе говорю! Чего ревёшь! Дома жалко. А мне не жалко! Ладно, буду жив, будет и дом! Раньше времени сами пусть подыхают. А дом они всё равно вернут… Шашкин я! Вывернусь, как нито! Ну вот, вышли! Теперь-то можно не бояться.

Село осталось далеко позади, за березовой рощей.

— Куда мы? — всхлипывая, спросила жена.

— Черт его знает куда! — остановился Шашкин. — Куда подальше от этих мест. Прощайся, может, всю жизнь их не увидишь!

Ночная мгла стала подаваться — сереть. Близилось утро.

— Пошли давай, — грубо окрикнул Шашкин. — С дороги-то надо сходить. Да и в деревни пока заходить нечего. Тут меня все знают! Ну, да ладно! Зато — жив! Пусть теперь Калина идёт боронить. Калинушка-малинушка… ха-ха-ха. Стой, куда! — заорал он, видя, что жена сперва остановилась, а потом метнулась назад. — Куда, дура… где ты… — он побежал за ней. — Эй, Ласточка, убью! Стой!

Её платок белел впереди.

— Убью! — Он знал, что она не сможет долго бежать. — Ага! — зарычал он, видя, что догоняет.

Она замерла, потом упала на дорогу как подкошенная.

— Не пойду, не пойду, не пойду… а-а-а! — ревела она. — Куды мне с тобой… дом-то один брошен. Не пойду…

В два прыжка он настиг её и принялся бить ногами.

— Не могу, — рыдала она под его ударами, — не брошу… дом… не брошу…

— Ах ты… ах! — Он бил и бил жену. — Не пойдёшь, так подыхай, подыхай!

Она скоро перестала шевелиться, стихла.

— Что, — задыхаясь от злобы, выговорил он, — пойдёшь, да? Доносить бежала… Молчишь, ах, молчишь, так вот тебе, вот, вот!

Она не шевелилась, и он понял, что забил её насмерть.

— Всё! — он сделал несколько неуверенных шагов, оборачиваясь и глядя на неподвижное вытянувшееся тело жены, потом побежал, пригибаясь, по-воровски, хотя никто не мог его увидеть.

Бежал он долго. Становилось светлей и светлей, и страх беспощадно и упорно гнал его вперёд. Наконец Шашкин увидел впереди темную сплошную тень.

«Лес! Скорее туда!» — решил он.

Речка сонная и парная после ночи преградила ему путь. Он прямо с разбегу, как был — в сапогах, во всей одежде и макинтоше — бросился в неё, с маху переплыл, выскочил на берег и снова побежал. Лес был совсем рядом — рукой подать.

Вот и предлесный кустарник. Ещё немного.

— А! — вскрикнул Шашкин. — А… мм-м, — больше ему ничего не удалось сказать. Горько-соленый кляп оказался у него во рту.

Но Шашкин был силён, как бык, и оказал отчаянное сопротивление. С ним немало повозились, пока наконец не скрутили руки за спину.

— Вставай, дядя! — приказали ему. — Вот так! А теперь иди вперёд и башкой не верти. Будешь вертеть, так и глаза завяжем!

Его долго вели по лесу, пока не привели в партизанский лагерь.

— Куда его, прямо к командиру, что ли? — спросил высоченный молодой конвоир у второго, бывшего постарше и немного ниже ростом.

— Давай прямо к нему! Эй, дядя, левое плечо вперёд. Греби к той землянке!

Бородатый партизанский командир долго вглядывался в грязное лицо Шашкина.

— Ничего не пойму, — пожал плечами командир. — Ошибаюсь я, что ли? А ну-ка, — кивнул он одному из конвоиров, — кликни сюда кого-нибудь из новеньких. Из тех, что вчера пришли. Фамилии их ещё не помню… — командир заглянул в блокнот, лежащий на столе. — Ага, вот они! Кликни Шигарева или Павлова.

Услыхав эти фамилии, Шашкин сильно вздрогнул.

Командир заметил его испуг и усмехнулся.

— Кажется, я не ошибся!

Конвоир приоткрыл дверь и крикнул:

— Шигарева к командиру! Срочно!

— Я Шигарев! — вскоре появился в землянке односельчанин Шашкина. — Чего надо-то?

— Шигарев, — сказал командир и головой показал на пленного. — Не за ним ли вы сегодня должны были идти на задание?

Шигарев только мельком взглянул на конюха и заорал:

— Он! Попался всё же, гад!

Глава X

КАЛИНА

Утро умывалось частым теплым дождичком.

Из-за леса выглянул край переливчатого солнца.

Стали видны прижавшиеся к лесу, как к стене, далекие шапки стогов.

А с теневой стороны лес стал синеть, обволакиваться по низу зыбкой дымкой.