Возмутители глубин. Секретные операции советских подводных лодок в годы холодной войны - Николай Черкашин

Отрыв был выполнен блестяще! Мы отскочили на приличное расстояние. Однако расплачиваться за это пришлось резко упавшей плотностью электролита Надеяться теперь оставалось только на счастливый случай, вроде хорошего шторма или урагана Но, как назло, погода стояла курортная. Батарея предательски разряжалась. Тогда решили сократить освещение в отсеках, остановить электромоторы и зависнуть без хода, то есть принимая и откачивая воду из балластных цистерн с помощью ГОНа — главного осушительного насоса

Эсминцу этот маневр не понравился и через некоторое время американцы стали бросать гранаты в нашу сторону. Мне знакомы были подводные взрывы гранат. На камчатской флотилии противолодочные корабли на учениях имитировали гранатами применение глубинных бомб. Но взрывы американских гранат по своей силе не шли ни в какое сравнение с нашими. Взрывные волны били по корпусу так, что мигали лампочки и с подволока сыпалась пробковая крошка. Когда мы дали ход, взрывы прекратились…

Пришлось пойти на хитрость в отношении командира. Его было трудно убедить, что надо уходить от эсминца как можно дальше и быстрее (он очень берег энергозапас батареи). Поэтому я в своих докладах занижал расстояние от точки погружения как минимум в два раза. На моей стороне был и помощник командира Андреев: когда Дубивко сам заглянул в штурманскую рубку, помощник всячески его отвлекал, чтобы командир не снизил скорость с 12 узлов до 9.

Отойдя миль на десять, мы с Андреевым облегченно вздохнули, и я доложил, что можно сбавлять ход, так как мы уже в 6 милях от точки погружения.

Доложили в Москву об отрыве от эсминца Некоторое время мы не имели указаний о дальнейших действиях, так как с берега были получены два разных радио с одинаковой показательной группой, и радисты второе РДО не передали на расшифровку “шаману” Шифровальщик обнаружил по своим группам, что одно радио пропущено. Мы нашли эту шифрограмму у радистов. Она извещала нас о необходимости следовать на новую позицию курсом, близким к 45в, держась в пятистах милях от Бермудских островов. Позиционные районы для всех наших подводных лодок нарезали, как завесу, дистанцией около 90 миль. Выстроены они были в линию фронта перпендикулярно Северно-Атлантическому течению.

В связи с поздней расшифровкой радио времени у нас оставалось мало, и мы начали смещение на средних ходах в надводном положении днем и ночью, весьма удивляясь отсутствию сил противодействия ВМС США.

Зато радиоразведка исправно сообщала о сосредоточении немалых противолодочных сил как раз в районе нашей завесы. С приближением к ее границе на 50–60 миль мы сразу же почувствовали это противодействие. У офицеров даже появилось предположение, что в Москве кто-то раньше, чем нам, передает американцам наши будущие координаты. Разоблачение шпиона Пеньковского — оно произошло вскоре после нашего возвращения — весьма укрепило эти предположения. Вряд ли высокопоставленный шпион Пеньковский действовал в одиночку. Правда, потом все объяснилось работой системы подводного наблюдения — СОСУС. Но подозрения в шпионаже на все 100 % у нас не рассеялись.

Заняв назначенную позицию, мы вновь попали в сложные условия: у нас вышел из строя правый дизель, пропускала воду наружная газовая захлопка и по спускному трубопроводу все время поступала вода — чем больше глубина погружения, тем сильнее. Много позже я увидел запорный клапан с дырой в запирающей тарелке размером с большой палец После долгих мучений командир принял решение удалиться от позиции на 60 миль, и мы получили возможность всплывать по ночам и ложиться в дрейф, периодически уклоняясь от встреч с транспортами.

Решение командира на выход из позиции у Бермуд было обосновано не только поломкой правого дизеля и течью в газопроводе РДП, но и невозможностью запуска левого дизеля, так как в его цилиндры попала вода и ему требовалась переборка Поэтому у нас была возможность двигаться только в надводном положении. Правда, левый дизель мы довольно скоро ввели в строй.

Возвращение домой проходило в более спокойной обстановке, американские противолодочники отдыхали после благополучного разрешения Карибского кризиса А нас море изматывало качкой. Мне же, как штурману, ненастье досаждало небом без солнца и звезд. Из-за сильной килевой качки у нас оголялись носовые приемные отверстия гидродинамического лага, и он показывал скорость от 0 до 8 узлов. Я был уверен, что наша фактическая скорость не меньше 6 узлов, а не осредненная, в 4 узла Но надо мной висел флагмех бригады с линейкой и требовал точные сведения о пройденном пути за определенные промежутки времени, когда он замерял расход топлива и его остаток От этого зависело решение, вызывать к нам танкер или нет. Я прекрасно понимал, что в случае ошибочности моих расчетов, корабль может остаться без топлива А что такое потеря хода в предзимнем море, легко представит каждый моряк

Наконец в прорехе плотной небесной пелены мелькнули звезды. Мы с лейтенантом Масловым тут же их взяли и бросились в рубку определять место.

Я не очень удивился неувязке в 67 миль вперед по курсу. Маслов, закончив вычисления позже меня, подошел, озадаченный: он где-то ошибся в вычислениях на 1 градус широты. Я его успокоил и даже не стал разгонять невязку, а объяснил ее как психологическую погрешность.

И тут возникла еще одна серьезная проблема, о которой до сих пор знают только два человека: я и наш тогдашний старпом Аркадий Копейкин. После долгого плавания и длительного отсутствия чистого неба я заметил разницу в 10 градусов в показаниях носового и кормового гирокомпасов. Причем разнобой был постоянным, и установить, который компас врет, было невозможно, так оба они по всем внешним признакам работали исправно. Отчаявшись, я решил согласовать оба гирокомпаса на стопорах — почему-то оба одновременно. Они, естественно, вышли из меридиана Дело было ночью, в надводном положении, и, видимо, никто бы ничего не заметил, но вдруг появились звезды. Старпом вызвал меня на мостик испросил:

— Почему Полярная звезда была слева 40 градусов, а сейчас вдруг стала прямо по носу?

Я сказал, что это безобразие скоро кончится, а пока попросил держать курс лодки из расчета* курсовой левого борта на Полярную примерно 45 градусов.

— Хорошо. — Ничему не удивившись, сказал Копейкин.

Об этом казусе с Полярной звездой он никому не рассказал, хотя мог бы выдать в кают-компании, как отменную байку, за что я ему весьма благодарен.

Когда компасы успокоились, я убедился, что верно показывает носовой ГК, а в кормовом потом обнаружили рассогласование в следящей системе гиросферы, возникшее по совершенно не понятной причине.

А что касается капитана 3-го ранга Аркадия Копейкина, то он знал толк во флотских подначках и всевозможных розыгрышах. В любой ситуации его не покидало чувство юмора Чего стоит его фраза—“-.некоторые спасутся” — произнесенная им в полутемном жарком центральном посту, когда одуревший от перегрева осназовец предлагал дать противнику «последний и решительный бой».

Как я уже говорил, с нашей бригадой впервые выходили офицеры 6-го отдела из «головастиков» РТБ (ракетно-технической базы). Они головой отвечали за сохранность торпеды с СБП. Каждый день проверяли пломбы, опечатанные французской проволокой.

Как-то за обедом Копейкин обронил, между прочим, не глядя на представителя 6-го отдела, опекавшего ядерную торпеду:

— И чего там особенного, в этой торпеде? Мы сегодня на проворачивании вытащили ее, посмотрели. Торпеда как торпеда…

“Головастик” побледнел, вскочил и бросился в торпедный отсек. За столом потом все долго веселились…

Когда в отсеках стояла нестерпимая жара, все, кто мог, старались занять место в относительно прохладном носовом отсеке, устроив там ложе на стеллажных торпедах. Естественно, замполит почти круглосуточно пользовался такой возможностью. Когда изнуренный командирской вахтой старпом пришел в первый отсек, он, не обнаружив свободной торпеды, сказал заму, что его вызывает командир. Место освободилось, и старпом тут же его занял Правда, потом ему пришлось извиняться за столь корыстный розыгрыш.

Вообще-то наш безобидный и тихий замполит, капитан 3-го ранга Сапаров частенько становился объектом для шуток, которые сносил довольно благодушно. Даже лейтенанты над ним подтрунивали, когда ему пришлось стать вахтенным офицером вместо выбывшего из строя Мухтарова. Несмотря на весь драматизм нашего вынужденного всплытия на виду “Чарльза Сесила”, я не удержался и заметил Сапарову, что необходимо срочно сменить заношенное «разовое» белье на чистое, так как сейчас американцы потребуют к себе на борт командира и комиссара с журналом. Слава богу, эта не совсем политкорректная шутка сошла мне с рук.

При возвращении в базу Сапаров активизировал свою деятельность и организовал массовый прием матросов в кандидаты в члены КПСС. Собрания зачастили, что не вызывало восторга у коммунистов, сменявшихся с вахты. Вместо отдыха им приходилось дремать на очередном приеме. На одном из них зам зачитал заявление матроса и спросил: “Какие будут предложения?” И тут проснувшийся Копейкин изрек без всяких ритуальных обсуждений: