Маленькая белая лошадка в серебряном свете луны - Элизабет Гоудж

– Если вы будете мыть посуду, можно я буду вытирать? – спросила она робко.

Мармадьюк Алли ответил вопросом на вопрос. – А можешь ли ты заверить меня, что не разгрохаешь ее?

– Не думаю, – сказала Мария. – Конечно, наверняка я не знаю, потому что никогда раньше не вытирала посуду.

– А случалось ли тебе ронять щетку для волос, когда ты с утра приводишь в порядок свою прическу? – спросил Мармадьюк.

– Нет, никогда, – заверила его Мария.

– Тогда можешь вытирать, – любезно разрешил он. – Ты можешь снять с веревки одно из этих полотенец, забраться на табуретку, чтобы дать мне возможность воспользоваться твоей помощью во время этого омовения, которое, к сожалению, необходимо и безусловно следует за упражнениями в кулинарном искусстве.

Мармадьюк Алли, казалось, даже становился выше ростом, когда произносил эти длинные слова. Мария решила, что если ей придется часто общаться с ним, она будет носить в кармане словарь.

Она, как ей было сказано, сняла полотенце и уселась на табуретку, и теперь все трое, Мария, Мармадьюк и кот Захария, поместились в ряд за столом. Мармадьюк стоял на своей табуретке, а Мария и Захария сидели. Мармадьюк мыл посуду, Мария вытирала, а Захария мурлыкал. Теперь, когда он не готовил, Мармадьюк выглядел куда веселее и добродушнее, и Мария осмелилась задать ему вопрос, который крутился у нее на языке, как только она увидела его крошечный рост.

– Простите, мистер Алли, – начала она. – Это вы ухаживаете за мной в моей комнате, разжигаете камин, приносите теплую воду, молоко и сахарные бисквиты?

Мармадьюк одарил ее еще одной своей широченной улыбкой, так что рот его снова растянулся до ушей. – Естественно, молодая госпожа, – проскрипел он. – У кого еще, кроме тебя самой, может быть такое деликатное сложение, чтобы оно позволяло пройти через дверной проем твоей спальни?. А когда я по каким-то причинам не хочу проходить через залу, я карабкаюсь на кедр и влезаю в твою комнату через окно, чтобы оказать тебе те маленькие услуги, которые являются моим долгом.

– Благодарю вас, благодарю вас. А это вы готовите мне такую чудную одежду и кладете маленькие букетики цветов?

Но теперь, увы, она сказала что-то не то. Лицо Мармадьюка потемнело как грозовая туча, улыбка как будто разломилась пополам и ее концы нырнули в уши, как кролики в норки, кустистые брови насупились, глаза засверкали, и когда он заговорил, голос его скрежетал и грохотал, как раскаты грома.

– Как тебе могло прийти в голову, что я горничная? Может ли мужчина сохранить самоуважение, если он будет возиться с лентами, рюшками и прочей женской чепухой? Разреши-, те известить вас, молодая госпожа, что есть только одно во всей Вселенной, к чему я не имею ни малейшего касательства – это женщины. И мой хозяин, сквайр, лелеет в своей груди те же чувства, как те, что нашли приют в душе его скромного вассала – держаться подальше от дочерей Евы. До тех пор, пока ты и твоя гувернантка не переступили порога этого жилища, женщина не открывала наших дверей двадцать лет.

Это было ужасно.

– Но мисс Гелиотроп и я не виноваты в том, что родились женщинами, – пробормотала Мария,

Концы улыбки внезапно выскочили из ушей и снова растянули уголки рта.

– Для сквайра и меня обстоятельства могли сложиться куда хуже, чем есть на самом деле, – добродушно закончил он. – Ты, госпожа, в нежных летах, а женские свойства, моя дорогая юная леди, усиливаются с течением времени, как плохие привычки, и менее заметны на ранних стадиях. А что до твоей гувернантки, то она в лучшую сторону отличается от других дуэний, которые были здесь с другими молодыми госпожами и не переставали донимать всех вопросами. Через замочную скважину я составил о ней впечатление, что она женщина с чувствительным характером и слабостью пищеварения, отчего ее женский ум занят душой и желудком и она не впадает в столь свойственное женщинам любопытство по поводу чужих дел, что делает ее присутствие вполне терпимым для мужчин, чей кров она делит.

Мария покраснела и удержалась от вопроса, кто же та женщина, которая готовит ей одежду. Она не решалась спросить и про других молодых леди и других дуэний, хотя ей ужасно хотелось узнать о них. Она не осмелилась спросить Мармадьюка Алли о том, где находится его комната, хотя ей и это ужасно хотелось знать, потому что она никак не могла сообразить, где в доме может быть место для его комнаты.

– Молодая госпожа, – сказал Мармадьюк, – тот факт, что я благосклонно взглянул сегодня на твое присутствие здесь, не означает, что я жажду, чтобы ты весь день бегала взад-вперед по моей кухне. Я этого вовсе не жажду. Моя кухня – мое владение, вход только по моему приглашению. Время от времени приглашение может поступать к тебе от меня или от кота Захарии.

Затем взмахнув рукой и галантно поклонившись, он, как король, дал понять, что аудиенция закончена. Мария сделала реверанс и скромно удалилась. Захария проводил ее до двери, стал на задние лапы и повернул ручку замка.

Она пробежала через залу и гостиную и по ступенькам добежала до комнаты мисс Гелиотроп.

– Мисс Гелиотроп, – прошептала она, – здесь есть повар, смешной сердитый маленький карлик с белой бородой и алой шапочкой, он говорит ужасно длинными словами и не любит женщин…

Но к нам он относится неплохо, потому что вы добры, а я юна. Он приносит нам горячую воду и разжигает камины, но не он готовит мне одежду… Мисс Гелиотроп, кто же все-таки готовит мне одежду?

Мисс Гелиотроп, держа иглу в руках, оторвалась от штопки занавески. – Какая-то женщина. Они могут, Мария, что хотят говорить о том, что в доме двадцать лет не было женщин, но все-таки без женщины тут не обходится… Смотри.

Она выдвинула нижний ящик комода и поманила Марию. В ящике лежали три нежных кружевных косынки и три чепчика с лентами цвета гелиотропа. В складках косынок лежали три мешочка с лавандой, сшитых из белого шелка, с вышитыми на них разными цветками из семейства гелиотроповых: фиалкой, анютиными глазками и крокусами.

– Это старинные кружева, – восхищенно заявила мисс Гелиотроп. – Старинные – совершенно бесценные – я всегда мечтала о таких. А эти ленты – мой любимый цвет – под стать моему имени… И цветы на мешочках, я никогда не видела такой потрясающей вышивки. Я спрашиваю тебя, Мария, может ли мужчина, какой-нибудь мужчина, приготовить все эти восхитительные вещи, которые ты видишь перед собой?

– Нет, – ответила Мария.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Проснувшись на следующее утро, Мария удивилась тому, что ее костюм для верховой езды не был приготовлен. Вместо него лежало выходное темно-синее платье с белым льняным воротничком и белыми манжетами, темно-синяя пелеринка и темно-синяя соломенная шляпка с бледно-голубыми лентами.

Мария не была в восторге от своего наряда. Если не считать лент, он был слишком торжественный и серьезный, и она в нем чувствовала себя слишком взрослой. Однако, она понимала, что нехорошо будет отложить его в сторону и надеть старый костюм. Она уже поняла, что день за днем проходит теперь не по ее выбору. Она более или менее зависела от других. Похоже, что сегодня ей ездить верхом не придется.

Она медленно одевалась в синее платье, настроение ее соответствовало серому дню за окном. Сегодня не было ни солнца, ни голубого неба. Низко висели серые облака. Но было тепло и тихо, и из розария под западным окном доносились птичьи трели. Она надеялась, что дождя не будет, потому что знала, что Дигвид рано утром уехал в повозке делать закупки на рынке по другую сторону холма, и ей не хотелось бы, чтобы он промок.

С пелеринкой под мышкой и шляпкой в руках, оставив Виггинса нежиться в постели, она спустилась в гостиную, открыла окно и поглядела на розовые кусты, где появилось несколько зеленых листочков. Птиц было еще больше, чем

в то, первое, утро, их яркие крылышки напоминали цветы на ветвях. Они пели с таким восторгом, что ей тоже захотелось запеть. Она прошла по комнате, открыла клавикорды и запела ту песенку, которую она освободила из них.

Она пела до тех пор, пока скова не почувствовала, что у нее есть слушатель в розовом саду. Она вскочила, подбежала к открытому окну и выглянула. На этот раз слушатель оказался не маленькой, похожей на фею, фигуркой, исчезнувшей как сон, но высоким стариком, который вышел из-за розовых кустов, подошел к окну и протянул ей руку.

Это был Старый Пастор. Не говоря ни слова, Мария надела пелеринку и шляпку, вскарабкалась на подоконник, взяла его за руку и выпрыгнула в окно, и рука об руку они в молчании прошли по розарию и через сад вышли в парк.

Старый Пастор шел быстро, двигаясь широкими шагами, как молодой человек. Он казался очень целеустремленным в то утро, и слегка улыбаясь, крепко и настойчиво вел Марию за руку. Мария поняла, что у них есть какое-то дело. Но она не боялась. Когда он поворачивался к ней и улыбался, она не только не пугалась, а наоборот, приходила в восторг. Она понимала, что Усадьба с ней уже более или менее познакомилась; а сегодня станет ясна та цель, ради которой она здесь.