Аракчеев: Свидетельства современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

И. П. Тарнава-Боричевский[108]

Аракчеев и Шумский

В последние годы много было писано об Аракчееве и Шумском[109]. Писали люди, близко знавшие Аракчеева, но как будто недосказывали чего-то; однажды Настасья Федоровна Минкина названа даже Шумскою, как никогда не называлась, да и называться не могла, как увидим ниже. Неизвестно также, кто действительно был флигель-адъютант Шумский и по какой причине лишился этого почетного звания.

Я не знал лично ни Аракчеева, ни Шумского. Скажу об них то, что слышал от свидетелей самых достоверных. <…>

В 1839 году я поступил на службу к графу Клейнмихелю столоначальником в инспекторский департамент Военного министерства. Помощником моим оказался старичок Михаил Панфилович Ефимов, чином губернский секретарь. На вид ему было лет 70; но, по всем соображениям, столько быть не могло, иначе он родился бы около 1770 года и служил бы еще при Екатерине II, о чем он никогда не говорил; значит, его измяли и состарили не годы, а обстоятельства жизни. Ефимов едва ноги таскал, но приходил на службу ранее других; несмотря на старость, писал как чистописец; все дела своего стола, одного из труднейших, знал в совершенстве; по всем делам составлял бумаги вполне удовлетворительно.

Ознакомившись, я узнал следующее: Ефимов служил при лице Аракчеева в звании писаря, но, к несчастию его, был графским докладчиком. Прошу припомнить, что значил Аракчеев и что пред ним писарь. Несчастный писарь Ефимов, как докладчик, был при нем день и ночь, всегда на тычку, всегда в загоне, всегда в опасении розог, разжалованья, ссылки. В то же время молодой поручик Клейнмихель был адъютантом Аракчеева; страдал он в канцелярии вместе с Ефимовым и часто, заваленный письменною работою, которая всегда была на срок, засыпал там же. В таком случае Ефимов приносил ему свою подушку. Ниже увидим, что эти услуги были спасением Ефимова.

Однажды я спросил Ефимова: «Как это, Михаил Панфилович, вы, служа при лице Аракчеева, не были произведены в чин?»

— В чин? — ответил он. — При Аракчееве? Да об этом нельзя было и думать, нельзя было и во сне грезить. За десятилетнюю верную службу он разжаловал меня в солдаты без выслуги.

Когда именно случилось это, теперь не припомню; но дело было так: на Аракчеева, как говорится, нашел худой стих; долгое время был не в духе; на докладчика Ефимова, как ближайшее лицо, изливалась вся желчь. Приведенный в отчаяние, не видя возможности выйти из беды (ибо куда можно было уйти от Аракчеева?), Ефимов, по натуре русского простолюдина, запил. Аракчеев разжаловал его в солдаты без выслуги и сослал в новгородские поселения. В подобных случаях предварительно давалось сто лозанов. Как ему жилось после того, сам он не говорил, а я совестился спросить; но, вероятно, он успокоился и обжился, потому что женился. Служил по писарской части где-то в 3-й гренадерской дивизии. Пока Аракчеев властвовал, никто не смел вступиться за несчастного Ефимова, даже и сам Клейнмихель, уже бывший начальником штаба военных поселений. После Клейнмихель распорядился произвести Ефимова в писаря. В польскую войну[110] он был в штабе 3-й гренадерской дивизии; получил крест Virtuti militari[111]; a после войны Клейнмихель не только произвел его за отличие в чин, но и взял в инспекторский департамент прямо помощником столоначальника, тогда как и коллежские асессоры служили чиновниками для усиления. Это значит, что Ефимов из писарского оклада —10 или 12 рублей в год, с прибавкою амуниции и пайка, — шагнул на оклад 1700 рублей. Дистанция огромного размера! По этому случаю пусть судят о Клейнмихеле — помнил ли он давние услуги. Если по тому, что я сказал о Ефимове, он может быть достоверным свидетелем об Аракчееве и Шумском, то нужно дать веру и тому, что он рассказывал мне об них. Вот сущность его рассказа.

Настасья Федоровна была жена грузинского крестьянина, кучера[112]. Когда Аракчеев возвысил ее до своей интимности, то мужа она трактовала свысока: за каждую вину, за каждую выпивку водила на конюшню и приказывала при себе сечь.

Желая привязать Аракчеева к себе неразрывными узами, старалась забеременеть, но все усилия были напрасны. Тогда она ударилась в другую хитрость: узнав, что беременна крестьянка или солдатка — теперь не помню — по фамилии Лукьянова, Настасья, уже всесильная барыня в Грузине, приказала Лукьяновой, как только родится дитя, окрестить и принести к себе; а сама стала носить подушку, увеличивая ее по времени. Аракчеев был очень рад в ожидании потомства. Лукьянова родила мальчика; окрестили его именем Михаила. Вслед за тем Настасья разрешилась от мнимой беременности сыном, а в кормилицы взята Лукьянова.

У Аракчеева все делалось по рапортам и предписаниям. Поэтому сам же Ефимов по приказанию Настасьи Федоровны написал рапорт куда следовало от имени Лукьянова, что «новорожденный сын мой Михаил Лукьянов волею Божиею помре». Настасья Федоровна приказала протоиерею похоронить никогда не умиравшего младенца — и похоронили гробик пустой. А у Настасьи Федоровны явился сын, крещенный также именем Михаила, к полному удовольствию Аракчеева.

Очень странно, что простая баба успела обмануть такого человека, как Аракчеев; но так было: когда Бог захочет наказать, то отнимет разум.

Мишенька рос как все дети-баловни. Настасья Федоровна с ним соединяла всю свою судьбу, или, иначе, привязанность Аракчеева.

Все это обходилось домашним образом, пока не потребовалось Мишеньку вывести в люди, как хотелось Аракчееву. Первое дело: нужно сделать его пажом и камер-пажом. Для этого надобно быть дворянином. Вот тут точка препинания; однако нашли средство. Литва и Польша известны дворянами, которых отцы никогда дворянами не были, сами они ничего не заслужили, а большею частию и вовсе не служили. Для получения дворянства без заслуг были два пути. 1) Король имел право в промежуток сеймов жаловать несколько человек дворянством по своему усмотрению. Они назывались kieszonkowa szlachta — карманные дворяне. Но короля в Польше уже давно не существовало[113]. 2) В Литве была фабрикация фальшивых дворянских бумаг. В Минской губернии в г. Слуцке адвокат Талишевский за 40 или 50 рублей давал документы на дворянство, какие угодно. Он весьма хорошо знал подписи и печати польских королей и пользовался своим искусством для составления документов, какие были нужны; потом носил те документы в сапоге, пока пожелтеют, для вида древности, и тогда уже пускал их в обращение. Граф Ржевуский в романе «Listopad»[114] рассказывает, каким образом в Литве расплодились графы, которых там никогда не существовало, а были только князья из рода Гедимина[115] и шляхта, т. е. дворяне. В Литве было много цыган; над ними с незапамятных времен был общий начальник, который носил титул цыганского короля и жил в городе Мире[116] (теперь местечко). В цыганской администрации он подписывался: Kröl, т. е. король. После это звание и подпись запрещены. Последним цыганским королем был Ян Марцинкевич. Имя Яна носил действительный король польский, известный герой Ян Собеский[117]. Охотники до графского достоинства, чтобы иметь какой-нибудь документ, покупали патент на графство у Марцинкевича, который подмахивал: «Круль Ян».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});