Самая настоящая любовь. Пьесы для больших и малых - Алексей Слаповский

БЕЛОВ. Почему он его не спас?

ЛИРА. У того человека, который не погиб под колесами, тоже ангел-хранитель.

БЕЛОВ. Он что, сильнее? Или тот человек очень ценный?

ЛИРА. Семьдесят семь лет, диабет, ишемия, склероз. Через двести двадцать один день все равно умрет.

БЕЛОВ (вскакивает). Тогда почему? За что? С какой стати? Что за бардак у вас в вашей конторе? Неужели ангелы не могли договориться, не сообразили, что жизнь молодого человека ценнее? У него дети могли родиться!

ЛИРА. Решают в конечном итоге не они.

БЕЛОВ. А, Бога имеешь в виду? Тогда понятно! (Смотрит вверх.) Отомстил, да? Отомстил через сына? Я знаю, я Библию читал – ты мстительный, злой, тебе только дай кого-нибудь прихлопнуть! Чтобы все твою силу видели!

ЛИРА. Замолчи! Он всех любит. А уж как вы сами себе мстите – ему и не снилось. (Встает.) Это ты убил нашего сына, Белов! Это ты виноват, Шварцман! Он до этого стариков готов был десятками давить, а тут, видите ли, постеснялся! Заразил ты его, понял?

БЕЛОВ. Постой… Ты кто?

ЛИРА. Не притворяйся сумасшедшим!

БЕЛОВ. Он только что тут был. Ангел. В тебе.

ЛИРА. Не было тут никакого ангела, а тем более во мне! Во мне такой ужас, что там не один ангел ни выживет! Ты подлец, Белов! Не выхвалялся бы – не оставил бы сына без денег, не купил бы он эту дешевку, не разбился бы! Ты убийца, понял? Деньги он раздал! Да ты на все готов, лишь бы похвалиться, лишь бы слава была! Ты меня выбрал – чтобы хвалиться мной, зарабатывал – чтобы хвалиться, слава тебе нужна, а не деньги! Хотя миллиардик оставил все-таки! Чтобы в сытости наслаждаться своим благородством! Ну – радуйся, убил сына! Может, и меня убьешь? И еще человек сто – если помешают тебе делать добрые дела! Вот тогда у тебя слава будет – на века! А ты знаешь, кто славу любит? Антихрист! Ты антихрист, Белов, ты дьявол! Не подходи ко мне!

БЕЛОВ. Я и не подхожу. Я… Я вообще исчезну. Оставь миллиард себе. (Выхватывает чековую книжку, быстро пишет, вырывает листок, кидает его Лире.) Мне ничего не нужно. Будь я проклят! (Бредет к выходу.)

ВЕДУЩИЙ. И Белов через потайную дверь проник в подземный ход, выбрался наружу в укромном месте и уехал. У него были, конечно, деньги на карманные расходы, но Белов приложил все усилия, чтобы растратить их по дороге. Остаток просто раздал нищим. И оказался в селе Шабашовка – абсолютно бедным, как он и хотел.

Деревенский дом. Зима. АНАТОЛИЙ и ТАТЬЯНА за столом, выпивают – так, как мы это видели в первый раз. Входит Белов с охапкой дров, сваливает их у печи.

АНАТОЛИЙ. Осторожней! (Кивает на занавеску.) Люди спят! Воды еще принеси.

БЕЛОВ (подходит к ведрам). Так есть еще!

АНАТОЛИЙ (неспешно встает, берет ведро, пинком открывает дверь, выплескивает воду на двор, дает ведро Белову). Теперь нет.

БЕЛОВ. Самодур ты, Анатолий.

АНАТОЛИЙ. Просто не люблю видеть, когда кто-то без дела сидит. А ты приучайся. Делать дело, когда надо, это и дурак умеет, а ты научись, когда не надо!

БЕЛОВ. Сам-то почему не работаешь?

АНАТОЛИЙ. Работать – за такие деньги?

БЕЛОВ. Но раньше ведь работал.

АНАТОЛИЙ. Работал. А потом потерял интерес. Из-за тебя, сволочь. Швырнул тебе сдуру, спьяну эти деньги, с тех пор и мучаюсь. На пять лет хватило бы при правильном раскладе!

ТАТЬЯНА. А то и на десять. Говорила я тебе: не похмеляйся!

АНАТОЛИЙ. Ты вообще молчи! Как домой придешь с зарплатой, ты все карманы обыщешь. Все к рукам приберешь. А тут такие деньги – почему мне доверила взять?

ТАТЬЯНА. Растерялась я… И не греши, Анатолий, не ругай человека, на его деньги дочку вылечили.

АНАТОЛИЙ. Обошлись бы и без его денег!

ТАТЬЯНА. Это как?

АНАТОЛИЙ. Кто-нибудь дал бы. Или пошел бы к начальству, потребовал бы, чтобы бесплатно. Жизнь все-таки человеческая!

ТАТЬЯНА. Ты ходил до этого, толку-то!

АНАТОЛИЙ. Я бы не так пошел. Я бы к главврачу – с топориком. (Берет топор, прячет его за спину; изображает.) Вежливо вошел: «Здравствуйте!» Он мне: «Здорово, чего опять пришел?» А я: «Будем дочке операцию делать или как?» А он: «Будем, деньги давай!» – «А без денег?» – «Не будем!» – «Не будем? А так?» (Вонзает топор в стену, испуганно кричит.) «Будем, будем! Вне очереди!»

ТАТЬЯНА. Уймись, орясина! Это все ж таки дом! Жилище! А ты стены курочишь!

Анатолий, довольный собою, садится и продолжает выпивать.

БЕЛОВ (пытается вытащить топор, получается не сразу). Здоровый ты мужик, Анатолий. Крепкий.

АНАТОЛИЙ. Вот и езжай куда-нибудь, пока я тебя не пришиб.

ТАТЬЯНА. Уймись, говорю!

БЕЛОВ. Чем я тебя так рассердил?

АНАТОЛИЙ. Ничем. Раздражаешь. Напоминаешь мне о моей глупости. Зачем ты вообще приехал сюда?

БЕЛОВ. Просто… Пожить – как люди живут.

ТАТЬЯНА. Это вы зря. Из Москвы-то да сюда-то? Да я бы никогда бы! В Москве чисто, просторно, красиво, я была, мне понравилося. А тут чего? Ничего! Старики и старухи помирают, мужики пьют, бабы все в говне – со скотиной возятся, детей мало, никто рожать не хочет. А, да чего говорить! (Выпивает.)

АНАТОЛИЙ. Не ври на родину! У нас тут воздух! Экология! А мужики не больше пьют, чем везде! Вон Ермошин – так совсем не пьет.

ТАТЬЯНА. Сказал. У Ермошина инфаркт, куда ему пить?

АНАТОЛИЙ. А у Кучерёва два инфаркта – и хлещет! Но суть не в том. (Белову.) Как люди, говоришь? Не получится у тебя.

БЕЛОВ. Это почему?

АНАТОЛИЙ. А потому. Потому что человеком родиться надо!

БЕЛОВ. Ты, значит, человек, а я нет?

АНАТОЛИЙ. Ты частично. Потому что я живу, как душа велит, а ты придумываешь. Я вот выпиваю – душа велит. А ты – выпей! (Наливает стакан.)

БЕЛОВ (подходит к столу). Ну что же. И могу. (Выпивает, морщится.)

АНАТОЛИЙ (тоже выпивает, крякает). Вот тебе и разница. Я выпил, как человек, потому что захотел. А ты – потому что придумал. Не уживешься ты здесь, уезжай, не стесняй нас. А то начальству скажу, что ты у меня скрываешься, оно про тебя живо в Москву доложит. Подпольщик тоже нашелся!

БЕЛОВ. А где же традиционное русское гостеприимство?

ТАТЬЯНА. Да не слушайте вы его! Он как раз гостеприимный! К нему кто ни приди, хоть ночью, хоть когда, особенно если с бутылкой, всегда пустит! Это он так, важности на себя напускает!

АНАТОЛИЙ. А ты за меня не говори! (Белову.) Дрова прогорели, не видишь?

БЕЛОВ (открывает заслонку, всовывает в печь дрова, ворошит кочергой; задумчиво). Обидно, Анатолий. Ты ведь мою жизнь изменил. Когда ты от денег отказался, меня всего перетряхнуло. Вот, думаю, есть же люди, для них принцип дороже денег. Я фактически из-за тебя стал другим человеком.

АНАТОЛИЙ. Ну, и дурак. И я дурак.

БЕЛОВ. Вот именно.

ТАТЬЯНА. Что правда, то правда, принципов у него дополна. У него чуть что – сразу принцип. Он ведь и не работает сейчас не потому, что не хочет, а – из принципа не работает!

АНАТОЛИЙ. Ты умолкнешь когда-нибудь, дурында?

ТАТЬЯНА. А чего ты мне рот затыкаешь? Даже неудобно перед человеком. Я тебе жена все-таки, а дочери твоей мать!

АНАТОЛИЙ (встает). Так. Ну, тогда не обижайся, жена моей дочери и меня мать!

ТАТЬЯНА. Ой, господи! (Испуганно вскакивает, бежит к двери.)

АНАТОЛИЙ (успевает схватить топор и встать перед нею; замахивается). Говори: я сукина дочь и твоя живая смерть!

ТАТЬЯНА. Не скажу!

БЕЛОВ (встает между ними). Анатолий, остынь!

АНАТОЛИЙ. Уйди! Зарублю!

БЕЛОВ. Руби.

Татьяна, воспользовавшись моментом, устремляется к двери, выбегает.

АНАТОЛИЙ. Не уйдешь, зараза! (Выбегает вслед за ней.)

Просыпается и выходит, потягиваясь, из-за занавески хозяйская дочь, Маша, весьма некрасивая девушка.

МАША. Надо же так орать… Сколько время?

БЕЛОВ (озирается). Не знаю. Часов нет.

МАША. Но чего вообще? День, утро, вечер?

БЕЛОВ. Вечер. Хочешь чего-нибудь?

МАША. Сдохнуть. А ты зря тут высиживаешь, все равно найдут. Отец за бутылку проболтается. Уезжай сам – и меня с собой возьми. Удочерить не хочешь? Или любовницей меня сделай. Я молодая, горячая, хоть у кого в Шабашовке спроси. Машка супер-старт. Она же супер-финиш.

БЕЛОВ. Зачем тебе это? То есть в Москву?

МАША. А тут чего ловить? Жопа полная. Ни одного нормального парня. Так я не поняла, берешь в любовницы? (Обнимает его, заглядывает в глаза.)

БЕЛОВ. Я бы с радостью…

МАША. Ясно. (Отталкивает его, наливает самогона в стакан, выпивает.) Страшная я, так и скажи.

БЕЛОВ. Маша, ты очень…

Она с усмешкой смотрит на него.

(После паузы.) Разве дело не в этом? Я тоже с детства – урод.

МАША. У тебя миллионы.

БЕЛОВ. Теперь нет.

МАША. Поэтому ты тут со мной.

БЕЛОВ. Дело не во внешности. И не в миллионах. Покой душе нужен, равновесие. Вот что главное. Я знаю много красивых, но очень несчастных женщин. Больных и душой, и телом. А ты здоровая теперь. Радуйся.